Вместе они быстро покинули микроскопический кабинет врача в Институте Психиатрии и Неврологии на Собеского и прошли по коридору в конференц-зал, где врач мог посмотреть запись установки на Лазенковской. Друг с другом они обменялись всего парой слов. Говорил, прежде всего, Шацкий, сообщая Врубелю о ходе следствия. Выяснил и то, почему вместо — как оно обычно бывает — просьбы о даче письменного заключения, он настаивал на личной встрече.
— Быть может, эта запись является ключом к загадке убийства Теляка, — сказал он. — Потому-то я и так закажу у вас письменное заключение для материалов дела, но сейчас я просто обязан как можно быстрее узнать, что об этом думаете вы.
— Пан прокурор отличается от своих как хороший такой стояк в клубе пенсионеров, — сказал терапевт, зажигая свет в небольшом конференц-зале, где больничная вонь смешивалась с запахом кофе и свежего напольного покрытия. До Шацкого начинало доходить, почему видение протоколирования беседы с Врубелем пробуждало всеобщее веселье. — Мы редко принимаем в гостях представителей вашего учреждения. Сам я считаю, что каждый из вас обязан переговорить с нами до и после выдачи заключения. Но это всего лишь мое мнение, скромного садовника, ответственного за разведение овощей в винограднике Божием.
На конце языка у Шацкого уже вертелось, что пациентов в психиатрических больницах следует лечить индивидуально, а не хранить группами, но вспомнил лишь о том, что, если со вчерашнего дня ничего не поменялось, то прокуратура не страдает от избыточного трудоустройства.
Не отвлекаясь, терапевт просмотрел запись. Несколько раз что-то записывал. Потом перемотал на момент, в котором Квятковская и Каим приближаются к стульям, символизирующим родителей Теляка, Ярчик устраивает истерику, а сам Теляк с искаженным болью лицом всматривается в пространство. Тут он воспроизведение остановил.
— Можете спрашивать, — предложил он, повернувшись к прокурору.
— Почему вы остановили именно на этом моменте?
— Сначала вступительная игра, потом оргазм, — покачал головой терапевт.
Шацкий чуть автоматически не сообщил при этом: «Пан говорит точь в точь как моя жена», но в последний момент сдержался. Он ведь был на работе.
— Прежде всего, мне бы хотелось знать, была ли данная терапевтическая сессия проведена по всем канонам.
Врубель откинулся на стуле и сплел руки за головой.
— Видите ли, с ars therapeutica немного так же, как и с ars amandi.[74] Тут нет никакого надежного способа, чтобы любую женщину за три минуты довести до оргазма, равно как нет одной-единственной позиции, которая бы всем подходила.
— Вообще-то я пытаюсь избежать вашей поэтики, — Шацкого все это начинало уже бесить, — но, тем не менее, спрошу: это был секс или насилие?
— Ну, наверняка не насилие, — ответил на это Врубель. — Секс смелый, но… такой, без кожаных одеяний и полицейских фуражек. Видите ли, согласно теории в терапии установок должно принимать участие больше человек. Я могу дать вам на время диск с записью установок, проводимых самим Хеллингером. Зал полный, кроме пациентов много публики. Всегда хватает народу, чтобы установить какого-нибудь троюродного братца или любовника жены. Но то, что сделал пан Рудский — замена стульями родителей пациента в тот момент, когда у них уже нет ролей, которые необходимо сыграть — допустимо. Иногда так на самом деле и поступают, когда не хватает заместителей.
— Здесь с самого начала было сего четыре человека, — заметил Шацкий. — Разве этого не мало? Известно ведь, что у каждого имеются родственники, собственная семья, дедушки-бабушки. Наверное, трудно работать в столь малой группе?
— Возможно трудно, но в чем-то я Рудского понимаю. Я и сам не слишком люблю все те оргии, иногда там только животных не хватает. Больше всего мне нравится забавляться в группах человек по десять. Рудский пошел еще дальше. О'кей, даже любопытный такой эксперимент. И из того, что вижу, поле действует, причем очень даже неплохо. Этого пан отрицать не может.
Шацкий и не отрицал.
— Кроме того, пан должен понимать, что доктор Цезарий Рудский не новичок. Возможно, он и не так известен, как Эйхельбергер[75] или Тот-Имени-Кого-Уже-Нельзя-Называть, но в профессиональной среде это фигура важная. Неоднократно он экспериментировал с терапиями, которые казались такими же неодолимыми, как половое влечение у шестнадцатилетнего подростка, и часто получал удивительнейшие результаты.
