Ознакомительная версия.
— Что, в старое стойло потянуло? — с добродушной ухмылкой в голосе спросил Голованов.
— Потянуло, — скромно признался Турецкий. — Даже сон какой-то приснился, завязанный на «Глории».
— Даже так? — «удивился» Голованов, и в его голосе появилась едва заметная язвинка: — Так кто же тебе мешает?…
Турецкий не дал ему договорить.
— Все, Сева, будя! Как говорится, повздыхали и хватит.
На этот раз в его голосе уже звучали жесткие нотки.
— Хорошо, — согласился с ним Голованов. — Будя, так будя. Как говорят в Париже, баба с возу — кобыле легче. Однако я могу надеяться, Ваше Превосходительство, иной раз за помощью к вам обратиться? Или хотя бы за консультацией. Все-таки, важняк Генеральной прокуратуры! Не каждому доводится с такими людьми за ручку здороваться.
— Издеваешься?
— Издеваюсь, — признался Голованов.
— А зачем с бабой сравнил?
— Чтобы больнее сделать.
— Но я надеюсь…
«Ах, ты жучило! — хмыкнул Голованов, довольный собой. — Зацепило, значит».
— Но я все-таки надеюсь, что это не так на самом деле? — продолжал давить Турецкий, уязвленный тем, что его сравнили с балластом.
— Саша! Александр Борисович… — с тоской в голосе протянул Голованов. — Вы же все отлично знаете и все-то прекрасно понимаете. И тот факт, что я звоню вам в столь ранний для уважаемых пенсионеров час, лишний раз говорит о том, что…
— Господи, вот же трепало! — грохотнул раскатистый басок Турецкого, и чувствовалось, что ему приятно слышать, как распинается в изысканных «экивоках» Голованов. — Ладно, сыщик, приехали. Колись, с чего бы вдруг решил потревожить пенсионера?
Выслушав короткий и в то же время довольно емкий рассказ Голованова, Турецкий какое-то время молчал, анализируя услышанное, затем произнес негромко.
— Задачка!
— Вот и я о том же.
— М-да. И насколько я догадываюсь, время здесь против нас.
Турецкий сказал «нас», и на это не мог не обратить внимания Голованов.
— Совершенно верно, — подтвердил он. — К тому же сам Филипп начинает нервничать, хотя и старается показать, что вся эта чехарда его не колышет. И я боюсь…
Однако Турецкий уже, казалось, не слышал Голованова, начиная выстраивать свою собственную линию расследования.
— Думаю, без Яковлева нам здесь не обойтись, — как бы рассуждая сам с собой, негромко произнес он, что заставило насторожиться Голованова.
— Ты имеешь ввиду начальника МУРа?
— Естественно! Кого же еще?
— Не хотелось бы, — вздохнул Голованов.
— Почему?
— Ты же знаешь, мы ведем сейчас дело, которое…
— Убийство Крупенина?
— Да.
— Ну, это, положим, я возьму на себя, — как о чем-то давно решенном сказал Турецкий, — а без помощи Яковлева нам здесь действительно не обойтись.
Он уже не слушал возможных возражений Голованова, и его голос, до этого момента почти бесцветный, набирал столь присущие ему волевые нотки:
— А посему решим так. Я связываюсь с Яковлевым, излагаю ему свою личную просьбу, ну а потом уж… Короче говоря, будем действовать по обстановке.
Голованов хотел было сказать, что «бутылка за мной», однако посчитал за лучшее промолчать. Александр Борисович Турецкий, впервые за все то время, как его спровадили на пенсию и он ушел из дома, начинал «въезжать» в привычную ему тему сыска.
Спроси кто-нибудь Турецкого, с чего бы это он вдруг засуетился, словно девица-дурнушка на выданье, после телефонного звонка Голованова, он бы не смог дать точного ответа. Возможно, он стал осмысливать, что не так уж все и плохо в подлунном мире, как могло бы показаться в тот момент, когда он, проснувшись, вдруг осознал, что уже никому не нужен в прокуратуре, которой отдал годы своей жизни, что кроме Генеральной прокуратуры есть еще и его любимая «Глория», в которой он всегда будет востребован как профессионал. Он боялся в этом признаться даже себе, любимому, не говоря уж о друзьях-товарищах, что время от времени, причем именно днем, а не ночами, ловил себя на мысли о том, что, возможно, у него действительно поехала крыша, когда он приревновал Плетнева к Ирине. Возможно! Все возможно. Однако как бы там ни было, но звонок Голованова заставил его встряхнуться, да и жизнь теперь казалась не столь унылой, пустой и бессмысленной, как прошедшей ночью.
