Ньюмен кивнул. Нет, не так, как кивал этот самоуверенный болван Колавито. Ньюмен кивнул, выражая этим кивком свое нетерпение.
— Хорошо. Он рассматривал фотографии. Что дальше?
— Она взяла одну из фотографий, на ней была девушка в бикини. Энн была поражена. Она догадалась, что у ее отца есть подруга. Что ей было делать? Следовало ли ей рассказать об этом матери, брату, тете или дяде? Она не знала, что делать, и в конце концов никому не сказала про это. Она просто забыла. Через несколько лет она купила открытку и увидела на ней ту же красотку, что и на фотографии в кабинете ее отца. Оказывается, это была просто какая-то известная актриса или что-то в этом роде.
Ньюмен засмеялся. Затем вздохнул и покачал головой:
— Нет, Каллен. Эта фотография…
— Самая что ни есть настоящая, — сказал Бобби Колавито, открывая дверь и входа в кабинет Ньюмена. — Там внизу, Каллен, твоя подруга.
Энн? Здесь?
— Какая подруга?
— Маргарет… как же ее фамилия, — сказал Колавито.
Маргарет?
— Маргарет М…
— Моррис. Ты лучше поспеши. Дела у нее плохи. Кто-то ранил ее.
— Маргарет?
— Слушай, Каллен, прекрати все время повторять это имя и давай шевелись.
На лестнице Колавито сказал:
— Она что, живет здесь поблизости?
— Маргарет? А, да. Кажется, она живет в Челси.
Это было совершенно неинтересное место, и вот, оказывается, кто жил там.
— Ага. Так вот почему она голая. Раненая и абсолютно голая.
— Джо?
— Мэгги, не надо разговаривать.
— Нет, мне нужно сказать.
— Не надо. Тебе нужно отдохнуть.
— Там, в квартире, Элвис.
— Элвис Полк? В твоей квартире?
— Он мертв. Или серьезно ранен.
— Он вооружен?
— Что?
— У него есть пистолет?
— Я… он… у него был пистолет.
Каллен стоял на коленях на мраморном полу вестибюля, а Ньюмен уже кричал и звал кого-то. Он повернулся вновь к Маргарет, протянул к ней руки, как бы пытаясь защитить ее — в первую очередь от Колавито, который вился рядом, как стервятник. От двери, через которую она вошла, и до самого места, где она лежала, пол был залит кровью.
— Он выстрелил мне в грудь, этот сукин сын, — сказала Маргарет.
— С тобой все в порядке. Сейчас прибудет «скорая помощь».
— Н-не Элвис.
— Что «не Элвис», Мэг?
— Элвис не… делал этого.
— Чего он не делал, Мэг.
— Не он ранил меня… Карл.
— Карл?.. Карл стрелял в тебя?
Маргарет Моррис кивнула.
Каллен повернулся к Колавито, не вставая с колен.
— Сообщи Ньюмену, что надо найти вооруженного, опасного афро-американца среднего роста. Возраст — тридцать лет с лишним.
Колавито приложил руки к груди:
— Слушай, я должен…
— Его зовут Карлтон Вудс. Скажи Ньюмену, — Каллен опять повернулся к Маргарет: — Держись, Мэг.
Она улыбнулась:
— Мэг.
— Да.
— Обезьянка в… в… в…
— Мэгги, замолчи, пожалуйста.
— Обезьянка в… середине. Элвис.
Каллен видел, как жизнь покидает ее.
— Таити. Южная Америка. Пампасы, эсэсовцы. Пластическая опера…
— Мэгги.
— И обмен. Слушай. Обмен.
— Я знаю, что ты имеешь в виду. Обмен машинами.
Мэгги с большим трудом качнула головой.
— Обмена не было? Пистолеты были в обеих машинах?
Маргарет Моррис закрыла глаза, один раз кивнула и улыбнулась.
— Мэгги, открой глаза.
Она открыла.
— Карл подложил пистолеты?
Она кивнула.
— Карл и кто еще?
— Сукин сын. Моя грудь.
— Карл и кто еще, Мэг?
Она умерла.
— Мэгги… Маргарет… Маргарет? Мэгги! О, черт.
Каллен снял свое пальто с крючка в дежурной комнате полицейского участка. Часы над дверью показывали пять минут восьмого. На календаре все еще было 24-е декабря. Обнаженная Диндзи тянулась рукой к промежности. Она не шла ни в какое сравнение с обнаженной Джо Данте в чулках, в туфлях на высоких каблуках и с пистолетом 38-го калибра в руке.
— Куда ты… — Колавито стал между Калленом и дверью.
Каллен схватил его за плечи, отшвырнул в сторону, открыл дверь и вышел на лестницу.
Колавито оставалось только закончить свою собственную фразу:
— …идешь?