— Выходит, по вашему мнению, он никаких ошибок не совершил?
Еремияш Врубель чмокнул, сморщился и почесал себя за ухом. Шацкий подумал, что вот если бы сейчас сделать с него фотку и выслать организаторам выставки породистых котов, его наверняка бы приняли для конкурсного отбора.
— Как мне кажется, имеется одна серьезная имеется, — сказал он наконец. — То есть, понимаете ли, лично я бы сделал не так. Но, возможно, у коллеги Рудского имелись какие-то другие планы. Он посчитал, что все сделает под конец.
— А конкретней?
— Ну да, извините. Когда выяснилась проблема с родителями пациента, прежде чем вводить в расстановку его нынешнюю семью, следовало, как мне кажется, ввести разрешающие предложения. Из-за того, что все это осталось в подвешенном состоянии, продолжение должно было стать невероятно трудным. Если бы был наведен порядок в исходной семье, семье происхождения, если бы пациент почувствовал мгновенное облегчение, вызванное согласием с родителями, если бы с того момента чувствовал, что ничего в их отношении не должен — в последующую часть терапии он вступил бы более сильным. Мало того — я уверен, что и остальные участники почувствовали бы себя лучше, и эти чудовищные сцены просто не случились бы.
Шацкий неожиданно почувствовал пустоту в голове. Он сидел, глядел на Врубеля и в этом состоянии был способен думать только об одном: ничего, снова ничего, никакого продвижения. Все играет, все в порядке, все сходится. Один только труп на полу с торчащим из глаза вертелом как-то со всем этим не лепится.
— А эмоции действуют после завершения расстановки? — спросил он в конце концов.
— То есть? — не понял Врубель вопроса.
— Если пани Икс в ходе расстановки представляет собой страстную любовницу пана Игрек и после сессии встретит его в холле гостиницы, то отправится ли она с ним в постель?
Врач надолго задумался.
— Интересный вопрос. Мне кажется, даже если то были не ее эмоции, то переживала она их как собственные. Воспоминания об очарованности, тяги к Игреку. Да, понятное дело, она не бросилась бы ему в ноги со стонами «трахни меня», но если бы они начали флиртовать, то решиться на секс им было бы несложно. Так мне кажется.
Шацкий рассказал про голос «дочки», записанный на диктофоне Теляка.
— И вы уверены, что то была заместительница его дочки?
— На девяносто процентов. Чтобы иметь уверенность, мы делаем фонографические исследования.
— Интересно. А Рудский об этом знает?
— Не знает. И мне бы не хотелось, чтобы он узнал об этом от вас.
— Да, конечно же. Видите ли, значение может иметь факт, что расстановка была достаточно грубо прервана. Чаще всего мы пробуем довести расстановку до конца, редко когда случаются перерывы, даже в несколько дней, чтобы пациент мог собрать информацию о собственной семье. Но всегда все происходит, скорее всего, мягко. А здесь, в тот самый момент, когда поле действовало сильнее всего, участники вдруг разошлись. Возможно ли такое, чтобы в свои комнаты они вернулись одержимыми теми личностями, которых они представляли? Не знаю. Сам я никогда с подобным случаем не сталкивался, но… возможно…
— Это звучит логично? — подсказал Шацкий.
— Да. Я бы сравнил это с ситуацией загипнотизированного пациента. Я могу его из этого состояния вывести, но могу в том же состоянии и оставить. В конце концов, гипноз перейдет в сон, после чего пациент проснется, как ни в чем не бывало. Может быть, и здесь тоже было так. Расстановка была грубо прервана, и пациенты, прежде чем прийти в себя, какое-то время были не только самими собой, но и заместителями. Но, возможно…
Врубель уставился в пространство, совершенно как Теляк, застывший на телеэкране.
— И вы можете сказать, как долго может удержаться состояние подобного «гипноза»? — спросил прокурор.
— Нет. Понятия не имею. Но я чувствую, к чему пан ведет, и думаю, что это тупик. Точно так же, как половые органы трансвестита. Снаружи все может выглядеть многообещающе, но внутри ничего нет.
— Почему?
— Медицинские ограничения, которые, наверняка, раньше или позднее будут преодолены. Очень нелегко смоделировать влагалище и имплантировать ее в тело. Потому-то трансвеститы ограничиваются…
Шацкий не слушал его. Он закрыл глаза и несколько раз сделал глубокий вдох, желая успокоиться.
