Стоун снисходительно отложил газету, но цокнул языком.
– Я знаю, что это так, я точно знаю, – яростно заявила Эвелин. – И правда заключается в том, что не было ни подмены бутылочек, ни взломщика!
– И все же… – пробормотал Г. М., с беспокойством оглядевшись. – Конечно, это самое простое решение. Но в таком случае как относиться к истории Бауэрса о том, что кто-то посетил Хогенауэра, что они разговаривали за запертой дверью и что Хогенауэр называл этого человека Антримом? Считаете ли вы, что на самом деле это была миссис Антрим и бедняга Хогенауэр играл в этом деле какую-то особую роль? Или миссис Антрим подкупила Бауэрса, попросив его подтвердить, что ее муж там был?
– Хм… – с глубокомысленным видом пробормотала Эвелин.
Г. М. покачал головой:
– Я же предупреждал вас: с какой стороны ни посмотри, мотивация будет слабой. Согласно этой версии, миссис Антрим наскучил ее муж. Поэтому она убивает кого-то, надеясь, что мужа повесят. Она совершает двойное убийство, единственной верной жертвой которого является тот, кто не имеет к ней никакого отношения. Нет-нет, девочка, это слишком затейливый путь. Я не отрицаю, что мужья и жены убивают друг друга. Но если они дошли до такого состояния супружеской асфиксии, то, как правило, они сгорают от нетерпения исполнить задуманное, поэтому идут не окольным путем, а самым что ни на есть прямым. Если вы не можете привести причину, по которой Хогенауэр вообще был втянут в это дело, то версия не сработает… У нас есть два противоположных мнения. Ваше решение разумно с точки зрения механизма осуществления, но слабо с точки зрения мотива. Решение Кена разумно с точки зрения мотива, но слабо с точки зрения механизма осуществления. Или нет? Каким образом он это сделал?
Я задумался.
– В качестве предположения. Бауэрс знал, что Хогенауэру дали маленький пузырек с бромидом. Он вернулся сюда на взятой напрокат машине, после того как отвез Хогенауэра домой, чтобы взять немного яда – любого яда – для фальсификации бромида. Он влез через окно.
Г. М. широко открыл глаза:
– Через окно аптеки? Значит, по-твоему, оно на самом деле было взломано снаружи? Но послушай! Как отметил сам Антрим, почему посторонний человек выбирает это створчатое окно, когда было бы намного проще войти через французское?
Я сказал:
– Потому что он был посторонним. Потому что он ничего не знал о доме. Откуда ему было что-то знать о доме или о том, какие окна могут тут застопориться? Он обошел дом, увидел окно. Он открыл задвижку снаружи ножом и сломал ее. Что касается царапин на подоконнике, которые все считают сделанными изнутри… А собственно говоря, что это меняет? Ведь они могли быть сделаны изнутри, когда грабитель вылезал наружу, верно?
– Тогда ты прав. Он забирается внутрь. Он ищет яд, любой яд. Он находит стрихнин с аккуратной этикеткой. Я не думаю, что Бауэрс фармацевт, но любой знает, что такое стрихнин. Он замечает, что это такой же белый порошок, что и бромид. Поэтому ему приходит в голову идея заменить им порошок, который принес Хогенауэр. На полке перед Бауэрсом стоит контейнер с бромидом Антрима, в нем не хватает четверти унции. Значит, он наполняет его… чем?
– А-а-а! Чем? Если он пришел не подготовленным, то чем?
– А как насчет бромистого аммония? Те же кристаллы, и здесь наверняка должна быть бутылочка с ним. А как насчет обычной поваренной соли? У меня есть идея, – произнес Г. М., – анализ этого контейнера дал бы интересные результаты.
– Чушь собачья! – сказала Эвелин.
Тем не менее речь Г. М. произвела на нее впечатление. Мерривейл продолжал равномерно постукивать карандашом по черепу, и этот стук начинал действовать мне на нервы. Я знаю, что это наверняка действовало на нервы и Серпосу. С тех пор как Стоун начал читать эти записки, Серпос не произнес ни слова. Действие виски закончилось, его нервы были обнажены, длинная шея без воротничка придавала ему вид клерикального динозавра, а глаза начали слезиться. С той секунды, как я заговорил, было понятно, что он узнал меня и наблюдает за мной.
Тук, тук, тук – сонно постукивал карандаш Г. М., – тук, тук, тук.
Дождь ослабевал, но его шум был по-прежнему отчетливо слышен.
