– Две работы? И еще Эмма? Майя, я ведь не лошадь.
– Ну и что? Я ведь работаю на двух работах. Надо же что‑то в налоговой декларации писать.
– А что ты делаешь?
– Работаю в Кризисном центре.
Эва не могла не рассмеяться, настолько парадоксальной была ситуация.
– Не вижу в этом ничего смешного. Одно не мешает другому. Я работник хороший, – заявила Майя решительно.
– Не сомневаюсь. Но наверняка не сомневаюсь, что твои коллеги понятия не имеют, чем ты занимаешься помимо работы в Центре.
– Конечно же, нет. Но на самом деле я гораздо больше подхожу для этого Кризисного центра, чем остальные женщины, которые там работают. Потому что лучше знаю мужчин и то, что заставляет их поступать так, а не иначе.
Подруги продолжали пить кофе, не обращая внимания на то, что происходило вокруг; кто‑то приходил, кто‑то уходил, официанты убирали со столиков, потом на них ставили новые чашки и тарелки; движение на улице было оживленным. Стоило им встретиться, как они тут же забывали обо всем – так было всегда.
– Помнишь, как мы высыпали картофельную муку на памятник китобоям, когда хотели сделать медуз? – смеясь, спросила Эва.
– А ты помнишь, как мы брызгали спреем в ульи Странде? – спросила Майя. – И тебя искусали пчелы?
– Еще бы, – улыбнулась Эва. – И ты везла меня домой в тачке и ругалась, а я ревела, как корова. Да уж, это была настоящая жизнь. Помню, температура у меня была сорок один градус. Папа тогда решил, что нам не стоит больше дружить. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как тебе удалось дотащить меня до дома. Я даже с мальчишками не могла сама знакомиться.
– Да, ты с благодарностью принимала тех, кого удавалось найти мне. Хотя, по правде говоря, никто из них гроша ломаного не стоил.
– Естественно. Ты выбирала себе самого симпатичного, а мне доставался его приятель. Если бы не ты, я наверняка до сих пор оставалась бы девственницей.
Майя, прищурившись, взглянула на подругу.
– На самом деле ты довольно интересная, Эва. Может, тебе следовало бы стать натурщицей у какого‑нибудь художника, а не писать самой?
– Ха! Ты просто не знаешь, какие гроши они зарабатывают!
– Во всяком случае, это был бы постоянный источник дохода. Я к тому, что у тебя не было бы проблем с клиентами, если бы ты дала себя соблазнить и стала работать со мной на пару. Я таких длинных ног вообще никогда не видела. Интересно, тебе всегда удается покупать брюки нужной длины?
– Я только юбки ношу.
Внезапно Эву охватил истерический смех.
– Ты что?
– А помнишь фру Сколленборг?
– Давай не будем!
Они помолчали.
– А почему ты решила открыть гостиницу именно в Нормандии?
– Ну, о том, чтобы затевать что‑то в этом мещанском царстве, и речи быть не может.
– Значит, мы опять потеряем друг друга. А я только‑только тебя нашла.
– Знаешь, поехали со мной, а? Франция – это самое подходящее место для такой художницы, как ты, разве нет?
– Ты же знаешь, что я не могу.
– Да нет, не знаю.
– У меня Эмма. Ей только шесть лет, скоро семь. Ходит в детский сад.
– Ты что, думаешь, ребенок не может вырасти во Франции?
– Может, конечно, но у нее ведь еще отец…
– Но разве она не с тобой живет?
– Со мной, – ответила Эва со вздохом.
– Вечно ты все усложняешь, – сказала Майя. – И всегда этим отличалась. Ясное дело: ты вполне можешь поехать со мной во Францию, если захочешь. Я даже придумала для тебя работу в гостинице. Работать по пять минут, но каждую ночь: прогуливаться по коридору в белой ночной рубашке с подсвечником на пять свечей. Мне хочется завести собственное привидение. А в остальное время можешь писать свои картины.
Эва допила кофе. Она ненадолго забыла о своих проблемах, а сейчас снова вспомнила и загрустила.
– А где ты будешь ужинать сегодня?
– Я никогда не ужинаю. Ем сыр и хлеб; вообще мало думаю о еде.
– Кошмар. Понятно теперь, почему ты такая тощая. Как ты можешь нарисовать что‑нибудь путное, если не питаешься нормально? Тебе надо есть мясо! Сегодня мы ужинаем вдвоем. Пойдем в «Кухню Ханны».
– Но это же самый дорогой ресторан в городе!
– Неужели? Меня это не волнует, я знаю только, что у них самая вкусная в городе еда.
– К тому же я съела пирожные и наелась.
– Ничего, до ужина успеешь проголодаться.
Эва не стала протестовать и предпочла подчиниться. Все было так, как раньше. Майя была полна идей. Майя принимала решения и шла впереди, а Эва ковыляла за ней.
