– Не нравится мне это дело с пожаром, – заметил Мартин Бек.
Прозвучало так, словно он разговаривает сам с собой.
– Что ты там бормочешь? – отдышавшись, спросил Кольберг. – А мне оно нравится? Люди сгорели заживо, а этот слабоумный великан получил медаль! Кому такое понравится?!
Кольберг помолчал, внимательно посмотрел на Мартина Бека и заговорил серьезным тоном:
– Все ведь совершенно ясно, разве нет? Мальм открыл газ и покончил с собой. О том, что произойдет потом, он не думал, а когда дом взорвался, уже был мертв. Погибли трое ни в чем не повинных людей, а полиция лишилась свидетеля и шансов на поимку Олафссона или как там его зовут. Тебе или мне здесь делать нечего. Разве я не прав?
Мартин Бек тщательно высморкался.
– Все сходится, – решительно подвел итог Кольберг. – Только не говори, что сходится слишком хорошо. Или что твоя знаменитая интуиция…
Он осекся и критически оглядел Мартина Бека.
– Черт возьми, по-моему, у тебя какая-то депрессия.
Мартин Бек пожал плечами. Кольберг покачал головой.
Они были знакомы давно и отлично понимали друг друга. Кольберг прекрасно знал, что мучит Мартина Бека, однако не мог первым, без его разрешения, заговорить на эту тему и поэтому весело сказал:
– Да черт с ним, с пожаром. Я уже о нем почти забыл. Как насчет того, чтобы сегодня вечером пойти ко мне? Гун уходит на какие-то курсы, мы сможем выпить и сыграть партию в шахматы.
– Да, – отозвался Мартин Бек. – Почему бы и нет.
Теперь у него был повод прийти домой хотя бы на несколько часов позже.
11
Гунвальда Ларссона действительно выписали пятнадцатого марта после утреннего обхода. Доктор велел ему не волноваться и освободил на десять дней от работы, то есть до понедельника, двадцать пятого.
Спустя полчаса Ларссон вышел на продуваемое ветром крыльцо Южной больницы, остановил такси и поехал прямо в управление полиции на Кунгсхольмсгатан. Ему не хотелось встречаться с коллегами, и он прошел в свой кабинет никем не замеченный, за исключением дежурного внизу. Запершись в кабинете, Гунвальд позвонил по телефону в несколько мест. Если бы хоть один из этих разговоров услышало его начальство, Ларссон схлопотал бы строгий выговор.
Разговаривая по телефону, Гунвальд делал записи на листе бумаги, на котором постепенно образовался список из нескольких имен и фамилий.
Из всех полицейских, так или иначе занимавшихся пожаром на Шёльдгатан, Гунвальд Ларссон единственный происходил из высшего общества. Его отца можно было отнести к богатым людям, хотя после продажи недвижимости от богатства мало что осталось. Гунвальд Ларссон вырос в фешенебельном районе Стокгольма – на Эстермальме – и посещал элитную школу. Однако вскоре парень стал белой вороной в семье. Он имел взгляды, совершенно противоположные родительским, к тому же высказывал их в самые неподходящие моменты. В конце концов отец счел наилучшим выходом из положения позволить сыну стать моряком.
Гунвальду Ларссону не понравилась служба в военно-морском флоте, и через несколько лет он перешел в торговый флот. Здесь парень очень быстро понял: все его знания, полученные в училище и на борту допотопных военных кораблей, совершенно ничего не стоят.
Братья и сестры Ларссона получили высшее образование и к тому времени, когда умерли родители, уже успели сделать карьеру. Он не поддерживал с ними контактов и, честно говоря, почти забыл об их существовании.
Гунвальд не стремился до конца своих дней оставаться моряком; он стал подыскивать другую профессию, которая не обрекла бы его на сидячий образ жизни и позволила извлечь преимущества из отличной физической подготовки. К огромному изумлению и невообразимому ужасу его родственников с Лидингё и Эстермальма, Ларссон стал полицейским.
Мнения о нем как о полицейском были самыми различными. Однако почти все недолюбливали его.
В большинстве случаев он поступал не так, как другие, а его методы, как правило, были, мягко говоря, не совсем обычными.
Таким же необычным был список, лежащий сейчас перед ним на письменном столе.
«Йёран Мальм, 42, вор, мертв (самоубийство?).
Кеннет Рот, 27, вор, мертв, похоронен.
Кристина Модиг, 14, несовершеннолетняя проститутка, мертва, похоронена.
Мадлен Ольсен, 24, рыжеволосая проститутка, мертва.
Кент Модиг, 5, ребенок (детский дом).
Клари Модиг, 7 месяцев, грудной ребенок (детский дом).
Агнес Сёдерберг, 68, старуха, дом престарелых в Розенлунде.
Герман Сёдерберг, 67, старый алкоголик, Хёгалидская лечебница.
Макс Карлссон, 23, бандит, Тиммермансгатан, 12.
Анна-Кайса Модиг, 30, проститутка, Южная больница (психиатрическое отделение).
Карла Бергрен,? проститутка, Гётгатан, 25».
Гунвальд Ларссон просмотрел список и решил, что имеет смысл допросить лишь трех последних из перечисленных в нем. Остальные не годятся: четверо мертвы, двое – маленькие дети, ничего еще не понимающие, и двое – беспомощные старики.
Он сложил вчетверо лист бумаги, сунул его в карман и вышел из кабинета. Внизу не сделал даже попытки кивнуть дежурному. Нашел на стоянке свою машину и поехал домой.
Субботу и воскресенье он просидел дома, запоем читая роман Сакса Ромера [10].
О пожаре он совершенно не думал.
В понедельник утром, восемнадцатого марта, он проснулся рано, снял последние повязки, принял душ, побрился и долго выбирал, что надеть. Потом сел в машину и поехал на Гётгатан, где жила
