– Не беспокойтесь, Антонина Валериановна. Миркин все понимает. Мои проблемы – они мои.
Милиционер увел его, и все уставились вслед. Пора откланиваться. Но Прахова не унималась:
– Скажите, он хоть никого не убил? Я теперь буду так бояться…
– Нет, просто спекулировал золотыми изделиями.
– Прискорбно слышать! – она аффектированно закатила глаза.
– Вот здесь в акте попрошу понятых расписаться, – вмешался Токарев.
Сидоров и Прахова расписались.
– Печати нарушать запрещается, ключи сдам под сохранную расписку в ЖЭК.
Знаменский напоследок записал телефон, отдал Сидорову:
– Если кто будет настойчиво интересоваться Миркиным, не откажите в любезности позвонить.
– Хорошо, – угрюмо пообещал тот.
Прахова тотчас забрала у него бумажку и сунула под аппарат в прихожей.
– Всенепременно!
По отбытии официальных лиц она воззвала к соседу:
– Спекулировал золотыми изделиями! Что вы на это скажете, Серж? Помню, спекулировали керосином и спичками. Потом мануфактурой. Потом тюлем. Потом холодильниками, автомобилями. А теперь уже золотом. Скажите, это и есть прогресс?
Парень пожал плечами и направился в глубь квартиры.
– Погодите, Серж!
Но тут слово взяла Настя.
– Так что теперь, Антонина Валериановна, идти в магазин или нет?
Та мигом переключилась на будничные заботы:
– Иди, Настя, иди. Как говорится, жизнь продолжается. Запомни: сначала к Елисееву, вызовешь Александра Иваныча, он обещал что-нибудь отложить. Потом к Филиппову – возьмешь пять французских булочек, а если застанешь калачи…
– Это я все знаю. Еще сыр кончается и масла надо прикупить.
– Да-да, фунт сливочного и бутылочку прованского.
– Все?
– С провизией все. Остается гомеопатическая аптека. Лучше всего поезжай на Маросейку…
– Богдана Хмельницкого она давно, – досадливо поправила Настя, шлепая по коридору.
– Настя, деньги и рецепты на рояле!
Если бы в следующие за тем полчаса Токарев или Знаменский возвратились незримо в покинутую ими квартиру – то, возможно, устыдились бы нелестному мнению о Праховой, как о пустой и эгоистичной особе. Нет, не осталась Антонина Валериановна равнодушной к судьбе Бори Миркина. Долго и с искренним огорчением созерцала она опечатанную дверь его комнаты, покачивала в раздумье головой, для верности сняла себе копию с телефона Знаменского (обязательно надо выяснить, куда послать Настю с передачей), даже проверила пульс и давление и приняла успокоительные гомеопатические крупиночки.
* * *
Первая беседа с Борей Миркиным тоже не принесла никаких лавров. Никчемный получился разговор.
– Если по правде, гражданин следователь, за доброту сел. Токмо и единственно, – печалился Боря.
– Да ну?
– Скажете, нет? Вот я вам на конкретном примере: брошку вы у меня нашли, да? Шесть лепестков, в середке жемчужинка. Ну вот, скажем, эта брошка. Приносит ее жалостная старушка, одной ногой в могиле. А брошечка-то ажурная, много ль она потянет? Кладу на весы, говорю цену. Старушка, конечно, расстраивается. Я ей объясняю, что платим, дескать, по весу, как за золотой лом. А как же, говорит, работа? А жемчужина?! На работу, говорю, у нас прейскуранта нет. А жемчужина, говорю, больно старинная. Жемчуг, гражданин следователь, он стареет, мутится. Слыхали?
– Слыхал.
– Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я говорю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велосипед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! «Непременно чтоб трещал…»
Знаменский улыбнулся:
– Ну, трогательно.
– В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило.
– Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали!
– Хотите – верьте, хотите – нет, а я человек сентиментальный.
Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту – 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болезненный. И в худощавом лице некая «достоевщинка». Порочное, что называется, лицо – и одновременно привлекательное.
Грехи за ним, конечно, водились. Точнее, грешки. Что-то приобретал без официального оформления. В неплохом бриллианте убавил каратность. Кому-то рекомендовал «своих» покупателей.
Знаменский пока посматривал на Борю Миркина добродушно. Но не исключал перспективы зацепить через него что-нибудь серьезное. И перешел на деловой тон:
– Кассир участвовал в ваших операциях?
– Ни боже мой! Деньги из рук в руки – весь сказ.
