Ознакомительная версия.
— Тащи сюда своего мазилу! — распорядился Морозов.
И работа закипела. В самом натуральном смысле. Пока тощий, обросший, как шишига из-под пенька, «свободный график» Власьев, получивший срок по статье 186 — за изготовление и сбыт поддельных денег, со слов Рожкова создавал портрет родственника Зайцева, на столике, в углу, закипал электрический чайник. А пачка «слоника» и собственная кружка художника, которую тот принес с собой, ожидали рядом.
Когда портрет был закончен, Рожков просто изумился. Он не знал, что человеческая рука может изобразить человека лучше всякого фотоаппарата.
Уезжал из колонии Поремский, будучи совершенно уверенным… ну, может, не совершенно, но достаточно все-таки твердо, что нити преступления уже находятся у него в руках. Остается теперь самое простое: найти и арестовать преступников. А уж в этом Владимир Дмитриевич, со свойственной ему самоуверенностью, был фактически уверен. Хотя и клясться, что называется, на крови пока не стал бы. Уже немалый опыт следователя указывал ему на то, что полная уверенность — категория шаткая. Недаром же старые, опытные уголовники учат свою молодую «смену»: «Расколоться ты можешь только в последнем слове. Что необязательно…» Да, впрочем, так иногда говорят своим клиентам и прожженные, собаку съевшие в своей практике адвокаты…
4
Владимир Дмитриевич хотел сделать сюрприз Александру Борисовичу. Он позвонил Турецкому на «мобильник», когда подъезжал к Москве, и сообщил, что везет просто потрясающую информацию. Время было позднее, шел одиннадцатый час, и Поремский, строго говоря, измотался за прошедший день — все же концы были приличные. Но желание поразить воображение шефа было сильней усталости. И Владимир услышал:
— Если не сильно перетрудился, подруливай прямо ко мне, на Фрунзенскую. Тут и Славка, и вообще.
Что означало «вообще», Поремский как-то не задумался. Но когда Турецкий открыл ему дверь и рукой показал, мол, проходи на кухню, а сам ушел в комнату, Владимир, уже мысленно готовя свой сюрприз, вошел на кухню и обомлел. Там, тесно составив стулья вокруг стола, сидели Грязнов с Гордеевым, а Турецкий появился, держа в руках четвертый стул — для нового гостя.
— Садись, — пригласил Александр Борисович, придвигая стул. — Голодный? Но учти, пожрать вряд ли много найдется. Колбаса, хлеб, сыр вот, если устроит.
Он показал на толстые куски небрежно нарезанной языковой колбасы и крупные кубики сыра. Зато возле мусорного ведра стояла опорожненная пузатая бутылка армянского коньяка, а вторая такая же, но уже основательно початая, красовалась посреди стола — между тарелкой с грудой колбасы и сыра и хлебницей с тонкими ломтями хлеба для тостов. Спартанская простота сервировки и собственно закуски указывала на то, что хозяйка отсутствует. Ирина Генриховна, знал Поремский по опыту, вмиг выкинула бы гостей с кухни, пока не накрыла бы стол «по-человечески».
Турецкий подумал, почесав макушку, встал и заглянул в холодильник. Сказал, обращаясь к Владимиру:
— Есть шпроты — в банке. Зеленый горошек. Открывать надо. Вон котлеты еще. Но они холодные…
— Котлеты — сюда! — пальцем показал Грязнов, ткнув в стол. — Значит, как нам, так а? Зато как ему?..
— Я предлагал, — стал оправдываться Турецкий, — вы сами отказались…
— Так то когда было? — резонно возразил Грязнов.
Гордеев, глядя на него, улыбался.
— Давно сидим? — спросил Поремский и подумал, что сейчас Юрке будет не до улыбок.
Грязнов посмотрел на свои часы:
— Полчаса уже, а что?
— Нет, я так просто. А ты, Юра, уже успел им что-нибудь рассказать?
Гордеев посмотрел непонимающим взглядом.
— Собственно, про что?
— Собственно, про клиента твоего, про Савина.
— А-а, ну да, рассказал. А у тебя что, есть что добавить? Ты ж в той колонии был? Я правильно понял, Саня?
— Все правильно, — ответил за Турецкого Поремский. — Ездил за своим, а нашел твоего, Юра. И не только.
— Поедешь потом или машину у меня оставишь? — спросил Турецкий, поднимая бутылку и придвигая Владимиру чистый стакан.
— Если можно, я б оставил. Устал, весь день за рулем. А сегодня, между прочим, те на «БМВ» опять «повели» меня. Но у кольцевой дороги отстали, и больше я их не видел.
— И правильно, — подтвердил Грязнов, подставляя Турецкому и свой стакан. — Они и не могли, там их мои хлопцы тормознули. Один уже у нас, в «Петрах», пойдет по двести двадцать второй — за незаконное хранение оружия. Двое других — на учете и вряд ли в ближайшее время появятся. Но если рискнут и ты их обнаружишь у себя на «хвосте», сразу докладывай, мы их теперь уже точно на чем-нибудь прихватим.