Каллен выскочил на улицу и побежал. Повсюду суетились копы. Одни копы бежали с носилками вдоль кровавого следа к лежащей в вестибюле Маргарет. Другие копы срочно направлялись в Челси ловить вооруженного и опасного Карлтона Вудса. Некоторые копы, чье дежурство только что кончилось, спешили к своим машинам, чтобы поскорее слинять, еще до того, как шеф передумает и заставит их работать на Рождество ввиду каких-то там чрезвычайных обстоятельств. Копы, которые должны были дежурить на Рождество, шли в участок, чтобы переодеться и получить оружие.
Но уже за углом улица была необыкновенно пустынна, как где-нибудь в провинции. Каллен направился в сторону Тридцать четвертой улицы, чтобы смешаться там с толпой гуляющего народа. Он не успел пройти и полквартала, когда, оглянувшись, увидел, что из дверей участка выскакивает Колавито, надевая на ходу пальто. Он что-то кому-то кричал, но его никто не слушал. Он огляделся вокруг себя и заметил удаляющегося Каллена.
Каллен бежал по Тридцать второй улице, стараясь не думать о том, что бежит: бегом он сто лет не занимался. Предположительно он должен был ежедневно в течение двадцати минут «бегать» на домашнем тренажере, но его отвлекал телевизор или другие дела. Последний раз он от души занимался бегом, когда ему было восемь лет, почти сорок лет назад, когда бег еще не стал модным и престижным занятием.
Он бежал по Тридцать третьей улице.
Энн занималась бегом, для нее бег был наркотиком, без которого она не могла жить. Энн Джонс. Вечно занятая, вечно на работе. Встает ни свет ни заря, выходит в эфир в шесть часов и в одиннадцать часов. У нее уже больше не было времени для него по утрам и вечерам, и даже во время уик-эндов. Она постоянно спешила на работу. Вызывала машину, бросала в сумку все необходимое и отчаливала. Но на занятия бегом время у нее находилось. Она бегала по Риверсайдскому парку и по Семьдесят второй улице, добегала до Центрального парка и бежала по Вест-Драйв, выбегала на Ист-Драйв, пробегая мимо катка, мимо зоопарка, бежала по Пятой авеню, на север вдоль Шестьдесят девятой улицы, на восток — до 14-й студии. Иногда она бежала домой с работы, отправив свои вещи машиной. Если было уже темно, она, минуя Центральный парк, бежала по Семьдесят второй улице, а ее автомобиль медленно следовал за ней.
Иногда она занималась бегом в Центральном парке по утрам после программы новостей. Она бегала, когда шел проливной дождь или сильный снег, в жару и холод. Если у нее выпадало хоть несколько минут свободного времени, она принималась бегать. Если Каллену случалось заночевать у нее, она не будила его утром, а сама уходила на пробежку. На случай, если она заночует у Каллена (что в последнее время становилось все реже и реже), в кладовой его квартиры хранились ее спортивные штаны, светшорт, носки и кроссовки. Она знала все тропинки в Форрест-парке, о которых он, проживший вблизи этого парка столько лет, даже и не подозревал.
Что заставляло Энн заниматься бегом? Бернштайн во время второй беседы с ним задал ему этот вопрос, после того как Каллен пожаловался, что Энн вечно занята.
— Вам кажется, что она специально занимается бегом, чтобы уклоняться от встреч с вами? — спросил Бернштайн.
— Она занималась бегом еще до того, как мы познакомились, — сказал Каллен. — Несколько лет назад она даже хотела участвовать в соревнованиях.
— Что отняло бы у нее массу времени для тренировок.
— Да.
— Но она не стала участвовать в этих соревнованиях.
— Нет.
— С тех пор она не проявляла желания участвовать в соревнованиях.
— Нет.
— Она все-таки не все свое время посвящает бегу.
— О’кей, док. К чему вы клоните?
— Есть такие мужчины и женщины, которые занимаются каким-то видом спорта просто как фанатики.
— Я бы не сказал, что Энн одна из них.
— Если бы она не занималась бегом, если бы она работала меньше, вы полагаете, тогда она уделяла бы вам больше времени.
— Вы имеете в виду, что если бы я меньше пил, то у нас было бы больше времени друг для друга?
Бернштайн не проглотил наживку.
— Так, что ли? — спросил Каллен.
— Так вам кажется.
— Но я только любитель, а вы профессионал. Скажите мне.
Ноздри эксперта слегка раздулись. На своей прежней работе, в тюрьме штата, он имел дело с психопатами, шизоидами, антисоциальными эле ментами. Некоторых ему удавалось вылечить, других — нет. Все заключенные говорили поначалу, что они ни в чем не виноваты, но раньше или позже переставали притворяться. Он заметил, что копы используют свою форму и полицейские бляхи как символ того, что они ответственные и ни в чем не повинные люди. Они никогда не признаются в том, что совершили какой-то проступок.
