Ознакомительная версия.
Здесь было тепло, несмотря на полуподвальное помещение и каменный интерьер. По-видимому, это была заслуга все же мощного современного отопления, а камин с витой решеткой у стены больше выполнял декоративную функцию.
Крячко разомлел и заказал себе еще одну кружку. Агафонов расправлялся с пивом и закуской не хуже его, так что перерыва не последовало. Александр рассказывал о своей семье, о жене, двух дочерях, старшая из которых уже работала врачом, а младшая училась в университете и тянула на красный диплом.
После того как Александр замолчал, настала очередь Крячко делиться своими семейными делами.
– А у меня сын и дочь, – просто сказал Станислав и добавил: – Тоже учатся, – не уточняя, как именно продвигается учеба у его отпрысков. В этом плане ему нечего было противопоставить прилежной дочери Агафонова. – А помнишь, как мы с занятий по истории марксизма сбегали пиво пить? – припомнил он молодые годы учебы в школе милиции.
– Конечно! – кивнул Агафонов. – Там еще пивная была, называлась «Родничок». Забавное название для пивной, правда?
– Точно! – подхватил Крячко. – Но пиво там было – супер! Никогда больше такого не пил. Даже в Германии! И чего его так хвалят? И колбасы-то у них искусственные какие-то, как будто резиновые!
– Ну, национальная кухня, что поделаешь!
– Какая там национальная кухня! – поморщился Крячко. – Вот у нас на Украине – да! Вот там кухня, там тебе и колбасы, и пиво, и сосиски, и все в правильной пропорции положено, все сбалансировано! И все натуральное, заметь, а не целлофановое! Украина – единственное государство, где удалось сохранить высокое качество продуктов.
Крячко, подвыпив, заговорил на свою любимую патриотическую тему. Имея украинские корни, он тем не менее был стопроцентным москвичом, поскольку его родители давным-давно поселились в столице, еще когда сюда не рвался народ со всех концов страны и ее пределов. Однако при случае любил подчеркнуть, что он «стопроцентный» хохол, хотя даже украинского языка толком не знал. Причем проявлялась эта особенность Крячко парадоксальным образом: когда он находился в компании стопроцентных россиян и кто-то из них слишком лестно проходился по украинцам, Крячко грудью вставал на защиту «ридны Вкрайны» и с презрением говорил о «москалях». Когда же он слышал чью-то речь с неповторимым украинским акцентом, в которой звучали националистические нотки в адрес тех самых «москалей», Крячко грудью вставал на защиту «родного русского народа», изо всех сил подчеркивая, что является его неотъемлемой частью. Вот так боролись в Станиславе Крячко две национальные сущности, которые, впрочем, вполне могли бы мирно уживаться, как и оба восточнославянских народа.
После того как количество выпитых кружек перевалило за пять, дальше их уже никто не считал. Станислав лишь поворачивался в сторону бармена, кивал ему, и им молча приносили очередную порцию. Если бы так продолжалось и дальше, то Крячко с Агафоновым, сами того не заметив, уснули бы прямо за столиком. Однако всему приходит конец, как и работе пивного бара, и к одиннадцати часам бармен возвестил что заведение закрывается и всех присутствующих будут рады видеть здесь завтра начиная с десяти утра.
Крячко, не слишком довольный таким обстоятельством, хотел было договориться, чтобы остаться еще на полчасика, но Агафонов решительно воспротивился, сказав, что и так засиделся и что его жена наверняка уже волнуется. Тут у него очень кстати зазвонил сотовый телефон, и Александр, переговорив с женой, пообещал ей, что скоро вернется. Крячко, все еще имевший зуб на свою супругу и сына, не счел нужным отзваниваться им и докладывать, где задержался и почему.
«А моя Наталья не волнуется! – подумал он с досадой. – Даже не позвонит! Может, муж на спецзадании жизнью рискует!»
Крячко хмуро покосился на Агафонова и с досадой отключил свой телефон.
Они вышли из кафе. Дождь кончился, однако небо, затянутое тучами, говорило о том, что это ненадолго и что завтра с утра, а может быть, и ночью, улицы Москвы снова оросятся холодными каплями.
– Эх, хорошо посидели. Даже жалко расставаться! – с сожалением сказал Крячко.
Почти напротив бара светилась заглавная буква слова «Метрополитен». Агафонов вопросительно посмотрел на Станислава.
– Давай я с тобой пройдусь, – сказал тот. – К тебе заходить уже поздно, я тебя провожу, поболтаем еще немного.
– Ну давай, – согласился Александр. – Пойдем через сквер. Как раз за ним мой дом. А в одном квартале от него следующая станция, там и сядешь.
