Доблестная российская интеллигенция, долго и упорно искавшая приключений на свою задницу, наконец-то обрела их в полной мере. Увы, не в первый, но очень возможно, что в последний раз. Начало девяностых годов двадцатого столетия навсегда останется в российской истории временем сплошных поганеньких загадок и мерзопакостных парадоксов. Потомки, перелистывая подшивки газет и журналов того паскудного легендарного времени, лишь руками разведут в полном недоумении: как могли взрослые и даже неглупые люди проявить столь пещерную, зоологическую дурость и напороть столько и такой фантастической чуши, что и армии законченных параноиков была бы не в подъем.
Алаторцев быстро ощутил «свежий ветер перемен» и всю прелесть жизни «по-новому» на собственной, очень ему дорогой шкуре. Прежде всего появились ранее совершенно непривычные и потому весьма болезненные финансовые проблемы. Сбережения, оставшиеся в наследство от родителей и хранимые по старинке в сберкассе, в одночасье обратились в прах. С ним в очередной раз сыграли нечестно, не по правилам, «они» снова обманули Андрея. Не столько даже было жаль пропавших денег, как стыдно и противно осознавать себя одним из вульгарно облапошенных простаков, из быдла, массы, к которой он испытывал почти безграничное презрение. Но ведь и с деньгами надо было что-то делать, их стало попросту не хватать для его образа жизни, менять который он вовсе не собирался.
Андрей решил поправить дело, но увяз еще глубже. Он связался с финансовой пирамидой, то ли МММ, то ли еще какой из них, благо в те почти былинные времена жульнические предприятия, фонды и прочие конторы такого профиля плодились, как на сучке блохи. Алаторцев был кем угодно, но не дураком. Цену этому виду надувательства он знал прекрасно и нехитрую его механику представлял себе хорошо. К сожалению, как выяснилось, недостаточно хорошо. Он банально не успел «спрыгнуть» и загремел под откос в теплой компании других любителей получить на грош пятаков. Это было уже совсем серьезно, и доставшуюся при разделе имущества бежевую «шестерку» пришлось продать, иначе он не рассчитался бы с долгами. На горизонте замаячила перспектива заботы о куске хлеба насущного с котлетою. Цены росли, зарплата нет, да и выдавать ее стали как-то по-новому, время от времени. Срезали надбавки за степень. Перестали платить за авторские свидетельства, а какая безотказная была кормушка!
Народ помоложе и поухватистей ринулся ловить рыбку в очень мутной воде «бизнеса», приличного русского слова для этого рода деятельности не отыскалось. Но у Алаторцева не было стартового капитала и была трезвая оценка своих способностей, а значит, и шансов на этом скользком поприще. «Бизнесменом» – то есть записным жуликом и прохиндеем – надо родиться или, на худой конец, в себе эти благородные качества воспитать. Пополнять армию неудачников, которым этот фокус не удался, Андрей совершенно не хотел.
Конечно, напрашивался такой стандартный выход, как отъезд за рубеж. Дорожка эта была быстро и столь основательно проторена, что пустели уже даже не институты, а целые научные центры. Были и вполне реальные возможности. Андрей прекрасно знал английский – международный язык науки, вполне сносно – немецкий, его не связывала семья, наконец, двумя-тремя методами он владел виртуозно и мог свои навыки применить в самом широком спектре биологических либо медицинских дисциплин, от родной и знакомой физиологии растений до чего-нибудь экзотического, вроде нейрохимии. Что касается ностальгических березок, нестеровских лужаек и прочих родных пепелищ да отеческих гробов вперемешку с курскими соловьями и тамбовскими волками, то Алаторцев считал, что это – всем дурям дурь. В Канаде или Баварии тоже не кактусы с эвкалиптами растут, не сумчатые тигры бегают и не колибри песни распевают.
Канада и одна из земель объединенной Германии упомянуты здесь не случайно. Дело в том, что Андрею даже не пришлось бы отвоевывать себе место под солнцем бог весть где, ехать, как большинству молодых ученых, в пугающую неизвестность. Ему дважды присылали личное приглашение – из Монреаля и Мюнхена. Даже Ветлугин не возражал против его отъезда, говоря, что, будь он сам помоложе, особо не раздумывал бы. Даже Кайгулова чуть ли не выталкивала его в Баварский университет, видимо, надеясь со временем перебраться туда же. Все подталкивало Алаторцева на этот путь. Алаторцев от него отказался. Почему?
Среди всех радужных перспектив и возможностей зарубежного варианта проглядывали два больших «но».
