Ознакомительная версия.
Словом, вывод, к которому пришел Меркулов, особенно после не слишком толкового разговора с Коротковым, которого позже Грязнов лично отвез на свою конспиративную квартиру в Северном Бутове и там оставил, был таков.
Но тут необходимы были ему еще два слова отступления в не такое уж и далекое прошлое, когда спецслужбы охотно распространяли миф о некоей «Белой стреле», под которую на самом деле рядились отдельные группы «мстителей» и убирали тех, кого считали виновным в развале могущественного советского государства и продаже тайн собственных спецслужб зарубежным агентам.
А собственно, что тут было необычного для переломного времени? Собирались, мол, опытные офицеры, патриоты России, между прочим, которым было обидно и даже оскорбительно видеть, что какие-то нувориши, заручившись личной поддержкой безалаберного президента, оказывается смертельно ненавидящего ту систему, что подняла его на самую вершину государственной власти, учинили в стране форменный грабеж. Ну и ответили на оскорбление своих идеалов — теперь-то уж по-разному называют эти действия — пулей. Не разводили болтовню о необходимости честного передела государственной собственности на митингах, а просто убирали зарвавшихся воров. И каждый такой случай немедленно обрастал легендами о неких тайных защитниках попранной справедливости.
Так вот, вспомнив ту модель, пусть даже отчасти и мифическую, Меркулов выстроил для себя версию о том, что нечто подобное могло произойти и теперь, ввиду того что ситуации в государстве, а особенно в спецслужбах, подвергавшихся пересмотрам и чисткам и бесконечной смене их руководства, бесконечно повторялись на протяжении всех девяностых годов. И стали как бы стабилизироваться лишь с началом нового века. «Как бы» — эта неопределенность еще, может, и не говорит об укреплении рядов, но хотя бы прибавляет немного уверенности в порядке.
— А теперь вернемся к нашей проблеме, — сказал Костя. — Я не склонен верить в то, что у нас образовалась новая «Белая стрела», но нечто подобное может быть вполне. А чтобы проверить свои соображения на этот счет, я попытался связаться с одним человеком, который мог бы, если бы захотел, раскрыть нам глаза на обстоятельства ряда дел, которые по сей день висят на Генеральной прокуратуре вечными «глухарями». И, несмотря на уверения нашего генерального, далеко не скоро смогут получить свое разрешение.
Грязнов поинтересовался, какие дела конкретно он имеет в виду.
— Да хоть бы и с тем громким убийством тележурналиста Кедрова, по поводу которого сказано и написано уже столько, что материалы не вместятся ни в одно разумное уголовное дело.
— А к нам это имеет отношение?
— Вячеслав, ты меня не расстраивай! О чем же я вам с Саней все время талдычу, не уставая?
— Ну извини. А чего ты на меня набросился? Я из другого ведомства. А здесь я, как та псина, которая просто погулять вышла.
— Фу, Вячеслав! Я к тебе всегда с добром отношусь, не считая тебя таким же босяком, как наш Турецкий, а ты… меня разочаровываешь. Короче, Вячеслав, я созвонился с одним человеком. С ним надо будет встретиться.
— А почему я, а не Саня?
— Интересный вопрос. Ответ будет неожиданным. Я предложил ему, тому человеку, на выбор — одного из вас. Он назвал тебя. Знаешь почему?
— Ну? — насторожился Грязнов.
— А потому что он, когда жил и работал в Москве…
— Значит, сейчас он не здесь? А где?
— В Израиле. Это тебя устроит?
— Меня-то, может, и устроит, да явно не устроит мое начальство. Это чтоб оно командировало меня в Израиль?! Костя, ты в каком мире живешь?
— Ты начал страдать Саниной болезнью. Не дослушиваешь и торопишься сделать собственные выводы.
— Ну слушаю, — вздохнул Грязнов и оглянулся. Точнее, остановился и повернулся лицом к Косте, чтобы видеть, что делается у них сзади. Все было спокойно. Даже прохожих не наблюдалось. И машины не двигались, стояли по обочинам.
— Он сегодня прилетает в Москву, поэтому лететь никуда тебе не надо. Но ты… хочешь узнать, почему он выбрал для разговора именно тебя?
— Что-нибудь важное?
— Сам суди. Он сказал, что как журналист, связанный за долгие годы и с криминальной тематикой, не припомнит более честного и профессионального отношения к своему делу, как это было в Московском уголовном розыске при Грязнове. Ну я тоже понимаю, что он конечно же преувеличивает. Даже, возможно, сильно преувеличивает, но тем не менее…
— Костя, какой ты все-таки! Вот протянешь конфетку, а, оказывается, это пустышка, один, понимаешь, фантик. Ведь сказал же тебе человек, наверняка знал, о чем говорит, а ты сразу комментировать! Кто тебя просит? Нехорошо это.
