Он вошел в бар, который раньше был пиццерией. Раньше, когда он еще был на свободе, здесь подавали роскошную пиццу. Они с Джози и ребятами всегда сюда ходили. Там, в Кастлвью, он много думал о Джози. По ночам, лежа один в постели, он все время думал о Джози. И даже потом, когда он нашел себе «петуха», который был готов на все, лишь бы его не били, во время полового акта он думал о Джози. Только о Джози. Он думал о Джози, он представлял себе Джози как наяву. Джози, которую он убил топором.
Проигрыватель орал латиноамериканскую песню. Блин, кругом одни латиноамериканцы! В Кастлвью их было больше, чем на всех сахарных плантациях, вместе взятых! Стоявший за стойкой латинос мурлыкал себе под нос, подпевая проигрывателю, и протирал стаканы, потряхивая головой в такт музыке. Посетителей в баре не было. Галлоран сел на табурет рядом с баром и попросил пива. Бармену, похоже, не понравилось, что ему помешали слушать его латиноамериканскую музычку. Он хмуро поставил стакан, который протирал, и отправился наливать пиво.
– Спасибо, – сказал Галлоран.
Бармен что-то пробормотал по-испански.
– Вы сами здесь живете?
– А что? Вы из полиции?
«Смешно!» – подумал Галлоран. Он улыбнулся и покачал головой:
– Нет. Я не из полиции.
– Вы похожи на полицейского, – сказал бармен и пожал плечами.
– Меня зовут Джек Галлоран. Я ищу свою дочь.
– Дочь, говорите?
– Да, дочь.
– Галлоран, говорите? – Бармен пожал плечами. – Нет, Галлоранов у нас тут нет. Дочь, говорите?
– Моя дочь. Белокурая девушка, восемнадцати лет. Мойра Галлоран.
– Нет, таких тут нет. Заплатите за пиво, пожалуйста.
– Я не коп, и она ни во что не ввязалась, – сказал Галлоран, доставая кошелек. – Мне просто нужно ее найти, вот и все.
– Мне по фигу, ввязалась она во что-то, не ввязалась, и вообще, кто она такая, – ответил бармен. – Я ее не знаю. С вас семьдесят пять центов.
Галлоран заплатил за пиво, которого он не пил, и снова вышел на авеню. На ту сторону улицы, по которой он шел, падала тень от элеватора, и это было хорошо: она хоть немного защищала от солнца. Ни ветерка, ни единого дуновения свежего воздуха. Проклятая жара и духотища. Он обходил бары, расспрашивая, не знает ли кто его дочь, Мойру Галлоран. И только в пятом баре ему наконец улыбнулась удача. Бармен, как и все прочие бармены, был пуэрториканцем, с таким густым акцентом, что его можно было резать мачете.
– Мойра Галлоран? – переспросил он. – Не, не знаю. Есть Мойра Джонсон.
– Джонсон?
– Джонсон, si. Высокая блондинка, такая, как вы говорит, восемнадцать-девятнадцать лет.
– Джонсон, говорите?
– Джонсон. Она замуж за Генри Джонсоном. Живут на Мариен-стрит. Вы знаете Мариен?
– Бывал.
– Вот там, – сказал бармен.
Галлоран вспомнил почтовые ящики у дверей своего бывшего дома. На них было написано «Джонсон» и «Гарсия». Неужели его дочь снова поселилась в их старом доме? Его адвокат говорил ему, что дом продавался, но, Господи Иисусе, неужели его купили Мойра с мужем? Может быть, они живут в той самой квартире, где жили они двенадцать лет тому назад, на первом этаже, а квартирку наверху, поменьше, сдают этому латиносу Гарсии – наверно, этот тот самый, который полол сорняки в палисаднике. Некоторые из этих латиносов чернее любого африканского ниггера.
Галлоран уплатил за пиво и вышел на улицу. На улице стало еще жарче, и Галлоран внезапно почувствовал, что обливается потом. Теперь, когда он был так близок к тому, чтобы найти ее, когда это оказалось куда легче, чем он думал, он внезапно вспотел и начал задыхаться. Когда он миновал знакомый поворот на Мариен-стрит, сердце у него в груди отчаянно колотилось. Он прошел мимо десятка девчонок-пуэрториканок, прыгающих через веревочку, и остановился перед домиком, в котором он когда-то жил с Джози и ребятами, пока ему не пришлось ее убить. Тот самый дом, который он семь лет делил с Джози. А теперь тут живет Мойра. Черный, как ниггер, латинос, Гарсия, все еще полол сорняки перед домом.
– Эй! – окликнул его Галлоран.
Человек поднял голову.
– По-английски понимаешь? – спросил Галлоран.
– Это вы мне? – уточнил мужчина. На вид ему было лет двадцать с небольшим. Худощавый парень в футболке и обрезанных по колено голубых джинсах. В правой руке он держал тяпку.
– Да, вам, – сказал Галлоран. – Я ищу Мойру Джонсон. Вы ее знаете?
– Знаю, – сказал парень. – А что вы от нее хотите?
– Это моя дочь, – ответил Галлоран.
– Ах вот как... – сказал парень.
– Что значит «ах вот как»?
– Значит, вас все-таки выпустили?
– А вы кто такой, черт побери?
