не любой, – прорычал Похьянен и дал отбой.* * *
Мерви Юханссон разбудил яркий солнечный свет. Боже мой, который теперь час? Когда в последний раз она так долго спала?
Мерви встала и посмотрелась в зеркало. Тонкие розовые волосы торчат в разные стороны – невозможно не рассмеяться. Красавицей Мерви никогда не была, но это… Она сделала селфи и отправила правнучке.
Выспаться – мечта ее молодости. Сначала мать поднимала ее с постели. А когда началась работа и вдруг появились дети, ни о каком сне, разумеется, не могло быть и речи. Горшки, пеленки… плюс, конечно, они постоянно крутились под ногами. А Мерви в это время только и думала о том, чтобы выспаться. Встать хотя бы раз не раньше полудня, когда в теле совсем не останется ни усталости, ни тяжести. Так продолжалось много лет. А потом детки разлетелись из родительского гнезда кто куда, но молодой, здоровый сон так и не вернулся. Мерви все равно рано вставала и не ложилась до самого позднего вечера.
За утренним кофе с сухариками она вспоминала вчерашний день. Думала о Ребекке Мартинссон, дочери Вирпи. И о Рагнхильд, которая, по крайней мере, могла бы заглянуть как-нибудь. Все-таки родной брат, самое время озадачиться похоронами… Похороны – лучшее развлечение для тех, кому за семьдесят. Где еще отведешь душу с ровесниками? Вспомнишь старые времена, порадуешься за тех, кто встретил Господа, до дна испив чашу земной жизни… И при этом не будешь мучиться угрызениями совести.
Но теперь даже самые старые на похоронах были значительно моложе Мерви. И не с кем было вспомнить военные зимы, и продукты по карточкам, и то, как немцы сжигали деревни на финской стороне, и детей войны. Никто ничего больше об этом не знал и не хотел знать.
– Теперь они, пожалуй, и человека во мне не признают.
Эта фраза была обращена к Арвиду, который был вот уже двадцать семь лет как мертв, но Мерви продолжала говорить с ним.
Лучше жить в собственном доме, рядом с дорогими мертвецами, чем в Энгбакене пытаться вести беседы с теми, чей рассудок помутился от старости. Дети постоянно уговаривали Мерви переехать в дом престарелых. «Сами переезжайте», – отвечала Мерви. Они ведь были пенсионеры, следовательно, располагали временем. Могли бы хоть изредка наведываться в Курккио.
За окном стучала в стекло сорока. Она прилетала каждый день. Привыкла, что Мерви ее угощает. Мерви взяла пару вчерашних кровяных оладий и бросила в снег. Сорока улетела, унося в ключе добычу.
Внутренним взором Мерви видела, как Арвид качает головой. Он никогда не одобрял ее привычку кормить птиц, белок и лисиц. В детстве Арвид пережил голод иначе, чем она, поэтому Мерви его понимала. Но как ей поступать, конечно, решала сама.
– Почему бы не помочь, если мы можем себе это позволить? – отвечала она. – Иначе какой смысл жить?
Мерви высматривала сороку, но та давно улетела. Боялась, что вороны, рывшиеся в снегу за обломками телеги, отнимут добычу.
Она прильнула к стеклу и посмотрела в ту сторону. В самом деле, странно, что последние несколько дней там было столько ворон. За телегой лежало какое-то мертвое животное. Олень, похоже.
Мерви решила разобраться. Если это олень, нужно связаться с саамским поселком. И попросить кого-нибудь убрать тушу, пока она не начала гнить.
Мерви обула резиновые сапоги и набросила кофту поверх ночной сорочки. Спускаясь с крыльца, крепко держалась за перила. Сани стояли у нижней ступеньки, и Мерви, ухватившись за ручки, стала толкать их перед собой. Сначала по голой земле, а потом по снегу. След снегохода, где наст еще держал, вывел ее к обломкам телеги. Ноги все время соскальзывали в снег, но Мерви опиралась на ручки саней и таким образом держалась. Когда обогнула телегу, спугнула ворон. С громким карканьем и хлопая крыльями, они расселись на деревьях.
Там определенно что-то лежало, сразу возле тропинки, наполовину зарытое в снег… Мерви Юханссон пригляделась. И еще крепче вцепилась в поручни саней.
Это было не животное, а два человеческих тела. Неестественно вывернутая рука. Голова, длинные светлые волосы с запутавшимися в них снежными комьями. Чуть дальше торчали две ноги, в джинсах и кроссовках с блестками. Разодранная куртка – клочья набивки разбросаны по снегу. Работа ворон.
– Бедные девочки… – вырвалось у Мерви.
Больше она не держалась за сани.
– Бедняжки…
Сразу за обломками телеги начинался спуск к реке. И сани, как только Мерви их отпустила, медленно заскользили по склону, но не далеко. В полутора метрах от места, где она стояла, наткнулись на кочку и остановились.
Мерви шагнула вперед, чтобы достать их. Но снег за пределами снегоходной колеи был рыхлый, и она сразу провалилась по колено. Разозленная, попробовала вытащить ногу, но в результате увязла обеими.
Теперь нечего было и думать высвободиться без посторонней помощи. Мерви вспомнила саамского юношу, который когда-то учил ее заклинаниям. Сейчас, поскольку ей грозило соскользнуть со склона в снег, подошло бы слово «лэркадахка».
Подумать только, Мерви вспомнила его спустя столько лет… Саамы ночевали у них на хуторе, когда перегоняли свои стада, и Мерви влюбилась в красавца-оленевода. Вот посмеялись бы они, глядя на нее сейчас… На случай, когда нога увязала в снегу или болоте, имелось особое заклинание – «дихпут». А если снег забился в сапоги – «хьелльмат».
Мерви даже не пыталась подняться, это было бесполезно. Попробовала лечь головой вперед и ползти, но и это ни к чему не привело. Сани все еще были близко, но вне досягаемости. А телефон Мерви оставила на кухонном столе.
Она кричала – как могла громко. Но никто не слышал, ведь Мерви была в поселке одна.
– Ах, девочки, – запричитала она, обращаясь к мертвым в снегу. – Что же нам теперь делать?
К Мерви повернулось безглазое лицо.
Против ледяной корки, что врезалась в ногу, тоже есть заклинание – «рухтта».
* * *
Ребекка появилась на работе раньше обычного и первым делом подошла в желтой записке Бьёрнфута на стене: «Не ругаться!» Взяла ручку и дописала: «со мной» – внизу. После чего разорвала бумажку на две неравные части. «Не» выбросила в корзину, оставшееся снова прикрепила на стену.