Слишком хорошо осознавал он свои возможности и слишком, больше всего на свете боялся стать «одним из…», таким, как все, как «они». Странный психологический парадокс заключался в том, что боязнь эта, ограничивая его, в то же время давала ему силу. Алаторцев давно решил, что в родной стране ему делать нечего, рано или поздно он должен оказаться там, где и все нормальные, благополучные люди. Вопрос лишь, когда и при каких стартовых условиях. У него не было имени – это первое «но». У него не было денег – это «но» второе. То и другое он мог заработать, точнее, у жизни только в России. Он не смог бы связно объяснить, почему столь уверен в этом, однако уверенность была абсолютной.
Да, пока он держался за спиной лидера, в тени Ветлугина. Что ж, тактики трековой гонки никто не отменял, пора «стрельнуть с колеса» еще не подошла. Меж тем очки – публикации, участие в научных форумах, личные встречи и контакты с корифеями и законодателями научной моды, – очки набирались. Кроме того, он не хотел оказаться в новом, непривычном окружении с пустыми карманами, попасть в положение пусть высокооплачиваемого, но наемного работника. Там, на Западе, он если и будет работать, то только на себя.
Вкратце его планы на ближайшее будущее сводились к трем центральным моментам: отыскать и освоить какую-то новую, перспективную методику, причем обкатать ее еще здесь, в России, в рабочее время и за государственный счет. Затем – параллельно решению первой задачи, а лучше бы совместно с ее решением, сорвать хороший денежный куш. Любыми путями. Решая эти задачи, не забывать о ненавязчивой рекламе, сделать себе имя. И вот тогда…
Примеры подобных прорывов были на слуху и широко обсуждались в биологических кругах. Двум молодым парням из пущинского центра повезло – совершенно случайно, буквально из сточной канавы, они выделили микроорганизм, разлагающий фенолы, которых предостаточно в промышленных и бытовых стоках, до вполне безобидных веществ. На волне повального экологического психоза, по мнению многих крупных биологов, специально и тонко инспирированного заинтересованными в нем и очень богатыми людьми, несколько весьма средненьких публикаций сладкой парочки прошли на ура и были замечены на Западе. Очень в скором времени оба соавтора там и оказались. Кто из них и каким образом вывез несколько пробирок с культурой микроорганизма – покрыто мраком неизвестности. Дальнейшие события наводят на мысль, что оба расстарались. Не столь уж это трудная задача, когда стратегическое сырье исчезает из страны тоннами. Менее чем за полтора года удачливые парнишки стали миллионерами, открыли каждый по очередному «эколого-биохимическому» центру и теперь грызутся насмерть за «эксклюзивное» право спасать несчастное человечество от зловещей химической отравы.
Еще одна пара, на этот раз семейная, химики-технологи из Питера увезли в Австралию ноу-хау и формулу присадки к полиэтилену. Присадка делала пластиковую тару доступной бактериальной деструкции, разрушению. Тем самым решалась проклятая проблема залежей использованных бутылок, разовой посуды, пакетов, шприцев и бог весть чего еще. Ныне супруги-химики тоже не бедствуют. Некто упер нечто высокотехнологичное из Института стали и сплавов и обнаружился не то в Швеции, не то в Греции, еще кто-то умотал в Голландию с еще чем-то фармакологическим… И так далее и тому подобное. Одряхлевшее, обеззубевшее государство вяло отгавкивалось и огрызалось, когда дело доходило до военных секретов и технологий, на «мелочи» же не хватало ни сил, ни желания.
Алаторцева осенило около трех лет назад, в разгар эпопеи с женьшеневой «Лесной нимфой». Именно он прокрутил это дело, нашел спонсоров, организовал рекламную кампанию и довел технологию получения экстракта из женьшеневого каллуса, а затем и суспензии до стадии производства. Это оказалось отличной школой, хотя с чисто научной точки зрения все было просто, как мычание, и никакого интереса не представляло. В лаборатории зазвенела живая копейка; на Андрея смотрели, раскрыв рот от восхищения: отец-кормилец, да и только! Ветлугин, правда, кривился – профанация науки и металл презренный, но молчал и супротив общего мнения не пер. Обнадеженный первым успехом, Алаторцев попытался было заняться более серьезным делом – получением сердечных гликозидов на основе культуры наперстянки, но был нещадно бит фармкомитетом. Тамошним чиновникам и связанным с ними воротилам аптечного бизнеса конкуренты были совершенно ни к чему.
