Жарская под столом наступила ему на ногу, он опомнился и замолчал. Жарская встала и тоже начала говорить.
— Огненное дыхание грядущей катастрофы жжёт нам лица даже сквозь январские вьюги. Поклянёмся же, господа, перед памятью нашего драгоценного мальчика, нашего скептика и философа, нашего Володеньки, ещё тесней сплотиться вокруг того светлого и чистого, что есть в каждом из нас.
Таня тихо выскользнула из-за стола и ушла к больному Агапкину.
Он лежал, свернувшись калачиком, лицом к стене. В маленькой комнате тускло горел ночник. На тумбочке у кровати стояли склянки с лекарствами, стакан с недопитым чаем. Таня подумала, что он спит, хотела уйти, но он повернулся, открыл глаза.
— Танечка, не уходите, посидите со мной.
Она села на стул у кровати.
— Как вы себя чувствуете?
— Лучше. Температура упала. Впрочем, я вовсе не рад этому.
— Почему?
— Благодаря болезни я вижу вас чаще, вы заботитесь обо мне. Пусть из жалости и христианского милосердия, но для меня и это счастье.
— Федор Фёдорович, мы похоронили Володю, — медленно произнесла Таня, как будто не услышав его.
Он взял свой холодный чай, допил залпом и спросил:
— Отпевание было?
— Да.
— Кто пришёл?
Таня перечислила всех и, помолчав, добавила:
— Рената всё-таки явилась. Вместе с Худолеем. Но в храм не зашли, ждали на улице.
Агапкин привстал.
— Вот как? Вы говорили с ними?
— Нет. Они ушли очень быстро. Скажите, в ту ночь, когда Володя заболел, что случилось? Вы тоже были там, в доме Худолея. Я слышала сквозь сон, как Володя приходил за вами.
— Там срочно требовалась медицинская помощь, — пробормотал Агапкин, — простите, это не моя тайна. Как Михаил Владимирович?
— Лучше. Но, конечно, оправится не скоро.
— Да, я совсем забыл. Из Ялты письмо, от Оси. Возьмите, Клавдия заходила ко мне днём, оставила там, на столе.
Таня слабо улыбнулась, распечатала конверт.
Ося писал часто. Рассказывал, как ходит в гимназию, рисовал яркие литературные портреты одноклассников, учителей, про каждого сочинял какую-нибудь невероятную историю. Иногда присылал в конверте несколько новых страниц своего романа об американских индейцах.
Таня подвинула к себе лампу, стала читать и так увлеклась, что забыла об Агапкине. Он лежал и смотрел на неё.
— Ну, как Ося, здоров?
— Да. Роман сочиняет. Появились друзья в гимназии. Федор Фёдорович, я хотела спросить вас. Впрочем, возможно, это тоже чужая тайна. На похороны явился господин, никому не знакомый, пожилой, в дорогой шубе, с лакеем. Худолей и Рената как раз уходили, он шёл к могиле. Они встретились на узкой аллее. Господин в шубе сделал вот так, — Таня повторила рубящий жест, — и Худолей очень испугался, чуть не упал в сугроб.
Лицо Агапкина тонуло в полумраке, но всё равно было видно, как он побледнел. На лбу блеснули капли пота. Руки стали быстро перебирать, комкать фланелевое одеяло.
— Дальше? — спросил он глухо.
— Дальше ничего. Они спокойно разошлись. Худолей и Рената исчезли, господин в шубе постоял у могилы, поклонился нам с папой, потом его лакей поставил на холм корзину с живыми нарциссами. Кто это мог быть? Что означает его жест? Почему так испугался Худолей? И зачем именно нарциссы? Такой холод, они мгновенно погибнут.
— Нет. Я не знаю, — быстро проговорил он и облизнул пересохшие губы.
— Федор Фёдорович, вам нехорошо? Вы побледнели.
— Кажется, я только сейчас вдруг осознал, что Володи нет больше.
По его ускользающему взгляду Таня поняла, что он лжёт.
***
Борис Иванович Мельник пребывал в тревожном и счастливом ожидании. Его состояние можно было сравнить с последними месяцами беременности, когда больше нет сил ждать и страшно, что вот, скоро, всё произойдёт, и не терпится увидеть ребёнка. Но беременность у женщины длится всего лишь девять месяцев, а Борис Иванович вынашивал свой драгоценный плод многие годы. А сколько было бессонных ночей, разочарований, унижений, лучше не вспоминать.
