– А ты не сердись, Юра. – Она стряхнула пепел на пол. – Вот ты просишь, чтобы я громко не говорила. Понимаю – отец спит. Ты его боишься. А Миша не боится...
– Не нужно о нем, прошу! – Юрий попытался обнять девушку и остро ощутил неловкость.
– Нет, ты не перебивай. – Рита поставила подсвечник посреди комнаты. – Мне девятнадцать, я на год старше тебя и лучше разбираюсь в жизни. У Мишки мотор, – рассуждала она вслух, блуждая по комнате, – он независим, обеспечен. Это, конечно, не главное, но согласись, как преимущество при других равных условиях годится.
– Ты не на рынке. – Горькое чувство обиды обожгло Юрия.
– Глупенький, разве я виновата, что вся наша жизнь похожа на рынок? Одни это понимают, другие нет. Но это другой разговор. Сейчас речь о тебе. Если хочешь достичь цели, я имею в виду и себя тоже, стань неуязвимым, насмешливым, стань сильным, богатым, знаменитым. Все девчонки мечтают о сильном мужчине, только стесняются говорить об этом, а я не хочу кривить душой. Зачем? Лучше смотреть правде в глаза. Вот я вижу, ты страдаешь, тебе тяжело, но чем же я помогу? Ты докажи, что стоит за тебя держаться. Добейся успеха – ты же умный, талантливый, начитанный мальчик. Не сможешь добиться успеха – добейся денег. Больших денег. Таких, чтобы до конца дней уже не думать о них. Тогда я буду с тобой. Сейчас ты слаб, и я уйду...
В комнате вдруг зажегся свет. У раскрытой двери стоял пожилой мужчина.
– Это мой отец, – нервно засмеялся Юрий и вдруг закричал изо всех сил: – Убирайтесь! Убирайтесь оба!
– С тех пор вы не виделись с Вышемирским? – спросил я у Мендозова.
– Ко мне он приходить перестал. А если встречались на улице, он не здоровался со мной. – Мендозов расплылся в улыбке. – Столько лет прошло, а он все обижался. Слабак.
– А с Ритой?
– Она сейчас в ресторане работает. Певичкой, – пренебрежительно ответил он. – Недавно я был там, слушал. Так она, представьте, тоже сделала вид, что не узнает, не поздоровалась даже.
– В каком ресторане?
– «Приречный». На набережной.
Пора было благодарить хозяина за прием и идти. Я поднялся с табурета и направился к выходу.
– Да, чуть не забыл: как фамилия Риты?
Мендозов приложил палец к губам, плавно приподнялся, нащупав рукой мухобойку, взял ее в руку и с размаха шлепнул ею по столу. На блестящей пластиковой поверхности осталось грязное пятно.
– Фамилия? Елецкая ее фамилия, а вот отчества, извините, не знаю.
2
Получилось так, что в четверг я не смог поехать в детский сад, где работала Ольга Верещак. И ее фамилия легла дополнительной строкой в план следственных действий. Накопилось много текущей работы, надо было сдавать дела следователю, заступавшему на мое место. Это заняло больше часа. Потом пришел Логвинов, и я проинструктировал его перед предстоящей встречей с директором музея изобразительных искусств. Сразу после его ухода я начал созваниваться с криминалистами, научно-техническим отделом, экспертами – необходимо было срочно организовать осмотр коллекции Вышемирских.
Между двумя звонками ко мне прорвался Васильев.
– Привет, Володя, – сказал он. – Сколько можно висеть на телефоне? Ты занят в субботу?
– А что? – спросил я.
– Да вот думал нагрянуть к тебе в гости с супругой. Не против?
Суббота – мой законный выходной день, и я был не против повидаться со старым приятелем. Мы договорились о времени.
– Ты все еще занимаешься тем делом? – на прощание спросил Андрей.
– Занимаюсь.
– Знаешь, мне кажется, что я тогда не совсем верно тебя информировал.
– Ты о чем?
– Не знаю. Просто хотел тебе сказать, что Вышемирский был в принципе не таким уж плохим парнем.
– Скажи, вы бы напечатали его рассказ, если бы не тот случай? – спросил я, раз уж он затеял этот разговор.
– Думаю, что да. А почему ты спрашиваешь?
– Видишь ли, Андрей, я не стал тогда с тобой спорить, но, по-моему, ты действительно был не совсем прав.
