Он вспомнил или, точнее сказать, вновь ощутил грозный толчок в грудь, вспомнил свое падение, но совсем не мог припомнить, каким образом очутился на земле. Неужели он упал во двор? С крыши девятиэтажного дома? Разве после такого падения человек может уцелеть?
Мартин Бек пытался поднять голову, чтобы оглядеться по сторонам, но от физического напряжения его пронзила такая боль, что он снова на несколько секунд потерял сознание. Больше он не повторял попытки, а огляделся как мог, не двигая головой, из-под полуопущенных век. Он увидел лестницу, черный край плоской крыши и понял, что упал от силы метра на два вниз. Он прикрыл глаза. Потом попытался по очереди приподнять каждую руку и ногу. Но от малейшего усилия его пронизывала все та же острая боль. Он понял, что хоть одна пуля наверняка угодила ему в грудь, и удивился, что до сих пор не умер. С другой стороны, не возникало у него и то ощущение счастья, которое в аналогичных ситуациях испытывают герои книг. Впрочем, страха он тоже не испытывал.
Он думал, сколько времени прошло с тех пор, как в него попала первая пуля, и попадали ли в него другие пули с тех пор, как он потерял сознание. На крыше ли Эриксон? Выстрелов вроде бы не слышно.
Мартин Бек успел увидеть его лицо — лицо старца и в то же время детское. Возможно ли такое сочетание? А глаза — безумные от страха, ненависти, отчаяния или, может быть, просто лишенные всякого выражения.
Бог весть с чего Мартин Бек вообразил, что он понимает этого человека и что и на нем лежит часть вины, а потому он должен прийти на помощь, но человек на крыше уже находился вне пределов человеческой помощи. В какое-то мгновение за последние сутки он совершил решающий шаг через границу, шаг в безумие, в мир, где нет ничего, кроме ненависти, насилия и мести.
«Вот я лежу здесь и, может быть, умираю, — подумал Мартин Бек, — но какую вину я искуплю своей смертью? Никакой».
Он испугался собственных мыслей, и вдруг ему показалось, будто он уже целую вечность лежит здесь без движения. А что, если человек на крыше убит или арестован, если все кончено, а его забыли, оставили умирать в одиночестве на этом балконе?
Мартин Бек пытался закричать, но из груди его вырвались лишь булькающие звуки, и он ощутил во рту привкус крови.
Теперь он лежал тихо и гадал, откуда взялся могучий рокот, звучащий в его ушах. Рокот походил на шум ветра в вершинах деревьев, на рев морского прибоя, а может быть, его издавал работающий поблизости кондиционер?
Мартин Бек почувствовал, что погружается в мягкую, безмолвную тьму, где рокот смолкнет, и не стал противиться. Снова возник рокот и фосфорическое мерцание на кроваво-красном фоне под закрытыми веками, и, прежде чем снова погрузиться во тьму, он понял, что этот рокот звучит в нем самом.
Сознание уходило и возвращалось, уходило и возвращалось, словно его качали ленивые мягкие волны, в мозгу проплывали видения и обрывки мыслей, которых Мартин Бек уже не мог удержать. Он слышал бормотание, отдаленные звуки и голоса в наплывающем рокоте, но все это не имело больше к нему никакого отношения.
Он рухнул в громыхающий колодец мрака.
Колльберг нервно барабанил костяшками пальцев по своему коротковолновику.
— Что случилось?
В аппарате послышался треск, но больше ни звука.
— Что случилось? — опять закричал он.
Широко шагая, к нему подошел Гюнвальд Ларссон.
— С пожарной машиной? Короткое замыкание.
— Да при чем тут пожарная? Что с Беком? Алло! Алло! Слушаю!
Небольшой треск, пожалуй, чуть сильней, чем первый раз, после чего голос Рённа тягуче и неуверенно спросил:
— В чем дело?
— Да не знаю я! — закричал Колльберг. — Что ты видишь?
— Теперь ничего.
— А раньше?
— Трудно сказать. По-моему, я видел Эриксона. Он подошел к краю, и тогда я подал Мартину сигнал. А потом…
— Ну, — нетерпеливо подгонял его Колльберг. — Говори же.
— Потом сирена смолкла, а Эриксон после этого поднялся на ноги. Во всяком случае, мне так кажется. Он стоял во весь рост спиной ко мне.
— А Мартина ты видел?
— Нет, ни разу.
— А теперь?
— Теперь вообще ничего не вижу. Теперь там никого нет.
— Черт возьми, — выругался Колльберг и уронил руку с радиопередатчиком.
Гюнвальд Ларссон сердито хмыкнул.
Они стояли на Обсерваториенгатан, возле поворота на Далагатан и менее чем в ста метрах от дома. Мальм тоже был здесь, и еще довольно много народу.
Подошел пожарник и спросил:
— Машине с лестницей оставаться на прежнем месте?