— Ну уж и ты меня извини, — с иронической ухмылкой развел руками Меркулов. — Сам всю дорогу напрашиваешься. То на комплимент, то еще на что-нибудь.
— А фамилия-то у этого человека есть?
— Есть фамилия. И она тебе известна. Это — Лев Латвин. Лев Борисович. В прошлом — учредитель фирмы «Анализ», который, как говорится, в одночасье продал все свои акции огромного дела господину Джичоеву. Возможно, и при прямом давлении на него господина Порубова, дело относительно которого вы имеете честь раскручивать вместе с Саней. А что касается Льва Борисовича, то, насколько мне известно, история с Кедровым проходила если не у него на глазах, то он все равно что-то о ней знает, но молчит. Кстати, и его приезд в Москву связан, разумеется, с собственными делами, он — известный бизнесмен в Израиле, владелец крупнейшего там телевизионного канала, но это уже второй вопрос. Главное же в том, как он мне сам сказал, что после смерти Порубова его приезд в Россию перестает быть связанным со смертельной для него опасностью. Как тебе нравится такой поворот темы?
— И он хочет, чтобы я с ним встретился?
— Это я хочу. А он лишь изволил сделать божескую милость — дать согласие на такую встречу. Причем для беседы выбрал именно тебя. Турецкого, говорит, я не знаю, просто что-то слышал, а вот о Грязнове у меня остались самые лучшие воспоминания. Каково?
— Интересно, какие же воспоминания, если я его ни разу в глаза не видел?
— Возможно, он захочет сам тебе это сказать. Но это не самое, думаю, главное.
— Слушай, а сам-то чего не хочешь с ним встретиться?
— Я — высокое должностное лицо, об этом сразу затрубят все журналисты, поднимется черт знает какой шум, зачем нам это? А ты снимешь свой шикарный мундир и встретишься просто как член бригады, расследующей дело об убийстве, надеюсь, хорошо известной ему личности. Он знает и сам сказал о том, что ты — честный, по его мнению, человек и тебе можно верить, значит, ты не станешь даже пытаться использовать его слова во вред ему. Не исключаю, что он захочет высказать и свои соображения относительно исполнителей убийства. Во всяком случае, мне хорошо известно пока только одно: Латвин отлично информирован. И если он захочет помочь следствию… Что ж, будем ему весьма признательны. А наша признательность, ты знаешь, она иной раз многого стоит…
Вот так и получилось, что поздним вечером того же дня Грязнов приехал в пятизвездочный отель «Балчуг-Кемпински», в котором, как кто-то ему сказал, проживает даже сама Алла Пугачева, снимая апартаменты на манер западных звезд. Другими словами, дорогой отель. Жить здесь себе мог позволить только богатый иностранец.
Служащий отеля осведомился, к кому прибыл гость, и, услышав фамилию Латвина, кивнул с достоинством — предупредили.
Лев Борисович оказался почти ровесником Грязнова, тоже где-то около пятидесяти с небольшим. Он с интересом рассматривал Грязнова, пока тот снимал свой плащ в прихожей. Пригласил к столу, накрытому по советской еще привычке — водка, коньяк, сухое вино, из закусок — красная, зернистая и паюсная икра, еще какая-то мелочь, масло, лимон. И когда, вымыв предварительно руки, Грязнов уселся напротив хозяина номера, тот радушно предложил на выбор. Остановились на коньяке. И не пожалели, он оказался отменного качества — естественно, потому что советского еще розлива. Пошутили по этому поводу, легко закусили и начали разговор.
При этом сопровождавший Льва Борисовича молодой человек спортивного вида молча кивнул и удалился из-за стола в соседнюю комнату. Кто он был: сын, родственник, телохранитель — неизвестно. Скорее всего, доверенное лицо, с функциями последнего.
— Мне сказал Константин Дмитриевич о причинах вашего интереса, — начал серьезным голосом Латвин. — И, признаюсь, это меня несколько смутило. Но дальнейшие события, о которых он рассказал и которые я как-то поначалу не связал даже для себя, убедили меня в том, что тут проявляется определенная закономерность.
— Вот о ней, проклятой, — с улыбкой заметил Грязнов, — я бы и хотел расспросить вас. Без всяких протоколов, как вы понимаете. Без магнитофонов и прочих условий. Просто, если это можно так будет назвать, по-дружески.
Ознакомительная версия.