Как ему объяснить? Сказать, что не могу избавиться от мысли о мальчике, разбивающем свою детскую скрипку? Или посоветовать почитать Сухомлинского, Макаренко, Спока? Ведь это очень плохо, если ребенок копит свой жизненный опыт без участия родителей, под влиянием случайных знакомых, если он предоставлен самому себе. Иван Матвеевич не принимал участия в воспитании сына, ему было не до этого. Ребенок этого не забывает никогда. Обиды оставляют в его душе глубокие шрамы. Юрий рос, все больше отчуждаясь от отца, пока совсем не потерял контакта с ним. А значит, ему не с кем было посоветоваться, не к кому обратиться за помощью. Все это и привело к тому, что в свои шестнадцать он еще не созрел для борьбы, борьбы за справедливость, недаром он назвал свой рассказ «Мальчик на качелях» – здесь он был ближе к истине, чем редактор. Случай с Щелкановым многому его научил, и в своем рассказе он сделал правильные выводы...
Андрей слушал меня не прерывая.
– К сожалению, он выдавал желаемое за действительное, – продолжал я, – сам, наверное, верил в то, что научился активно бороться со злом, постоять за себя и за товарища. Но тем большим потрясением должна была стать для него встреча с тобой, Андрей. Фактически в тот вечер повторилась уже знакомая ситуация: снова был Зотов, был он и ты почти в роли Щелчка. И снова Юрий оказался несостоятельным. Безвольным, слабым, разбитым и опустошенным оставил ты его в тот вечер.
– Что же мне, по-твоему, надо было делать? – прохладно поинтересовался Андрей.
– Дать по морде легче всего, но разве это лучший метод? – Я и сам отчетливо не понимал, в чем упрекаю Андрея. – Ты наказал Зотова, заслуженно наказал. Но чем это помогло твоему подопечному?
– Я ходил к нему, – напомнил Андрей. – И домой и в институт.
– Ты ничем не отличал Вышемирского и Зотова после той встречи – в этом ошибка.
– Слушай, ты случайно не в адвокатуре работаешь? – сострил Васильев, и в его голосе слышалась обида. – Из тебя получился бы неплохой защитник.
– Защитники работают не только в адвокатуре.
– Ладно, не буду занимать твоего времени, – сказал он. – До субботы, встретимся, поговорим.
Я повесил трубку, но ненадолго. Через минуту позвонил Песков.
– У вас ничего нового, товарищ следователь? – спросил он.
– К сожалению, пока нет. А у вас, Сеня?
– Тоже. – Песков помолчал. – Ну, если что – вы позвоните, хорошо? – попросил он.
– Обязательно, – заверил я.
В половине четвертого ко мне зашел Сотниченко. В руках он держал большой, завернутый в газету сверток.
– С чем пожаловал? – в меру строго спросил я: с самого утра он не давал о себе знать.
– Первое: я дозвонился в Ригу. – Судя по тому, что он говорил, не переставляя слова местами, настроение у него было отличное. – Юрий там.
«Наконец!» – едва не вскрикнул я, но решил сначала узнать подробности, а потом уже вопить от восторга.
– Как мы и просили, рижские товарищи его не беспокоили, только осторожно навели справки. – Сотниченко положил сверток на стол и заулыбался. – Юрий проживает у своих знакомых Шепетисов. Квартира в центре Риги. Приехал туда в ночь на вторник.
– Значит, вылетел отсюда самолетом, – вставил я.
– Ты выяснил, что за отношения у него с Шепетисами?
– Они вполне приличные люди. Пенсионеры. Вышемирский почти каждое лето останавливался у них. Если хотите, прямо сейчас можем набрать номер и соединиться с их квартирой. Не исключено, что к телефону подойдет сам Юрий.
– Как он проводит время?
– Целыми днями сидит в кафе «Элита» – это недалеко от квартиры.
– Пьет?
– Нет. Кофе, сигареты.
Мне не терпелось узнать про чемодан, и я спросил.
Сотниченко помрачнел:
– Трудно установить было это. Расспросили соседей. Из них один сказал, что видел, как приехал Юрий. Не было чемодана у него.
– Он же ночью приехал, – усомнился я.
– У соседа Шепетисов бессонница, – ответил Сотниченко. – По полночи у окна просиживает. К тому же при посадке в самолет багажа у Юрия тоже не было.
– Вышемирского пока не трогать, подождем до субботы, – распорядился я. Покончив с одним вопросом, я перешел к следующему: – В течение завтрашнего дня коллекцию картин должны осмотреть специалисты. Тебе придется сделать так, чтобы они попали в дом незамеченными. Как – думай сам, не мне учить уголовный розыск.
– Сделаем в лучшем виде, Владимир Николаевич, – заверил Сотниченко.
Со вторым вопросом тоже было покончено. Оставался третий.
– Что с Зотовым? – спросил я.
– Нашел голубчика. – Инспектор развернул газету, снял оберточную бумагу и бросил ее в корзину.
В свертке оказались часы профессора.
– Не возражаете, если они постоят у вас на столе? – спросил инспектор. Лицо его осветилось загадочной улыбкой.
