— Значит, твой парень далеко не первой молодости.
— Предположим, что он начал убивать в двадцать лет. Значит, сейчас ему всего семьдесят.
— Второе, — продолжал Лалиберте, ставя крестик в своих записях. — Ты часами говорил об этих вилах, и перекладине, и смене зубьев, но доказательства у тебя нет.
— Есть. Строго определенные расстояния и глубина.
— Именно. Но ведь в нашем случае твой проклятый маньяк изменил себе? Длина линии не шестнадцать и девять десятых сантиметра, а семнадцать и две. В семьдесят лет люди не меняются. Как ты это объяснишь?
— Я нашел одно-единственное объяснение — контроль при посадке в самолет. Его никогда не пустили бы в салон с железякой. Он купил вилы на месте.
— Не купил, Адамберг, а позаимствовал. Вспомни, в ранах осталась земля. Инструмент не был новым.
— Верно.
— И тут у нас возникает много отклонений — и не маленьких — в педантичном поведении твоего убийцы. Кроме того, рядом с жертвой не нашлось смертельно пьяного бродяги с орудием убийства в кармане. Нет козла отпущения. Мне кажется, различий слишком много.
— Простое стечение обстоятельств. Как все гении, судья очень изворотлив: ему пришлось принимать во внимание заморозки, жертва больше трех дней пролежала во льду. Кроме того, ему пришлось действовать на иностранной территории.
— Вот именно! — Лалиберте поставил еще один крестик на своем листке. — Твоему судье что, стало тесно на старой доброй родине? Ведь раньше он убивал только во Франции, так?
— Не знаю. Я рассказал тебе только о французских убийствах, потому что копался только в наших архивах. Даже если он убивал в Швеции или в Японии, мне об этом ничего не известно.
— Ну ты и упертый. Ищешь ответы на все вопросы?
— А разве ты не хочешь, чтобы я назвал тебе убийцу? Много ты знаешь людей, убивающих вилами? Ведь насчет орудия я не ошибаюсь?
— Ну да, насадили на этакую «куриную лапку». Но вот кто ее держал — это вопрос.
— Судья Оноре Гийом Фюльжанс. Настоящий убийца, которого я схвачу за шиворот, обещаю тебе.
— Я бы взглянул на твои бумаги, — сказал Лалиберте, раскачиваясь на стуле. — С удовольствием прочту все девять папок.
— Пришлю тебе копии, когда вернусь.
— Будет лучше, если ты попросишь кого-нибудь из твоих ребят прислать их электронной почтой.
«Выбора у меня нет», — подумал Адамберг, следуя за Лалиберте и его сотрудниками в зал переговоров. Он думал о смерти Фюльжанса. Рано или поздно Лалиберте узнает, как узнал Трабельман. Самой опасной была папка с делом его брата. Там имелся набросок шила, утопленного в Торке, и записи о лжесвидетельстве на суде. Сугубо конфиденциальные сведения. Его мог спасти только Данглар, сообрази он рассортировать папки перед отправкой. Но как его об этом попросить под зорким взглядом суперинтенданта? Он с радостью поразмышлял бы над этим часок, но действовать следовало быстро.
— Схожу за гостинцем, он у меня в куртке. Сейчас вернусь, — сказал он, выходя из комнаты.
Ретанкур придремала в пустом кабинете суперинтенданта. Адамберг не торопясь вынул из набитых карманов несколько пакетов и вернулся к канадцам.
— Держи, — сказал он, протянув пакеты Санкартье и едва заметно подмигнув ему. — Здесь шесть флаконов. Поделись с Жинеттой, если ей нравится запах. Когда закончатся, позвони.
— Что там у тебя? — буркнул Лалиберте. — Французское винишко?
— Мыло с миндальным молочком. Это не взятка чиновнику, а мягчительное для мозга.
— Кончай острить, Адамберг. У нас есть работа.
— В Париже уже больше десяти вечера, и только Данглар знает, где я держу свой архив. Лучше всего будет послать ему домой факс. Тогда он прочтет его утром и мы выиграем время.
— Ладно, парень. Давай. Пиши своему рыхляку.
Адамберг получил возможность написать Данглару от руки — единственное, что пришло ему в голову во время короткой операции «мыло». Мыслишка была детская, но могла сработать. Он изменит свой почерк — Данглар знает его наизусть, — укрупнив буквы «Д» и «Р» с намеком на Дело Рафаэля. Коротенькая записка, в которой встречались слова: ДанглаР, уДРужить, аДРес, АДамбеРг, спокойно позволяла ему это сделать. Оставалось надеяться, что Данглар углядит тайный знак и, прежде чем отсылать документы, вынет из дела компрометирующие документы.
Суперинтендант прочел факс, и он понесся по проводам через Атлантику, унося с собой надежду комиссара. Теперь оставалось уповать на тонкий ум Данглара. У него мелькнула мысль об Ангеле с мечом, и он воззвал к нему, прося с самого утра вооружить заместителя его главным оружием — логикой.