Он не впервые выкладывал перед потенциальными спонсорами свою козырную карту, Федора Фёдоровича Агапкина. Конечно, никому из них он не давал телефона и адреса. Старик категорически запретил это делать, да и сам Мельник понимал, что не стоит подпускать к нему близко случайных, посторонних людей.
Иногда, если очередной состоятельный знакомец казался Борису Ивановичу умнее и перспективнее других, он в разговоре поминал Агапкина вскользь, как пример загадочного долгожительства. Он намекал, что невероятный возраст Федора Фёдоровича вполне может быть связан не только с особенностями его организма, но и с неким внешним воздействием, пока не известным, и всегда обязательно добавлял, что, в принципе, нет ничего необычного. В горах Абхазии люди дотягивают и до ста пятидесяти. Но тут ведь Москва, загазованный мегаполис, а тем не менее живёт старик, и ничего ему не делается.
Таким образом, не выдавая практически никакой важной информации, Борис Иванович проверял, насколько серьёзны намерения потенциального спонсора и какими возможностями он располагает. Захочет ли найти старика? Сумеет ли сделать это?
Пока никто на Агапкина не вышел. Не захотел или не сумел, уже неважно.
У Мельника был достаточно солидный опыт общения с денежными людьми, но до сих пор он не перестал удивляться. Они все походили друг на друга как братья. Какой-то новый подвид двуногих млекопитающих, отличающихся особыми свойствами: не слушать, не слышать, не перезванивать, исчезать.
Борис Иванович пытался отключать эмоции, но это удавалось редко. Всякий раз он ждал, переживал, нервничал.
К тому же старик оказался хитёр, упрям, выдавливать из него по капле драгоценную информацию было мучительно трудно. Он болтал о мелочах. Ему явно не хватало простого человеческого общения, хотелось поделиться воспоминаниями, но помнил он в основном всякую ерунду, бытовые мелочи.
Многое приходилось добывать и додумывать самому, а потом прямо или косвенно в разговорах с Агапкиным уточнять, отделять зёрна от плевел. Кое-что до сих пор оставалось неясным, но главное Мельник всё-таки знал.
Препарат существует. Единственный человек, которому известно его местонахождение, — внук профессора. Кроме него наследников нет. Путь свободен.
Имя внука Мельник выяснил сам, без помощи Агапкина, и старику об этом не сказал ни слова. Позже ему удалось выяснить, где внук проживает. Точного адреса Борис Иванович пока не знал, только страну и город. Но город был настолько маленький, что найти в нём человека не так сложно. Оставалось связаться с внуком и убедить его отдать то, что принадлежит Борису Ивановичу. Для этого нужны деньги, деньги, и ещё раз деньги.
Во-первых, сама поездка обойдётся недёшево. Во-вторых, кроме приготовленных заранее весомых аргументов о долге перед великим дедом и всем человечеством могут понадобиться ещё и дополнительные стимулы. В-третьих, если внук согласится, возникнет множество новых проблем. Лаборатория с надёжным современным оборудованием. Подопытные животные. Наконец, люди, добровольцы-испытатели. Без них не обойтись, а это стоит очень дорого.
Борис Иванович нервничал ещё и потому, что уходило драгоценное время. Он не волновался за сам препарат, давно понял, что он собой представляет, и знал — срок хранения не ограничен. Но внук был стар, и следовало спешить.
Незадолго до появления Зубова, в сознании упрямого Агапкина произошёл некий очередной сдвиг. Однажды он сказал:
— Допустим, тебе удастся найти и получить препарат. Ты понимаешь, что придётся ещё очень много работать?
— Конечно, — кивнул Мельник, — я знаю, на это могут уйти годы.
— Один ты не справишься, — продолжал старик в своей обычной манере, с мучительными паузами, жеванием, сопением. — Лаборатория, деньги, это замечательно. Но ещё люди нужны.
— Испытатели? — осторожно уточнил Мельник.
— Нет. Я не об этом. — Старик поморщился и принялся громко сморкаться. — Для начала сгодятся и крысы. Команда тебе понадобится, вот что. Группа. Понимаешь?