– Кому сбывали приобретенные вещи?
– Да вы ж знаете.
– То есть подтверждаете показания Кудряшова и Масловой?
– Подтверждаю, куда деваться, – вздохнул Боря.
– Еще покупатели, надеюсь, были?
– В общем-то… нет.
– А в частности?
– Изредка кто-то, сейчас уже не упомню.
Врунишка. А у Пал Палыча козырей нет. Только наработанные практикой приемы допроса.
– Между нами, Миркин, – полушепотом, по секрету, – когда у обвиняемого слабая память, это производит отвратительное впечатление.
Боря улыбнулся виновато и обаятельно:
– Не хочется впутывать людей. Они свои кровные платили, а вы, чего доброго, заберете у них всякие колечки как вещест…
Знаменский не дослушал:
– С кем вы должны встретиться сегодня через тридцать пять минут?
Миркин вздрогнул, физиономия вытянулась, как в кривом зеркале. Любопытное лицо. Хозяин не справляется с его выразительностью.
– Встретиться?.. Ни с кем.
– Неправда.
Знаменский достал из ящика перекидной календарь, прихваченный на обыске.
– На вашем календаре помечено: «11 октября, пятница. Пятнадцать десять, под часами». И жирный восклицательный знак. Так с кем? Напрягите память.
– А-а… действительно. С одной особой женского пола.
– Можете ее назвать?
– Наташа.
– По фамилии.
– Понятия не имею. Познакомились в метро, назначили, а вы вот мне сорвали свидание.
– Кто-нибудь из наших товарищей может подъехать предупредить Наташу. Скажите куда.
Но Боря Миркин уже преодолел смятение.
– Хотите познакомиться с хорошенькой девушкой? Раз она мне не досталась, пусть и вам не достанется.
Теоретически допустима и девушка. Но на 99% – клиент. Естественно, Боря отпирается, лишние эпизоды отягчают вину. И отопрется. Прозвучавший переброс фразами заведомо пустой.
Однако что-то в нем Знаменскому почудилось неладное. Между прочим, глаза у Миркина отродясь были серые, а сейчас резко потемнели. С какой стати?
– Слушайте, Миркин, серьезно – с кем намечалась встреча?
Боря поусмехался тонкими губами, пригладил волосы.
– У меня, видимо, дикция плохая, никак не могу объяснить. Намечалась встреча с Наташей, красивой брюнеткой, страдающей от безденежья.
– Еще раз – посерьезней, Миркин.
– Гражданин следователь, шутка украшает жизнь. Вы не читали сборник «Музыканты шутят»? Однажды к композитору Верди…
Пал Палыч ничего не имел бы против Верди, если бы в тоне Бори не прорезалось вдруг нахальство. А нахальство на допросе требует пресечения.
– Оглянитесь, Миркин! Вы видите, где находитесь?
Тот невольно оглянулся: непрошибаемые голые стены, решетчатое окошечко под потолком.
– Думаете, вас посадили сюда, чтобы анекдоты мне рассказывать?
Миркин сник, но попытался все же удержаться в шутливых рамках:
– Я как-то читал в газетах «Положение о предварительном заключении». Насколько помню, юмор не запрещался.
«Ну-ну… А пальцы свои худые сцепил так, что костяшки побелели. Что-то ты мне не нравишься».
И Знаменский сказал с нажимом, доверясь интуиции:
– Чем пуще вы изображаете веселье, тем сильнее я подозреваю, что есть что-то, о чем вам не хочется… а то и боязно говорить.
Миркин отозвался нервной ухмылкой.
– Гражданин следователь, давайте не будем трепать друг другу нервы: всякие неопределенные угрозы и прочее… Застукали вы меня случайно – тряхнули этого дурака из «Ангары», он и накапал. А больше у вас ничего особенного нет, и за мной ничего нет, не о чем и толковать. Если желаете, пожалуйста, о погоде, о жизни, об искусстве.
– Хотите «потолковать за жизнь»? Тоже неудобная для вас тема. Три года вы торговали возле Столешникова в газетном киоске. И вдруг стали приемщиком в пункте скупки золота у населения. Как это вдруг переквалифицировались? Нетрудно было?
«И во сколько тебе обошлось это место? Чем ты за него заплатил или платишь?»
Ответ последовал с заминкой.
– Рассуждая логически – раз я здесь, стало быть, оказалось трудно. Не справился. Не оправдал доверия.
Всплеск настороженности Пал Палыч облек внешне в форму досадливо-равнодушную:
– Чьего доверия?