— Он получит факс завтра. Больше я ничего сделать не могу, — заключил Адамберг, поднимаясь.
— А у меня есть вопрос. Четвертый, остающийся неясным пункт. — Суперинтендант отогнул четвертый палец.
«Педантичность, педантичность и еще раз педантичность».
Адамберг сел перед факсом. Лалиберте остался стоять. Еще один полицейский приемчик. Адамберг попытался поймать взгляд Санкартье, который так и стоял, прижимая к себе пакет с мылом. В его глазах, где всегда плескалась доброта, комиссар прочел предупреждение. Ловушка. Будь осторожен.
— Ты разве не говорил, что начал охоту на него в восемнадцать лет? — спросил Лалиберте.
— Именно так.
— Тридцать лет — не многовато?
— Не больше, чем пятьдесят лет убийств. Каждому свое — он настаивает, и я настаиваю.
— Вы во Франции не знаете, что такое закрытые дела?
— Знаем.
— У тебя что, никогда не оставалось нераскрытых дел?
— Немного.
— Но оставались?
— Да.
— А почему ты не бросил это?
— Я тебе уже сказал — из-за моего брата.
Лалиберте улыбнулся, как будто выиграл очко. Адамберг повернулся к Санкартье. Тот же сигнал.
— Ты так любил своего брата?
— Да.
— Ты хотел за него отомстить?
— Я хотел доказать его невиновность, Орель, а не отомстить.
— Не придирайся к словам, это одно и то же. Знаешь, на что, по моему мнению, похоже твое расследование? Которое ты мусолишь уже тридцать лет?
Адамберг молчал. Санкартье взглянул на своего суперинтенданта, из его глаз исчезла вся доброта. Жинетта продолжала смотреть в пол.
— На навязчивую идею, — объявил Лалиберте.
— По твоему понятию, Орель, по твоему.
Лалиберте сменил позицию и угол атаки.
— Теперь поговорим как полицейские. Тебе не кажется странным, что твой убийца-путешественник убивает у нас в тот момент, когда здесь находится его преследователь? То есть ты, одержимый навязчивой идеей полицейский, гоняющийся за ним тридцать лет? Такое совпадение не кажется тебе странным?
— Конечно, кажется. Если это совпадение. Я же сказал, что после убийства в Шильтигеме Фюльжанс знает, что я дышу ему в затылок.
— Бред! Неужели ты полагаешь, что он приехал сюда, чтобы подразнить тебя? Да будь у него хоть капля мозгов, он дождался бы, пока ты уедешь. Парень, убивающий раз в четыре или шесть лет, мог бы потерпеть две недели.
— Я — не он.
— Вот в этом-то я и не уверен.
— Объяснись, Орель.
— Лично я считаю, что ты бредишь. Он повсюду тебе мерещится, этот Трезубец.
— Плевать я хотел на то, что ты думаешь, Орель. Я рассказываю тебе то, что знаю, и то, во что верю. Не хочешь — не слушай. Веди свое расследование, а я буду вести свое.
— Ладно, завтра, в девять. — На лицо суперинтенданта вернулась улыбка, он протянул Адамбергу руку. — У нас впереди чертова прорва работы. Мы просмотрим твои папки вместе.
— Нет. — Адамберг встал. — Тебе понадобится на эту работу целый день, а я знаю их содержимое наизусть, так что завтра я поеду к брату. Встретимся во вторник утром.
Лалиберте нахмурился.
— Я свободен? Да или нет? — спросил Адамберг.
— Не лезь в бутылку.
— Значит, я еду к брату.
— Где он, твой брат?
— В Детройте. Сможешь дать мне машину?
— Конечно.
Адамберг направился к Ретанкур, которая так и сидела в кабинете суперинтенданта.
— Я знаю, у тебя приказ, — со смехом сказал Лалиберте. — Не принимай на свой счет, но я не понимаю, на черта тебе такой лейтенант. Колеса она не изобретет. Я бы ее в свою команду не взял.
Оказавшись в номере, Адамберг не решился позвонить Данглару, чтобы попросить его изъять некоторые документы. Возможно, телефон прослушивается. Когда Лалиберте узнает, что Фюльжанс мертв, дело примет иной оборот. Ну и что? Суперинтендант ничего не знал о его отношениях с Ноэллой, и, не будь анонимного письма, вообще бы им не заинтересовался. Во вторник они расстанутся, не придя к согласию, как и с Трабельманом, и — привет горячий! — каждый поведет свое расследование.
Комиссар быстро собрал сумку. Он рассчитывал ехать всю ночь, поспав два часа в дороге, и приехать в Детройт утром, чтобы не упустить брата. Он так давно не видел Рафаэля, что даже не волновался — таким нереальным казалось ему все это предприятие. Он надевал футболку, когда в номер вошла Ретанкур.