— На наркоте, например, на двести двадцать восьмой? — с легкой издевочкой в голосе подсказал Гордеев. — Которую сами же и подбросите, да?
— А я б на твоем месте, Юрочка, не острил, нет у нас, к сожалению, нынче в Уголовном кодексе статьи за недонесение, но зато есть — за сокрытие информации об опасности, как это тебе прекрасно известно, господин адвокат. Двести тридцать седьмая, родимая. По тебе плачет…
Гордеев набычился, а Грязнов рассмеялся:
— Не смотри на меня так грозно, это я нарочно разыгрываю тебя, чтоб ты нос не задирал, будто лично доставил нам преступника на блюдечке. И еще чтоб ты не цапал своими адвокатскими лапами мою доблестную милицию. Ну есть у нас отдельные недостатки, их много, я сам про них знаю, а что творится у вас, в адвокатуре? Это же — гнездо! Это же… подскажи, Саня!
— Я, между прочим, в силу своих морально-этических обязательств перед собственной профессией обязан хранить тайну клиента, не забывай об этом, Вячеслав Иванович. — Похоже было, что Юрий все-таки обиделся.
— Эка завернул! — продолжал смеяться Грязнов, подмигивая всем остальным. — Этика у них своя, понимаешь!.. А кстати насчет преступника. Ты что выяснил, Володька?
— Все вроде сходится, но вообще-то я не хотел бы на ходу. Разговор получится не короткий. — Поремский с сомнением посмотрел на бутылку, полагая, что, поскольку в доме мужики одни, вполне возможно продолжение. А там какая уж информация!
— Если ты по этому поводу, — Турецкий показал на опустевшую бутылку и поставил ее к первой, возле мусорного ведра, — то все, больше в доме ничего нет, а в магазин я не побегу.
— Нет, Юрка, ты понял, как он нас принимает? — не совсем трезвым голосом проговорил Грязнов. — Я так думаю, что, наверное, не сильно уважает. А ты как думаешь?
— Я думаю так же, как ты, Вячеслав, — в тон ему ответил Гордеев. — Вон и закуски тьма остается. Даже жалко как-то… А может, сами сходим? Вот допьем это и сходим? — Он посмотрел на просвет свой стакан.
— Нет, давай сделаем лучше. Допить — это само собой. Но мы не пойдем, а поедем. Зачем же у меня внизу машина?
Поремский вспомнил, что видел напротив подъезда Турецкого милицейскую «шкоду» с мигалкой, еще и удивился, что милиция ездит на всевозможных иномарках. Так вот, значит, чья…
— А потом? — спросил Гордеев, зевая.
— А потом мы поедем к тебе, тяпнем по маленькой, и ты ляжешь спать. А я поеду к себе домой. Но не раньше чем Володька нам расскажет… Впрочем, тебе наверняка неинтересно будет. — Он хлопнул Гордеева по плечу.
— Почему? Я тоже следователем был! Мне интересно. Или вы считаете, что мне нельзя слышать? Ну тогда другое дело, тогда я вас покидаю. Я все сказал.
«Наверняка они выпили далеко не две бутылки, — подумал Поремский. — Сидели вроде нормально, а тут приняли еще по полстакана — и почти с катушек. Так же не бывает…»
— Слушайте, мужики, если вам интересно, то оставайтесь, послушаем Володю. Только тогда давайте на сегодня остановимся, — предложил Турецкий, чувствуя, что на кухне назревают обиды.
И народ согласился с ним.
Убрали со стола закуску, вытерли лужицы пролитого коньяка и приготовились слушать, изображая даже преувеличенное внимание.
Поремский достал свой густо исписанный блокнот и три фотографии осужденных.
Гордеев, лишь взглянув, сразу ткнул пальцем в один из них, в портрет Савина:
— Ну вот же он! Мой клиент, чтоб его…
— Спокойно, Юра, — мягко остановил его Грязнов. — Ты же за него гонорар получал. Разве можно так плохо отзываться о человеке, который тебе платит?
— Да совсем не он платил! Фонд поддержки гласности в спецорганах за него платил. А сам он только ахинею нес про то, как всем отомстит.
— Сейчас-то нам уже наплевать, — заметил Турецкий, внимательно рассматривая фотографию Савина. — А знаете, мужики, я, конечно, не врач и не психолог, не психиатр, но, по-моему, у него уже тут не все в порядке со здоровьем. Надо бы показать его специалистам.
— Потрет или самого? — спросил Грязнов.
— Лучше самого. Ну давай, Володя, не томи. Я уже вижу, ты именно тех достал, кто нам и нужен. Эти фотографии завтра же — на опознание. И в цехе, и в бригаде, и у свидетелей.
Ознакомительная версия.