Мальм поглядел на Колльберга, потом на Гюнвальда Ларссона. Теперь он уже не рвался командовать, как вначале.
— Не надо, — ответил Колльберг. — Пусть едет назад. Не стоит ребятам без надобности маячить у него на глазах.
— Ну, — сказал Ларссон, — сдается мне, что Мартин загремел.
— Да. — глухо откликнулся Колльберг. — Похоже, что так.
— Минуточку. — вмешался кто-то. — Послушайте-ка.
Это был Норман Хансон. Он что-то сказал в свой микрофон, потом обратился к Колльбергу.
— Я только что поймал наблюдателя на колокольне. Ему кажется, что он видит Бека.
— Видит? Где?
— Лежит на северном балконе со стороны двора.
Хансон серьезно поглядел на Колльберга и добавил:
— Похоже, что он ранен.
— Ранен? А он шевелится?
— Сейчас нет. Но наблюдатель считает, что несколько минут назад он шевелился.
Сообщение могло оказаться справедливым. Ведь с крыши «Боньерса» Рённу не видна дворовая сторона. А церковь расположена севернее дома, да вдобавок ближе на двести метров.
— Надо вынести его оттуда, — пробормотал Колльберг.
— Да и вообще пора кончать эту волынку, — мрачно сказал Гюнвальд Ларссон.
Через несколько секунд он добавил:
— В конце концов, только дурак мог полезть туда в одиночку. Только дурак.
— Молчим в глаза и говорим пакости за глаза, — подытожил Колльберг. — Знаешь, Ларссон, как это называется?
Гюнвальд Ларссон долго глядел на него. Потом резко сказал:
— Что ты хочешь — это безумный город в потерявшей рассудок стране. А на крыше перед нами сидит несчастный маньяк, и нам предстоит теперь снять его оттуда.
— В общих чертах верно, — сказал Колльберг.
— Сам знаю.
— Господи Боже мой, нашли о чем разговаривать, — нервничал Мальм.
Ни тот, ни другой даже не взглянули на него.
— О'кэй, — сказал Гюнвальд Ларссон, — ты пойдешь выручать своего дружка Бека, а я займусь остальным.
Колльберг кивнул.
Он пошел было к пожарникам, но на полдороге остановился и сказал:
— Знаешь, как я расцениваю твои шансы вернуться с крыши живым и невредимым? При твоем методе?
— Могу догадаться, — ответил Ларссон.
Потом он посмотрел на окружающих его людей и громко объявил:
— Я собираюсь взорвать дверь и штурмовать крышу изнутри. Мне нужен еще один человек. Максимум два.
Четверо или пятеро молодых полицейских и один пожарник тотчас подняли руки, потом еще один голос за его спиной сказал:
— Можно мне?
— Боюсь, вы меня не поняли, — продолжал Гюнвальд Ларссон. — Мне не нужен помощник, который считает, что это его долг, не нужен и такой, который воображает себя героем и хочет отличиться. Возможность угодить под пулю здесь гораздо больше, чем вы подозреваете.
— К чему ты клонишь? — недоумевал Мальм. — И кого ты тогда хочешь взять?
— Вопрос может идти только о таких людях, которые действительно готовы подставить себя под пулю. Которых это забавляет.
— Возьми меня.
Гюнвальд Ларссон оглянулся на говорившего.
— Ах, это ты, — сказал он. — Хульт. Вот здорово. Значит, ты.
— Эй! — окликнул его какой-то человек с тротуара. — Я бы тоже не прочь.
Видный белокурый мужчина лет тридцати, одетый в джинсы и ношеную куртку.
— Вы кто такой?
— Моя фамилия Болин.
— А вы вообще-то из полиции?
— Нет, я строительный рабочий.
— Как вы сюда попали?
— Я здесь живу.
Гюнвальд Ларссон испытующе оглядел его. Потом он сказал:
— Идите сюда. Дайте ему пистолет.
Норман Ханссон тотчас извлек свое оружие, которое почему-то носил в кармане пальто, но Болин отказался.
— А свое можно? Я его в минуточку принесу.
Гюнвальд Ларссон кивнул, Болин убежал, а Мальм заметил:
— Вообще-то это противозаконно. И даже… ошибочно.
— Точно, — откликнулся Гюнвальд Ларссон. — Здесь много ошибочного. И главная ошибка в том, что есть люди, которые готовы дать первому встречному свое личное оружие.
Болин обернулся скорей чем за минуту и принес свой пистолет. Кольт «хантсмен», калибр двадцать два, с длинным стволом и десятизарядным магазином.
— Ну а теперь за дело, — сказал Гюнвальд Ларссон.
Он глянул вслед Колльбергу, который уже сворачивал за угол, надев на руку длинный моток веревки.
— Сперва пустим Колльберга, пусть унесет Бека, — продолжал он. — А ты, Ханссон, подыщи несколько человек, которые умеют взрывать двери.
