вольные стрелки не выглядели респектабельно. Неужели Пронин так и остался партизаном революционной свободной любви? Это не похоже на Ивана Николаевича крестьянский сын, он был человеком прочных убеждений, опорой империи, своего рода «орлом Британии» в советском варианте. Одиночество Пронина никак не связано с этикой сексуальной свободы. Здесь другая история — и аналогию нужно искать в судьбах знаменитых литературных сыщиков. Первый из них — герой Эдгара По, одинокий философ Дюпен, положивший начало традиции. Лондонский детектив Шерлок Холмс, о котором мы знаем куда больше, чем о Дюпене, вообще сторонится женщин, не помышляя о браке. Холостяком остается и кокетливый сибарит Эркюль Пуаро, хотя женского общества этот бельгиец не сторонился. Исключением стал комиссар Мегрэ (кстати, по социальному происхождению он ближе других к нашему Пронину) — образцовый семьянин-однолюб. Преданная мадам Мегрэ, окутавшая мужа гастрономической и вообще хозяйственной заботой, становится значимой героиней сименоновского цикла. Но, несмотря на атмосферу патриархальной семьи, созданную Сименоном, в личной жизни комиссара есть один важный пробел. У четы Мегрэ нет детей. Это мучает и комиссара, и его супругу, но автору ясно, что великий сыщик должен излучать светличной трагедии… Супермен, счастливый в браке и отцовстве, — это уже перебор. Это понимал Сименон, понимал и Овалов. Великий сыщик — человек незаурядный, чудак, непохожий на других людей. Он экстравагантен, даже если всем своим видом несет идею народного консерватизма, как Пронин и Мегрэ, чуждые всякого декадентства. Майор Пронин взял на себя миссию заступника простых людей, их спокойствия. Он защищает мирный труд соотечественников, строителей социализма, от шпионского посягательства. Роль благородная, но это роль отверженного, одинокого человека. Пронин пьет до дна свою чашу — и в его уютном гнезде нет места для любимой женщины. Нет у майора и детей. Сына ему заменил Виктор Железнов — воспитанник и ученик. Еще одна причина пронинского одиночества — это благородство майора. Он осознавал всю опасность службы контрразведчика. В такой ситуации жена в любой момент может оказаться вдовой, а дети — сиротами. Скажем, в годы войны Пронин был заброшен на оккупированную территорию — в Ригу, где ему пришлось служить в гестапо, продолжая свою тайную войну. Миссия народного заступника требует самоотречения. Вот Пронину и пришлось довольствоваться редкими дружескими посиделками за рюмкой коньяку — да и то в дни болезни, «на бюллетене»… Все эти выводы следуют из атмосферы «Голубого ангела» — повесть ведь не только про наших разведчиков и вражеских шпионов, она — о судьбе майора Пронина.
Домработница не была редкостью в квартирах совслужащих — даже в коммуналках. Наличие Агаши в судьбе одинокою контрразведчика вряд ли удивляло читателя. В те времена даже у руководителей среднего звена, у инженеров, был ненормированный рабочий день, чреватый ночными вызовами к начальству. Трудились с перенапряжением. Чтобы выжить в таком режиме, необходим домашний помощник «без претензий». Выходцы из бедных деревень, новички в большом городе, соглашались на любую домашнюю работу за пустячное жалованье. Они становились членами семей, спали в специальных закутках, обедали вместе с хозяевами. Хозяева не должны были вести себя чванливо с домашней обслугой. Нэпманские замашки были не в чести: «У нас каждый труд почетен». У майора Пронина, конечно, служила домоправительница, многократно проверенная компетентными людьми. Хлопотунье Агаше можно было доверять.
Овалов удачно сервировал один из наиболее выигрышных сюжетов: маэстро болен и потому не может принять участие в расследовании, не поддаваясь ни на какие уговоры. Больным мы встречаем Пронина уже в прологе и эпилоге — при общении с Оваловым. Там Железнов начинает рассказывать Овалову о тайне патефона «His Masters Voice» — и выясняется, что болезнь не отпускала майора Пронина на протяжении всего расследования. «Пневмония катархалис», как торжественно выражаются врачи… Но для великих сыщиков пневмония, как и любое иное недомогание — это только тренировка артистизма. Таков был отшельник с Бейкер-стрит в рассказе «Шерлок Холмс при смерти», таков и майор Пронин в своей московской отдельной квартире на Кузнецком.
В рассказах, которые автор вел и от своего имени, и от имени самого майора Пронина, характер героя раскрывался беглыми мазками — в выверенных действиях и лаконичных репликах. Жанр повести позволил Льву Овалову побольше рассказать о своем любимом герое. И это несмотря на то, что, как и Холмс в «Собаке Баскервилей», значительную часть расследования Пронин перепоручает Виктору Железнову. Железное вырос в заметного чекиста, но ему не хватает «холодной головы». Вообще Железнов-офицер уступает себе-мальчишке из рассказов о майоре Пронине. Он миновал период «юношеской гениальности», когда — начиная со «Стакана воды» — Железное при Пронине превращается в Гастингса при Пуаро. Своей наивностью он оттеняет гений майора контрразведки. А ведь в первых рассказах совсем еще отрок Железное всякий раз выручал Пронина, был прозорлив и точен в прогнозах. И это несмотря на то, что, как и положено чекисту, Железное неустанно расширяет свой кругозор, изучает иностранные языки, пишет стихи и, наверное, по совету Пронина, «решает логарифмы». Добавим, что в «Медной пуговице», наконец, сполна проявятся лучшие качества Виктора Железнова — отважного разведчика в тылу врага.
Легкий жанр с трудом прививался на российской почве. Слово-то какое-то нерусское — «детектив». Наши слова — «сыщик», «разведчик», «следователь»… Уже после Победы было найдено спасительное словосочетание — «военные приключения». Такой жанр позволял сочетать документальность и вымысел, элементы фантастики и классического детектива. А главное — сочетать назидательность в патриотическом духе с острым, занимательным сюжетом. Пожалуй, идеологизация мирового детектива началась именно с советской приключенческой литературы. Это сейчас трудно представить себе американский боевик без идеи торжества гуманного, цивилизованного и политкорректного общества. Шерлок Холмс, оставаясь верным подданным ее величества королевы Виктории, все-таки был вне политики, вне идеологических баталий. Этого уже не скажешь о Джеймсе Бонде, о Рембо, и тем более об американских героях девяностых и следующих годов. Кажется, над советской Атлантидой сомкнулись воды холодной войны — но многие эстетические и идейные начала, открытые Октябрем, и поныне оказывают воздействие на мировую историю. Это и лозунги борьбы за мир, и идеи интернационализма, и половое равноправие, и даже антиклерикальные идеи. Пресловутая доктрина политкорректности вообще, при полном освещении, может показаться аппликацией из речей Михаила Андреевича Суслова.
Советский детектив, вплоть до шестидесятых годов — исключительно шпионский. Вражеская рука стоит за каждым преступлением — от неприятностей с колхозными курами до любого автомобильного происшествия. Даже любимые советские милицейские детективы хрущевских времен — «Дело № 306» и «Дело пестрых» — через головы уголовников приводят нас к самым опасным супостатам, шпионам. Характерный финал такой истории — специалисты с Петровки выполняют свою работу, и дело передается
