– И ты все ему рассказал?
– Ну… не все. Но…
– Слава богу.
– Что?
– Я говорю, возьми себя в руки. Все гораздо проще. Не делай драму из…
– Из чего?
– Гриша, возьми себя в руки.
– Григорий Александрович, – это моя секретарша Лидочка, необычайно самоуверенная и глупая девочка. – К вам журналист просится, – Лидочка упрямо морщит свой ясный лобик, – ведь вы заняты, верно?
Я кладу трубку.
– Нет, не занят… Пусть войдет… Кстати, Лидочка, у меня, – я выдавливаю этакую фатоватую улыбочку, – у меня дома небольшое цунами. Так что с женой сегодня больше не соединяй, ладушки?
Лидочка заговорщически кивает и дарит мне одну из своих нелепых ослепительных улыбок.
А тем временем «журналистом» оказывается Переходников. Действительно – газетчик. И к тому же – известный, маститый. Он огромен, бородат, лыс и элегантен той элегантностью, которая встречается лишь у газетной братии.
– А я было к тебе за помощью… с дачей проблемка, – говорит хриплым баском Переходчиков. – Да уж ладно. Подождет дача. – Он встает, обходит мое кресло и кладет мне руки на плечи, словно давеча жена. – Значит, беда? Так?
– Так.
Переходчиков подходит к окну.
– Слушай, а пора бы тебе по шеям надавать за эту лужу. Ведь площадь-то за тобой числится, тебе ее и благоустраивать. Ну, ну, не грусти, еще не вечер, – он присаживается на краешек стола.
– Итак, ситуация. Руководитель предприятия стелет в доме паркет, украденный его другом… ну ладно, другом жены… на его же предприятии. Это, старик, даже не фельетон. Это – золото чистой пробы. И заметь, по нынешним временам тебе могут всыпать так, что не на что будет сесть.
– Леша, ты все-таки…
– …твой друг, между прочим. Старинный. Это тоже немало важно. И я знаю, что ты в жизни копейку чужую не брал, и без всякой мохнатой лапы, своим горбом это кресло получил. Ладно. Все живое – талантливо. А мы пока – что? Верно – живы! Сейчас у нас обед. Исчезаю и звоню в три.
Телефонный звонок застает меня у Паршукова, моего драгоценного зама.
– Это я, Переходчиков… Твоя церберша дала телефон зама – я сказал ей, что звонят от мэра города… Не теряй ни минуты. Бумага под рукой? Записывай.
Я беру со стола зама квадратик лощеной бумаги и карандаш. Записываю фамилию и номер телефона.
– Главное. Скажи, что от Бакреева. Бакреева. Бэ, баран, Анна, каша, револьвер. Жду тебя в шесть в «Олимпии». Столик в углу. Все.
И вот сияющий зал «Олимпии», лучшего в нашем городе ресторана. Переходчиков, яростно разделывающий цыпленка. Довольно пожилые оркестранты, играющие что-то донельзя знакомое.
– Значит, не позвонил, – Переходников отхлебывает из бокала минеральную.
– Знаешь, Леша, пытался. Даже номер набрал, но не сумел…
– Угу… – Переходников снова начинает терзать цыпленка.
– Что-то жуткое происходит все-таки, Леша. Существует некто Бакреев, имя которого – словно гриф моей значительности в этом мире. И некто, не раздумывая, кто я и что я, важно лишь, что я помечен грифом «от Бакреева», берется помочь мне. А помощь так бесхитростна – замять преступление.
– Какое, черт тебя возьми, преступление? Это для тебя случай.
– Но паркет-то украден. А из краденого Севастьяныч мне пол выстеливал! А если бы я был не я? Ты, например, накатал бы умопомрачительный фельетон, так?
– Еще какой фельетон… Поверь мне. Но ты – все-таки ты. Честный мужик. Толковый руководитель. Хозяйственник.
– Неужели ты не понимаешь, что происходит какое-то смещение, точнее расщепление нашей общей морали на две взаимоисключающие категории нравственности…
– Вот тебе задачка. Приходит в редакцию анонимка. В ней наворочено такое, что волосы дыбом… Да ты ешь, ешь, Гриша… Так вот, рассказывается в ней о мерзостях, которые творят два заместителя директора крупного института. Я дотошно проверяю это дело. Выясняется: на первого просто катили бочку, ничего по нему не подтверждается. А второй по уши в грязных делишках. Ладно, думаю, копнем глубже. Выясняю – директору института до пенсии полгода. Оба зама метят на его место. Но метит, видно, и кто-то третий. Кто? Обратился к графологам в милицию, У них своих дел под завязку, но помогли. Нахожу автора – кто бы ты думал. Тот зам, по которому анонимка не подтвердилась. Чистенький такой. Дьявольски хитро рассчитал: мол, по мне, святому человеку, факты липовые, а этого подлеца (он ведь подлец!) свалю…
– А при чем же тут я?