– Генри Джонсон, – ответил парень. – Муж Мойры. Лучше в вы пропали. Мойра не желает иметь с вами ничего общего.
– Слушай, ты, педик! – начал Галлоран, отворяя калитку, но увидел, как Джонсон стиснул тяпку, и остановился.
Когда сидишь в тюряге, приучаешься чуять, когда человеку можно дать в морду, а когда его лучше не трогать. Это по глазам видно. Вот Д'Аннунцио следовало бы понять это, когда он принялся в очередной раз прохаживаться насчет длинного носа. Ему следовало бы заметить, как сузились глаза Галлорана, и понять, что сейчас его рожу разделают на гамбургеры. Вот и сейчас в глазах этого ниггера (Мойра вышла замуж за ниггера. Eго дочь вышла замуж за ниггера!) было нечто, говорившее Галлорану, что сейчас парень опасен. Он остановился у калитки, попробовал примирительно улыбнуться и сказал:
– Я приехал издалека, чтобы встретиться с нею, сынок.
– Я вам не «сынок»! – рявкнул Джонсон. – Я вам не сын, и она вам больше не дочь.
– Я хотел бы ее повидать, – тихо сказал Галлоран.
– Ее нету дома. Убирайтесь, пока я не вызвал копов!
– Она моя дочь, и я хочу ее повидать, – ответил Галлоран ровным тоном. – Я хочу видеть, какой она стала теперь, когда выросла. Я не уйду отсюда, пока не увижу ее, я ждал двенадцать лет, чтобы ее увидеть, понял, ты?! И я ее увижу!.. С-сынок.
Должно быть, теперь у него был тот самый взгляд, который следовало бы заметить Д'Аннунцио за миг до того, как вилка вонзилась ему в лицо. Тот самый взгляд, который Галлоран видел у молодого Джонсона несколько минут тому назад. Он видел, как разжалась рука, сжимавшая тяпку. Джонсон все понял правильно. Это был ветеран уличных баталий – все ниггеры и Кастлвью знали в этом толк. Джонсон был стреляный воробей, он жопой чуял, когда дело пахнет жареным, и не хотел нарываться на человека, который не в себе.
– Ее действительно нету дома, – сказал Джонсон, но уже куда спокойнее.
– А когда она вернется? – спросил Галлоран.
– Она в магазин пошла, – сказал Джонсон.
– Это не ответ.
– В чем дело, Хэнк? – спросил сзади женский голос.
Галлоран обернулся.
Она стояла у самой калитки. Высокая стройная блондинка в босоножках, белых брюках и помидорно-красной топ-маечке. Под мышками она держала два пакета из оберточной бумаги, крепко прижимая их к груди. Галлоран даже на расстоянии сразу увидел удивительно яркие голубые глаза. Какой-то миг ему казалось, что он видит перед собой Джози, свою покойную жену. Он сказал себе, что вот эта красавица и есть его дочь, его...
– Мойра?
Она, похоже, узнала его. Она помнит его, Господи, она его помнит! Некоторое время она молча смотрела на него через заборчик, потом спросила:
– Что тебе здесь надо?
– Я пришел повидать тебя.
– Ну хорошо, ты меня видел.
– Мойра...
– Хэнк, скажи ему, пусть убирается отсюда.
– Мойра, я просто хотел поздороваться, только и всего.
– Ну, поздоровайся. И уходи.
– Я же тебе ничего не сделал! – жалобно сказал он и широко развел руками с растопыренными пальцами.
– Ничего не сделал, говоришь? Ах ты, сукин сын! Ты убил мою мать! Убирайся! – Она уже визжала. – Убирайся прочь, оставь меня в покое, убирайся, убирайся!!!
Он еще несколько мгновений смотрел на нее, потом опустил руки и молча вышел в открытую калитку, и прошел мимо Мойры, которая стояла на тротуаре, дрожа от ярости. Их глаза встретились – всего лишь на миг. Он тотчас отвел взгляд – такая ненависть кипела в ее глазах, – и быстро пошел в сторону авеню.
* * *
В субботу, в начале четвертого, Клинг позвонил в медэкспертизу узнать, почему до сих пор не пришли результаты вскрытия. Говорил с ним тот самый медик, который приезжал осматривать место происшествия накануне. Звали его Джошуа Райт, и первое, что он сказал:
– Вот жарища, а?
Клинг поморщился, пристроил поудобнее блокнот и приготовился записывать. Карелла сидел за своим столом, рядом со шкафом с папками, и говорил по телефону с аптекой «Эмброуз». До того он звонил по телефону Бонни Андерсон, уборщицы Ньюменов, найденному в записной книжке, и узнал от ее брата, что Бонни действительно с двенадцатого июля находится в Джорджии. Теперь он проверял вторую зацепку. Окна кабинета были распахнуты настежь, но сквозь решетки не просачивалось ни единого ветерка. В углу работал вентилятор, перемешивая раскаленный воздух. Оба детектива сидели без пиджаков, с расстегнутыми воротниками, оттянутыми галстуками и закатанными рукавами. Расположившийся напротив Хэл Уиллис, которому нравилось считать себя щеголем, пришел на дежурство в желтовато-коричневом летнем костюме и коричневом с золотом шелковом галстуке, аккуратно подвязанном под воротничок. Он разговаривал с владельцем ювелирного магазина в Стеме, который ограбили третий раз за месяц.
