Изуродованное кольцо переходило из рук в руки, и каждый рассматривал его.
— И что же это означает, Валманн? — спросила Моене с воинственными нотками в голосе, как будто речь шла о новом осложнении, которое он придумал, чтобы еще больше усложнить им работу…
— А то, что, видимо, сам Георг и засунул это кольцо в механизм лифта.
Эти слова произнес Рюстен. Этот примерный семьянин выглядел несколько подавленным, но все же продолжил свою мысль:
— Должно быть, он сорвал с себя кольцо и засунул его между шестеренками. — Он покачал головой. — Чтобы она не смогла спуститься вниз. Чудовищно…
— Но почему? — Моене переводила взгляд с одного на другого, как бы призывая их произнести то волшебное слово, которое прорвало бы порочный круг, объяснило необъяснимое, раскрыв иной смысл происшедшего, не такой жуткий, какой вырисовывался у всех в голове, и таким образом разрядить обстановку, помочь им выйти из этой тесной комнаты, вернуться домой к обеду, теленовостям (где будут исправлены слишком рьяные усилия Трульсена) и тихому вечеру на террасе.
— Может быть, он собирался сделать что-то такое, для чего хотел остаться в одиночестве, — предположил Валманн.
— Ты хочешь сказать?.. — Моене явно не решалась сделать последнее заключение.
— Но мы же знаем, что он сделал на самом деле, не правда ли? Ведь нет никаких сомнений в том, что он покончил собой. И возможно, она…
— Хотела помешать ему? Мне кажется, ты говорил, что их супружеская жизнь была сплошным адом. И тогда, я полагаю, она не возражала бы, если бы он… убрался ко всем чертям! — Моене не слыла любительницей крепких выражений. К тому же она не была замужем, и ей не знакомы приливно-отливные волны, поднимающие и опускающие лодку супружеской жизни от одной крайности к другой — от счастья к отчаянию — даже среди ежедневной суеты.
— Многое может случиться, когда ты стоишь перед лицом смерти, — произнес Рюстен. — Муж никогда не помешает, даже если он нелюбимый. И возможно, она понимала, что уж лучше жить так на втором этаже, чем попасть в дом инвалидов. Боже мой! Да есть тысячи причин, по которым она захотела бы помешать ему покончить с собой, да, она, в конце концов, могла искать примирения с ним в конце жизненного пути!
— Или же… — прервал его Валманн и тем вновь привлек всеобщее внимание. — Может быть, он засунул кольцо в шестеренку, потому что хотел, чтобы она там осталась — навсегда!
На минуту воцарилось всеобщее молчание и был слышен лишь легкий шум кондиционера.
— Этого мы никогда не узнаем, — сказал Рюстен, поморщившись и как бы желая, чтобы последние слова Валманна остались невысказанными.
— Ну тогда пойдем по домам, — заключила Моене и поднялась с кресла. Ее коротко подстриженные волосы прилипли ко лбу и вискам. Валманн обратил внимание на то, что у нее проявились красные пятна на руках, которыми она впивалась в ручки кресла. Судя по всему, сегодняшний день оказался напряженным для всех.
— Но кто же был третьим человеком в избушке? — спросил Рюстен, когда они с Валманном спускались вниз по лестнице.
— Трудно сказать, — ответил Валманн. Но не добавил, что занят как раз выяснением этого факта.
В такую чудесную погоду даже мрачные лесные делянки в Станге Вестбюгд в лучах солнца выглядели привлекательно. Однако пожарище есть пожарище.
Валманн почувствовал запах, как только вышел из машины, едкий кисловатый запах, не похожий ни на какой иной — ни костра, ни горящего хвороста; вонь от пожара остается в воздухе несколько дней, как будто огонь уничтожил не только дом и мебель, но память о его обитателях, их маленькие радости и большие заботы, их будничную рутину, неосуществившиеся мечты и смутные надежды, которые в конце концов превратились в ядовитый дым смирения и загубленной жизни.
На лужайке не было машин и, к счастью, никаких любопытных. Валманн толком сам не знал, что он там ищет. Хижина сгорела целиком. Останки увезли. Маловероятно, что люди Фейринга что-то просмотрели, что могло бы пролить свет на происшедшее вчера вечером. Но Валманна тянуло сюда. Казалось, что объяснение этой трагедии — вернее, этих трагедий — скрывалось где-то в окрестностях. И когда он в своем «мондео» проезжал мимо поселка Станге с его пасторальной панорамой, мимо больших усадеб, бесконечных земельных угодий, рощ со старыми тридцатиметровыми деревьями, он чувствовал, что никогда еще не был так близок к решению загадки, так уверен в своей способности увязать все события в единое целое… Внезапно он окунулся в лесную мглу, и все вмиг потемнело, исказилось, стало неузнаваемым, ясная и открытая перспектива исчезла, а хорошо известные предметы внезапно приобрели загадочный, даже угрожающий вид. Именно здесь, среди этих естественных природных противоречий, и скрывался ответ.