– Нет, ты слушай. Этот херувим действительно никому подлости не делал, работу свою знает, подчиненных не третирует, второй же зам – хитрый и жестокий дундук…
– С вас одиннадцать сорок девять, – официантка с настолько зримой подобострастностью улыбается Переходчикову, что я невольно отвожу взгляд в сторону пожилых оркестрантов. Самый старший из них похож на старого моржа.
– А может, прав был херувим? По всем статьям он – директор. Анонимка – единственно доступное ему средство убрать с дороги претендента – подонка. – Переходчиков складывает свои огромные руки, как школьник на уроке, и тяжело опирается на стол. – Понимаешь, Гриша, в качестве оружия в этом поединке он избрал банальную анонимку – иначе говоря, он избрал оружие своего противника. Подлость, Банальную, опять же, бытовую подлость. Но ведь есть же поговорка: «С волками жить – по-волчьи выть!»
– Но… так мы бог знает что сможем оправдать, И зачем же мне «выть по-волчьи»?
– Пойми же ты, наконец, твой противник сейчас не Рыльцев, а ситуация. Случай. Обезличенное нечто. Трамвай. Кирпич на голову. Не о Рыльцеве речь.
– Но спасая себя, я спасаю и его. Я, ты, кто-то иной – мы снова вытягиваем его. И тянем на своем горбу. Тянем, тянем, тянем!
Переходчиков смотрит на меня внимательно и строго. Потом отводит взгляд.
– Слушай, а ты часом не ханжа? Ведь ты же не отказываешься от моей помощи. Ты прекрасно понимаешь, что на карту поставлено твое благополучие, десятилетия действительно тяжелого труда, престижное кресло, ты потеряешь интересную, широкомасштабную работу, перспективу, наконец… А вообще-то, – он вдруг хлопает меня по плечу тяжелой своей ладонью, – ты сегодня утомительно скучен.
…Я просыпаюсь, словно из душного мешка вываливаюсь – на меня еще сыпется труха, обрывки трудного и больного сна. На циферблате будильника – четыре часа утра. А когда я выхожу из тупого оцепенения, встаю, разминаю затекшие руки, присаживаюсь и вяло отжимаюсь от пола, на циферблате уже семь часов. Три часа в буквальном смысле каменного оцепенения. В общем-то, я только сейчас по-настоящему начинаю оценивать ситуацию. И не только оценивать – тут все предельно просто – сколько ощущать ее, Всем своим существом, каждым нервом…
Я чищу зубы, принимаю душ, грею чай, ем… Слышу, как жена истязает себя гимнастикой… и тут звонок, На этот раз – в дверь.
Милиционер… Я не успеваю даже испугаться, поскольку тут же брякнул телефон.
– Разбудил? Значит-ца, так. – Голос Переходчикова хрипл утренней хриплостью заядлого курильщика. – Ты в состоянии сейчас уразуметь эзоповский язык? Так вот: Версия. Он эту ерунду приобрел у случайных людей, по их липовой справке. Приобрел не на себя, а на какую-то контору… Ну, знаешь, «предприятие продает, меняет…» Вот, Стало быть, некое предприятие располагало излишками и решило их реализовать. Тут речь лишь о нарушении финансовой дисциплины. Всего лишь! Но, честно говоря, схема ненадежна. Важно, чтобы кто-то сверху дал понять – мол, частное определение и все такое. Второй вариант: выйти на районного Шерлок Холмса из ОБХСС по фамилии Пусев – напрямую.
– Ничего себе, эзоповский язык, – бурчу я в трубку, – обожди, тут ко мне гости, может, вся эта суета уже ни к чему.
– Гости? В семь тридцать утра?
– Милиция.
– Что?!
Я кладу трубку на стол. Неожиданно с удивлением ощущаю такое олимпийское спокойствие, какого не ощущал уже несколько лет.
– Вы, Григорий Александрович, только не волнуйтесь, – вдруг я
понимаю, что милиционер – не просто милиционер, а наш участковый, симпатичный парень, не по-милицейски стеснительный.
– Не волнуйтесь, Григорий Александрович. Мы их разыщем!
– Кого?
– Машину у вас… того… разули. Колеса сняли. Если не ошибаюсь, – участковый достает из кармана блокнотик и, послюнявив пальцы, начинает его листать, – если не ошибаюсь, номерок ваш 33 – 53?
…Участковый, остолбенев, смотрит на меня, а я просто не могу сдержать смех – настоящий истерический смех.
– Они, подлецы, на верхнем базаре ими торгуют… Найдем! – он поспешно засовывает блокнотик в карман. – Найдем!
Я, по-хозяйски обняв его за плечи, веду к двери. Вернувшись к столу, беру трубку:
– Слышал?
– Да… Анекдотец… Значит так, Пусев Василий… Отчество не узнал. Тридцать пять, Капитан, Женат, Двое детей.
– Ну и что, мне к нему?
– Как раз наоборот. Он – к тебе. Я пишу о нем очерк. Кстати, совпадение случайное… И мы к вам завалимся, по-дружески, так сказать. И чтобы стол был!
