Ознакомительная версия.
— Я слушаю, — сказал действительно сонный голос. — Вам кто нужен?
— Михаил Федорович.
— Это я. А вы — кто?
— Меня зовут Вячеслав Иванович Грязнов, и я нахожусь в поезде, который приближается к Рижскому вокзалу. Я имею честь передать вам привет от одного латышского жителя.
— Грязнов? Это из МУРа, что ли?
— Было такое дело. До некоторых событий, Михаил Федорович. Это ведь вы, я правильно понял?
— Правильно. И чего вы хотите в такую рань?
— Кто рано встает, говорила моя покойная матушка, тому Бог дает. Я хотел бы, по возможности, встретиться с вами. В том месте и в то время, которое вы укажете.
— Да? — В голосе Покровского, уже отошедшего от сна, послышалось раздумье. — Хорошо, продиктуйте мне ваш телефон, я перезвоню в течение первой половины дня. Я уже в курсе некоторых ваших нужд.
— Был, надо понимать, звонок из Риги?
— Был, а что? Знаете, как сказала одна жена своему мужу? «Ты со мной — по человечески, и я с тобой тоже по-человечески». Слышали такой анекдот?
— А то!
Грязнов захохотал так, будто ему рассказали неслыханной силы препохабнейший анекдот, то есть в открытую проявил свою «солдатскую сущность». Мелко засмеялся — он услышал в трубке — и Покровский, возможно обрадованный такой реакцией.
— С чекушкой — понятно. Но кого же мы с вами будем считать супругой, а, Михаил Федорович? — продолжал «радоваться» Грязнов.
— Главное — понимание, а с последствиями разберемся.
— Я тоже так считаю… Для сведения, если встанет вопрос о времени, я живу на Енисейской улице. Это рядом со Свиблово. Отсюда и отсчет.
— Договорились.
«Значит, все-таки позвонил, — обрадованно подумал Грязнов. — А что, нелегка она, жизнь эмигранта! Она тебе нужна, Вячеслав, такая? Тебе — нет, а он на своей шкуре испытывает то, что заработал…»
Но неприязни к Андрею Васильевичу, или Альгирдасу Юзефовичу — как тому будет угодно, — Вячеслав Иванович как-то уже не испытывал…
5
Михаил Федорович Покровский рано поседел и теперь выглядел этаким моложавым старичком — небольшого роста, узкоплечий, с копной седых волос и мелким морщинистым лицом.
Когда-то у Грязнова был один личный агент, которого, кстати, знал и Турецкий, даже получал от него сведения пару раз — по просьбе, разумеется, Вячеслава Ивановича — тогда еще начальника МУРа. Так вот тот человечек по кличке Птичка Божья был способным музыкантом. Но всего его таланта хватало лишь на то, чтобы играть, в зависимости от настроения, на саксофоне или гитаре в подземном переходе станций метро «Пушкинская» и «Новослободская», где у него были свои точки. А сентиментальная братва, слушая в его исполнении остро берущие за душу джазовые свинги Гленна Миллера либо гитарные переборы душещипательной «Мурки», сами свято охраняли эти его «законные» места. Талант — он же везде талант, что в консерватории среди изысканных меломанов, что в подземном переходе среди бомжей и профессиональных нищих.
И вот, увидев Покровского, который, предварительно спросив, кто пришел, и разглядев пришельца в дверной глазок, открыл бронированную створку двери, Грязнов даже не смог сдержаться, усмехнулся, тут же изобразив на лице приветственную улыбку, настолько этот человечек был внешне похож на его старого агента.
— Чаю, кофе? Чего желаете?
— Кофе я более, чем следовало бы, напился в Юрмале, так что, если не трудно, обыкновенного чаю.
— Ну насчет обыкновенности… я бы так не сказал. Чай хороший и на травках, не пожалеете.
«Чего-то разговор у нас завязывается пустой, не по делу, — подумал Грязнов. — Или этот Покровский просто давно уже не интересуется другими проблемами, кроме своих травок? Другой бы, может, уже давно спросил: что тебя интересует? И давайте не станем заниматься приседаниями и словоблудиями… Церемония прямо какая-то».
Но Покровский молча пригласил Грязнова пройти на кухню, где поставил на полку зеркального старого буфета бутылку-сувенир. Потом так же степенно включил электрический чайник и стал мыть фарфоровый — для заварки.
— Можете курить, я форточку открою, — походя заметил он и приотворил дверь на балкон.
Грязнов бросил на стол пачку сигарет, на которой был записан телефонный номер самого Покровского, словно не заметил своей оплошности. Но тот заметил, и его брови чуточку вскинулись домиками.