– Следующая записка, – сказал Г. М.
– Я отказываюсь это читать, – отрезал Стоун.
– Отказываетесь читать? Вот еще! Почему?
– Потому что это возмутительно! – Стоун встал на свои короткие ноги, держа газету за спиной и согнув руку, от недосыпания и напряжения он выглядел бледным. – Потому что это возмутительно, вот почему. Меня обвиняют…
– В убийстве, сынок?
– А? О, черт возьми, нет! Вы же не думали?.. – Стоун остановился. – Нет. Но из этого следует, что моя история о смерти Л. – ложь, что Л. не мертв, что Л. и совершил эти убийства…
– А что вы сами думаете? – мягко спросил Г. М.
Тук, тук, тук – по полированному черепу, – тук, тук, тук.
Когда Стоун снял пенсне, на переносице стала видна красная отметина. Он потер глаза, затем вернул пенсне на место. После этого он обошел стол за спиной Г. М. и остановился перед креслом Серпоса. Его помятый белый костюм выглядел таким же тусклым, как и рассвет, проникавший в окна. Он стоял перед креслом Серпоса, и они смотрели друг на друга.
– Я думаю, это ваш человек, – сказал Стоун.
– Разве? – спросил Серпос, изучая его.
– Я записал это некоторое время назад, – продолжал Стоун, – и, когда этот молодой человек кое-что сказал, у меня появилось предчувствие, которое, как я знал, меня не обманет. Вот почему я спросил вас, могу ли я добавить кое-что к своему объяснению, понимаете меня? Я не буду вам этого читать. Я расскажу.
Я из Штатов. Уиллоби – это по моей части. Я слышал о Наличке Уиллоби. Но никогда с ним не сталкивался. И когда этот молодой человек стал говорить о своих привычках обращаться с деньгами, я вспомнил кое-что еще. Я вспомнил фальшивомонетчика по имени Шелл Филдс, который работал на Ближнем Востоке около шестидесяти лет тому назад. Он управлял фабрикой по производству фальшивых денег. У него была банда, которая помогала ему распространять подделки. Он никому не доверял. Ему нравилось держать деньги под рукой. И поэтому он придумал схему, как сделать так, чтобы никто из его собственной банды никогда не узнал, где он хранит свои деньги, и чтобы полиция никогда этого не узнала, если они его схватят. Он спрятал свои деньги в таком месте, где никто на этом свете не стал бы их искать,
Он спрятал их на своей собственной фабрике по производству фальшивок.
Понимаете? Как в старом рассказе По, как-он-там-называется? Самое очевидное место. Деньги, сложенные стопкой у стены и выставленные на всеобщее обозрение прямо в берлоге фальшивомонетчика…
Он брал, например, пачку двадцатидолларовых купюр. Или пятидесятидолларовых купюр. По двадцать в пачке, перевязанных лентой. Первые три – фальшивки, с каждой стороны пачки, как бутерброд. Никто не стал бы искать дальше, увидев, что это подделки. А внутри сэндвича – четырнадцать настоящих купюр. Это то, что делал Уиллоби прямо здесь, в Англии. Вы были единственным, кто раскусил его.
Впервые выражение лица Серпоса стало меняться. Возможно, тусклый рассвет оставил на нем свой отпечаток, но я не думаю, что дело было только в этом. Стоун говорил с прежней напряженной отчетливостью, но теперь уже быстро и нетерпеливо. Когда Стоун повернулся к Г. М., то показалось, что свет от лампы над письменным столом, падая на его лицо, на все наши лица, был неестественно ярким.
– Нет, это неправда, – сказал Стоун. – Вы тоже его раскусили. Вот почему вы спросили Серпоса, знал ли он, что деньги фальшивые. Он бы не украл их, если бы они не были настоящими. Он думал, что они настоящие. Но ему надо было в этом убедиться. Итак, Серпос ищет подтверждения. Господи, неисповедимы пути твои! Он берет образцы банкнот, тайком достает их из сейфа и относит отличному специалисту в этой области – Хогенауэру. Хогенауэр говорит ему, что деньги подлинные. Но Хогенауэр слишком честен. Он мечется, как кот на крыше при пожаре, из страха, что полиция вышвырнет его из страны. И в конце концов Хогенауэр собирается снискать расположение полиции, рассказав правду об этих деньгах, подлинных и фальшивых. – Стоун остановился и пожал плечами. – Вот почему, – добавил он, – наш друг Серпос должен был убить его.