Заварив чашечку кофе, и сдобрив его армянским коньячком, он потянулся за телефонной трубкой.
Объяснив секретарше Яковлева, кто он и что он, попросил передать Владимиру Михайловичу, чтобы тот перезвонил ему, как только посчитает нужным, и едва успел положить трубку на рычажки, как раздался звонок, и в трубке послышался знакомый голос начальники МУРа.
— Александр Борисович? Мог бы и по прямому позвонить.
В голосе генерала звучала наигранная обида.
— Каюсь, товарищ генерал, каюсь, — хмыкнул Турецкий, которому этот звонок в данный момент был подобен бальзаму, каплю которого пролили на раненое сердце. — Обещаю, в следующий раз…
— Ладно, прощаю, — громыхнул добродушным баском Яковлев и тут же справился о здоровье Ирины Генриховны, чем явно озадачил Турецкого. Он то думал, что о его разрыве с Ириной знает добрая половина Москвы, по крайней мере той Москвы, которая находится в районе Бульварного кольца, а оно оказывается вовсе и не так.
И опять его пронзила неприятно-жгучая мысль о том, что может быть он действительно свалял дурака, когда приревновал жену к Антону Плетневу. Однако времени на самоанализ и самобичевание не было, — Яковлев ждал ответа, и он, промямлив что-то нечленораздельное, постарался как можно короче изложить причину телефонного звонка.
Замолчал было, однако вспомнив, что не сказал главного, устало добавил:
— Думаю, Ингуш не та фигура, чтобы просто так по чужим квартирам шастать. И если он…
— То есть, — видимо анализируя полученную информацию, уточнил Яковлев, — есть мнение, что он исполнял чей-то заказ?
— Совершенно точно.
— И не исключено при этом, что идет охота за Агеевым?
— Да.
— А Ингуш, выходит, та самая ниточка, зацепившись за которую, можно выйти и на заказчика?
— По крайней мере хотелось бы надеяться на это.
— Ну что ж, — нарочито устало вздохнул Яковлев, — поможем чем можем. Однако добро за добро.
— Господи, да в чем вопрос!
— Ну, во-первых, никаких незаконных действий, и передаете нам Ингуша сразу же, как только разберетесь со своими проблемами. А во-вторых… В общем, неплохо бы и коньячку бутылочку распить, а то ведь сколько времени только по телефону общаемся. Не гоже это, Александр Борисович, не гоже.
— Господи, да я…
— Ловлю на слове, — засмеялся Яковлев. — А пока что отдаю распоряжение относительно нашего подопечного. Короче, как в старые добрые времена: «Ждите звонка».
В трубке послышались короткие гудки отбоя, а улыбающийся Турецкий вдруг почувствовал, как радостно бьется сердце. Ничего подобного он не ощущал с того самого дня, когда узнал о своей судьбе. Впрочем, он даже припомнить не мог, когда пребывал в подобном состоянии в последний раз.
М-да, жизнь хороша и прекрасна, несмотря ни на что.
Он уже готов был позвонить и Ирине, однако не смог пересилить своей гордыни, своего собственного «я», решив про себя, что сначала, надо будет поговорить с Плетневым.
…Яковлев позвонил через два часа после их разговора. Спросил, затарился ли «господин Турецкий» армянским коньяком, после чего негромко произнес:
— А теперь по делу. У меня в кабинете сейчас подполковник, который знает вашего Лечу Декушева, как свои пять пальцев, и если еще осталась нужда в серьезной информации по Ингушу, то могу свести вас для разговора.
Нужда такая была.
Смахивая со лба капли пота, Ирина Генриховна «бежала» очередную дистанцию, однако вместо «приятной физической усталости», которую ей обещал обходительный тренер, на нее наваливалась злость на себя, «дуреху». Вместо того, чтобы в это время поехать к Турецкому, чтобы еще раз попытаться поговорить с ним об их дальнейших взаимоотношениях, чтобы не довести дела до окончательного разрыва, Господи милостивый, вместо того, чтобы хоть что-то делать для сохранения семьи, она, старая дуреха, делает вид, что бежит по ленте, а на самом деле. Скорей бы закончились все эти мучения, и она смогла бы снова заняться делом.
Впрочем, спроси ее, что за дело такое, которым она хотела бы сейчас заняться, Ирина Генриховна не смогла бы ответить. Дом, который она когда-то любила, с уходом Турецкого потерял для нее былую притягательность, превратившись чуть ли не в камеру-одиночку, а что касается агентства… Она шкурой чувствовала немой укор и осуждение со стороны близких Турецкому людей, и уже не могла выносить этого паскудного чувства, которое давило ее с утра до вечера.
Ознакомительная версия.