На пожарище не было любопытных зрителей, однако было похоже, что кто-то все же проигнорировал запретную ленту, натянутую полицейскими, и подошел совсем близко и сидел теперь на приступках около сарая. Это был пожилой человек, и из-под кепочки с надписью «Флорида Саншайн Стейт» выбивались седые волосы.
Валманн подошел поближе. Мужчина поднял голову. У него были резкие, правильные черты лица, острый нос, большой подбородок. Когда-то он, должно быть, был красив, но сейчас вид у него был больной и измученный. Матовые голубые глаза бегали под густыми бровями, а губы дрожали.
— Рихард Солум, — обратился к нему Валманн, — я из полиции. Вы со мной говорили вчера по телефону. Я полагаю, нам есть что обсудить.
— Из полиции? — повторил тот неуверенным голосом. — Полиция мне сейчас уже не поможет.
— Зато вы можете нам помочь, — произнес Валманн, стараясь придать своему голосу как можно больше доброжелательности.
— У меня был сын, — продолжал старик, — не обращая внимания на слова собеседника, — но он погиб в пожаре вчера вечером. У меня был сын… — повторил он и провел морщинистой рукой по лицу. А затем добавил: — Но я не знал этого. И вот он мне написал. Однако письма мне не переслали. Ни одного. Она не послала их. Я нашел их вчера, когда приехал домой. Я мог бы помочь ему, но теперь слишком поздно.
— Гудрун Бауге? — спросил Валманн.
— И почему она не послала мне письма?.. — Он не обращал внимания на слезы, которые катились по его лицу меж морщин и делали щеки мокрыми и блестящими.
— Это Гудрун Бауге, жена управляющего, не переслала вам письма?
— Да, Гудрун. Вообще-то она крепка, как скала, и очень надежна. Я верю ей больше, чем своему банку.
— Пойдемте, я отвезу вас домой, — ответил Валманн.
Валманн оставил мобильник в машине. Нам экране обозначился звонок. Он сразу же узнал номер — то был Бьярне Бауге. Валманн почти не сомневался в том, что случилось. Пока Солум усаживался на пассажирском сиденье, он набрал номер больницы в Эльверуме. Дежурная сестра подтвердила через некоторое время, что госпожа Гудрун Бауге поступила накануне утром с маточным кровотечением. Врачи пытались спасти плод, но безуспешно. Она была в возбужденном состоянии и получила успокоительное. К тому же потеряла много крови, и ей поставили капельницу. К вечеру она несколько успокоилась, однако дежурный врач отделения решил оставить ее под наблюдением до следующего дня. От пациенток, перенесших выкидыш, можно ожидать непредсказуемых реакций. Госпожу Бауге положили в отдельную палату, чтобы обеспечить ей покой. Однако вечером она исчезла из больницы. Сейчас выясняется, насколько в этом виноваты дежурные. Предполагают, что она отправилась домой, однако связаться с родственниками не удалось. После этого о случившемся известили полицию. К таким делам всегда подходили чрезвычайно осторожно и не разглашали их. В большинстве случаев пациенты остаются невредимы.
Валманн поблагодарил и отключился. Он проклинал правила органов здравоохранения, касающиеся сохранения медицинской тайны и охраны прав личности. Если бы он сразу узнал о коллапсе Гудрун Бауге и ее побеге из больницы, все было бы по-другому. Однако его раздражение было вызвано и другими причинами: если бы он сам был повнимательнее, если бы хорошенько поразмышлял… Ведь избушка находилась на территории усадьбы Брагенес — здесь была ясная связь, а он увидел ее только сейчас! Разве не было оснований вмешаться и расширить поиски? А что касается Гудрун Бауге, ее удивительного спокойствия, отсутствия реакции на обнаружение трупа в лесу, полной погруженности в сельхозработы (а он-то подумал, что это крестьянский инстинкт), разве все это не давало оснований для некоторых вопросов и сомнений? Многое могло бы выясниться, если бы он допросил ее две недели назад! И многих несчастий можно было бы избежать!
От досады и раздражения он прибавил газу и быстро покатил по травянистой дороге.