Все так же неторопливо они пошли по улице. Теперь, когда дождь перестал, можно было и прогуляться. Восторг и воодушевление первых впечатлений от встречи несколько спали, теперь приятели вели неспешную беседу, не слишком бурно проявляя эмоции. Да и город в это время суток уже был спокоен и готовился ко сну.
Перед входом в сквер с левой стороны показалось недавно выстроенное двухэтажное здание, украшенное яркой вывеской «Фитнес-центр «Идеал».
– Дочка моя здесь занимается, – кивнул на вывеску Агафонов. – Четыре раза в неделю на занятия сюда ходит.
– Нравится? – спросил Крячко, просто чтобы поддержать разговор.
– Ну, не нравилось бы – не ходила, – резонно заметил Александр. – Они же знаешь как в этом возрасте – все мысли только о стройности фигуры. А она и так тоненькая как спичка, куда еще худеть?
– Все эти стандарты голливудские! – охотно поддакнул Крячко и сплюнул. – Моя тоже на фигуре помешалась. Только ей заниматься лень, так она себя диетами изводит. Неделями ничего не ест, одной травой какой-то питается! А потом жалуется – гастрит хронический! Я вот всю жизнь никаких диет не соблюдаю, а питаться стараюсь самой простой натуральной пищей, и никакого гастрита у меня в помине нет. И это при моей работе! Одним словом, щи да каша – пища наша!
– Да, только, боюсь, твоя дочка предпочтет иметь свою фигуру с гастритом в придачу, чем твою комплекцию без гастрита, – усмехнулся Агафонов и выразительно показал на зеркальный фасад фитнес-центра, в котором сейчас отчетливо отразились внушительные габариты Крячко.
Станислав смутился и невольно втянул живот, которому в последнее время стало слишком тесно под застегнутым ремнем. Агафонов заметил его телодвижения и засмеялся.
– У меня кость широкая, – оправдывался Крячко. – И вообще наследственность. И отец, и мать, и дед с бабкой всегда в теле были. А против природы разве попрешь?
– Да ладно, расслабься, ты же не девочка на выданье, – махнул рукой Агафонов.
– Да уж, бог миловал, – ворчливо произнес Крячко. – Спасибо ему, что человеком родился. А мог бы бабой!
Досада на жену еще не улеглась в душе Станислава, потому он и брюзжал сейчас в адрес женского пола в целом. Здание фитнес-центра было уже темным. Только на первом этаже слабо мерцал свет и стояла возле подъезда чья-то одинокая автомашина.
– Что, до сих пор занятия продолжаются? – спросил Крячко.
– Да, до одиннадцати. Поздно, конечно, – озабоченно проговорил Агафонов. – К тому же домой приходится через этот сквер возвращаться. А тут место пустынное. Можно, конечно, через улицу – но кто ж станет такие круги нарезать? Тем более когда тебе восемнадцать лет, ты все лучше всех на свете знаешь и с тобой, конечно же, ничего не может случиться!
– Да уж! – соглашаясь, кивнул Крячко. – Мои такие же. Оба – что сын, что дочь! Родители им вообще не указ. Я даже думаю, что они нас совсем древними считают, как динозавров. У моего сына одноклассник пару лет назад знаешь что написал в сочинении? «Это было очень давно. Настолько давно, что даже трудно себе представить – аж в тысяча девятьсот восьмидесятом году!» Как тебе такое?
Агафонов раскатисто захохотал.
– Да уж, – качая головой и утирая слезы, проговорил он. – Для них это действительно прошлый век!
– А для меня – как вчера было, – с легкой грустью заметил Крячко. – Восьмидесятый год! Лето, Олимпиада, толпы иностранцев, смерть Высоцкого… И я сам – молодой, стройный и красивый. И уже от одного этого счастлив! Ты помнишь, как было в молодости? Нам не нужен был повод или причина, чтобы чувствовать себя счастливыми. Мы были счастливы уже от того, что молоды.
Агафонов с легким удивлением посмотрел на Крячко, который, увлеченный воспоминаниями, выглядел очень воодушевленным, и в то же время в голосе его звучала некая горечь.
– У тебя что, дома неприятности? – осторожно спросил Александр.
– Почему? – стушевался Крячко.
– Да ты вроде никогда не был склонен к сентиментальности, – пожал плечами Агафонов. – А также к философским размышлениям.
– Это опять же в молодости, – поднял палец Крячко. – А сейчас я… Сейчас я просто старею, Саня. Старею. И с особой грустью вспоминаю былые времена и начинаю гораздо сильнее ценить то, что тогда было само собой разумеющимся. Гораздо сильнее, потому что теперь лишаюсь этого.
Ознакомительная версия.