— Вы так неосторожны? — не то спросил, не то отметил Покровский.
— Вы о чем? — удивился Грязнов, но, увидев его взгляд, устремленный на пачку, якобы смущенно потупился и, достав последнюю сигарету, смял пачку сильными пальцами, после чего стал смотреть, куда бы пачку выбросить. — Я в ресторане, в Юрмале, записывал. А теперь номер хранится там, где ему и должно быть.
Покровский молча показал на пустое мусорное ведро под раковиной, куда и полетела небрежно смятая пачка.
— Как его здоровье? — не называя имени, спросил Покровский. — Как выглядит?
— Вы знаете, — усмехнулся Грязнов, — я сам над этим размышлял на обратной дороге… Вышел из простуды, но еще жалуется, что не все в порядке. Думаю, боится послегриппозных осложнений. Но тем не менее пришел же. Хотя было довольно ветрено. А вот как выглядит? Я думаю, не обижу его, если скажу… Как всякий вынужденный эмигрант, постоянно опасающийся за свою жизнь. Он знает причину и может, в силу своей профессии, предвидеть исход. Нелегкое зрелище.
— Интересная оценка… Но тем не менее, как вы только что сказали, он пришел? Значит, стержень внутри остался?
— Стержень есть, — твердо ответил Грязнов, вспомнив известное высказывание о том, что достоинства даже откровенного врага следует ценить по высшему счету. Чтобы никогда не ошибиться.
— Что вас интересует конкретно? — спросил Покровский и поднялся, чтобы заварить чай, чем он и стал заниматься с полной отдачей. Споласкивал кипятком чайник, протирал его чистым полотенцем, насыпал заварку из железной банки…
— То специальное подразделение, в котором вы были, как мне стало известно из разных источников, начальником штаба. Желательно узнать о причинах, приведших к расколу в команде, о ее потерях, включая генерала Карасева, который, как мне сказал Борисенко, был вашим близким товарищем. Наконец, о том, что стало, точнее, во что превратилась та команда, которая продолжает совершать громкие уголовные преступления. Какие-то вещи уже теперь я могу и сам предположить, но для полного расследования необходимы непосредственные доказательства, а не личные домыслы. Мой приход к вам и связан именно с теми обстоятельствами, что вам известно все это гораздо лучше, чем кому-либо другому. А кроме того, по словам Борисенко, вы ничуть не замешаны в некоторых, мягко говоря, противоправных делах своего бывшего спецдивизиона, и именно этот факт якобы и спасает вас от преследования со стороны также бывшего уже теперь вашего ведомства.
— Он так поставил этот вопрос? — сухо усмехнулся Покровский, и вдруг лицо его обрело неприступно гордое выражение, ну точь-в-точь как когда-то у Птички Божьей во время залихватского, «на бис», исполнения «Чаттануги»…
Чай оказался действительно очень вкусным и душистым, и Вячеслав Иванович с наслаждением выпил две чашки подряд, отдавая должное труду мастера.
— Хорошо, кое-что я вам расскажу, — сказал Покровский, когда чаепитие было закончено, и Грязнов закурил сигарету уже из новой пачки.
Итак, он стал излагать Грязнову новый вариант версии о том, как в Оперативно-поисковом управлении (ОПУ) ФСБ было создано в свое время спецподразделение для особых поручений. Само ОПУ занималось наружным наблюдением и оперативными установками. К примеру, перед известным убийством Кедрова именно сотрудники ОПУ заранее осматривали место, подъезд дома, где планировалось позже покончить с несговорчивым, упрямым тележурналистом, пути подхода к предполагаемому объекту, пути отхода и прочее. То есть разработка велась по всем правилам. И осуществлял, в частности, эту операцию Максим Федотович Самощенко, сотрудник ОПУ. Он же командовал и теми сотрудниками, которые непосредственно осуществляли «ликвидацию». А это были боевые офицеры спецпоразделения, как уже сказано, для особых поручений Рэм Викторович Собинов и Григорий Леонидович Гладков — истинные мастера своего дела.
Дальнейшие обещания в короткое время раскрыть совершенное преступление, клятвенные заверения первого российского президента и все прочее на деле оказались обыкновеннейшей липой, поскольку не было в государстве на тот момент ни одного заинтересованного лица, которое пожелало бы знать правду. Кроме, разумеется, узкого круга родственников и журналистов — друзей погибшего. И как же могло ведомство, организовавшее и исполнившее это грязное дело, сказать о себе правду? Там же не самоубийцы сидели! А сама по себе разборка была, в общем, типичной для того периода развития государства. Но перемены и в обществе, и в ведомстве не замедлили оказать свое влияние.
Ознакомительная версия.