Они под руку вышли из «Глассмагасинет», прошли по брусчатке рыночной площади, ощущая тепло Друг друга. Все было, как раньше. Эва много раз проходила мимо «Ханны», но даже не думала о том, чтобы зайти туда. Сейчас же двери распахнулись перед ними, Майя впорхнула в ресторан с довольной улыбкой, а Эва попыталась придать своему лицу соответствующее выражение – уверенности в себе. Метрдотель вежливо улыбнулся Майе. Даже если он и знал, благодаря чему Майя оплачивает счета, он хорошо это скрывал, и улыбка его не выражала ровным счетом ничего. Он осторожно дотронулся до руки постоянной посетительницы и проводил подруг к свободному столику. Эве пришлось сдать плащ в гардероб. Под плащом была линялая майка, и она чувствовала себя не слишком уютно.
– Роберт, как обычно, – сказала Майя. – Два раза.
Он кивнул и исчез.
Эва опустилась на стул и с любопытством огляделась вокруг. В ресторане царила особая тишина, присущая очень дорогим заведениям. Раньше она никогда такого не видела. Майя сидела спокойно – чувствовалось, что она давно перестала обращать внимание на подобные вещи.
– Слушай, а расскажи мне, как это, – с любопытством попросила Эва, – работать так, как ты.
Майя склонила голову набок.
– Ага, значит, тебе любопытно. А то я не знала! I Все люди одинаковые.
Эва сделала обиженное лицо.
– Ничего особенного, – ответила Майя. – Обычная рутинная работа. – Она уставилась на скатерть и продолжала взволнованно: – Я не устаю удивляться мужикам. Как трудно бывает их удовлетворить и как быстро они кончают. Наверное, им кажется, что это самый лучший секс, – заметила она задумчиво, – яростный, грубый, без всяких там прелюдий и прочих церемоний. И никаких возражений. Всего десять минут, и все. Даже подумать не успевают. Да и я тоже делаю все, чтобы не думать. Только мило улыбаюсь, когда они платят. Но на самом деле…
– Что?
– Пора завязывать. Я уже давно этим занимаюсь.
Она подлила в бокалы вина.
– А сколько они тебе платят?
– Штуку. Ну, плюс‑минус. Сначала деньги, потом товар. Лежу тихо с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, ни единого звука. И никаких там поцелуев и объятий. Я ненавижу сюсюкать с ними, как с младенцами. Одежду снял, презерватив надел. Все равно что трясти однорукого бандита – главное вытрясти деньги.
– Тысячу крон? А сколько человек в день обычно приходит?
– Человека четыре‑пять, иногда больше. Пять раз в неделю. Четыре недели в месяц. Так что можешь умножать.
– Они приходят к тебе домой, на квартиру?
– Да.
Официант поставил на стол креветочный коктейль и белое вино.
– А где ты живешь?
– На улице Торденшоллсгате, в многоквартирном доме.
– А соседи? Они не подозревают, чем ты занимаешься?
– Они не подозревают, они знают. А кое‑кто из них – мои постоянные клиенты.
Эва угрюмо вздохнула. Она с наслаждением жевала креветку, огромную, как раковая шейка.
– Кстати, у меня есть еще одна спальня, – неожиданно добавила Майя.
Эва фыркнула.
– Так и вижу себя: перепуганная, как двенадцатилетняя девственница.
– Только первую неделю, а потом это становится работой. Ты могла бы работать несколько часов, пока Эмма в детском саду. Подумай, сколько вкусной еды ты могла бы ей купить!
– Она и так поперек себя шире.
– Ну, тогда фрукты, курицу и салат, – предложила Майя.
. – Это невероятно, но мне даже захотелось попробовать, – призналась Эва. – Только я слишком труслива. Я для этого не гожусь.
На какое‑то мгновение она пожалела о своих словах.
– Посмотрим.
Официант убрал тарелки и тут же появился с новыми: филе, маленькие морковки, брокколи и печеная картошка. И налил в бокалы красного вина.
– Но ты ведь не работаешь сегодня вечером?
– У меня сегодня выходной, а завтра работы немного. Твое здоровье!
Эва наслаждалась: нежное мясо так и таяло во рту, красное вино комнатной температуры выгодно отличалось от отцовской «Канепы». Бутылка быстро опустела, и Майя заказала еще одну.
– Знаешь, я никак не могу прийти в себя, – удивленно произнесла Эва. – Не могу представить, что ты действительно продаешь свое тело.
Это лучше, чем продавать свою душу, – последовал неожиданный ответ. – Разве художники занимаются не этим? Если уж и есть у человека что‑то свое, что он прячет от других, то это наверняка душа. Тело всего лишь оболочка, и я не вижу в нем ничего священного. Так почему бы не поделиться им, не быть щедрой, если кому‑то оно может доставить удовольствие? Но душа – выставлять свои собственные мечты и тоску, свой собственный страх и отчаяние на всеобщее обозрение где‑нибудь в галерее, а потом еще и получать за это деньги – вот это я называю настоящей проституцией.
