— Да уж не так, как тебе. У меня нет твоих предубеждений.
— Каких это предубеждений?
— Против начальства… против англичан… против… — Секунду помедлив, она спросила: — Продолжать?
— Мне кажется, я все еще выше тебя по должности.
— И что?
— Могу привлечь тебя за несоблюдение субординации.
— И до колик насмешить руководство?
Он замолчал, признавая себя побежденным. Либо она с годами стала более развязной и дерзкой, либо он сдает и становится тугодумом. Наверное, и то и другое.
— Как думаешь, мы сможем уговорить этих лабораторных магов выйти на работу в субботу? — спросил он.
— Посмотрим.
— А как насчет Рэя Даффа? Одно твое слово, и он все сделает.
— А мне в благодарность придется провести весь день, разъезжая с ним в его крошечной провонявшей машине?
— Зато конструкция считается классической.
— Он не устает мне об этом твердить.
— Он же восстановил ее буквально из хлама… — Ребус слышал, как она вздохнула. — Так ты его попросишь?
— Попрошу. А ты посвятишь сегодняшний вечер возлияниям?
— Сегодня я в ночной смене.
— Сразу после похорон?
— Кто-то ведь должен нести вахту.
— Зуб даю, ты сам напросился.
Он не ответил, а, помолчав, спросил, каковы ее планы.
— Мечтаю добраться до подушки. Хочу встать завтра пораньше и со свежей головой. В общем, быть готовой к маршу.
— А что тебе поручили?
Она засмеялась.
— Я не работаю завтра, Джон, — я иду на марш по своей воле.
— Вот это да, черт побери.
— Тебе тоже не мешало бы поучаствовать.
— Да ну? Без меня, конечно, там не обойдутся! Лучше уж в знак протеста останусь дома.
— Какого еще протеста?
— Против Боба Гелдофа, будь он проклят. — Она снова рассмеялась прямо ему в ухо. — Если соберется куча народу, будет впечатление, что это его заслуга. Так не годится, Шивон. Хорошенько подумай, прежде чем принимать в этом участие.
— Я пойду туда, Джон. Помимо всего, я хочу повидаться со своими родителями.
— Со своими?…
— Они уже едут сюда из Лондона — и не из-за того, к чему призывает Гелдоф.
— Они собираются принять участие в марше?
— Да.
— А я смогу с ними повидаться?
— Нет.
— Почему?
— Потому что ты именно такой коп, каким я им представляюсь в жутких снах.
Тут бы он должен был рассмеяться, но понял, что шутит она лишь наполовину.
— Хороший довод, — буркнул он.
— Ты сумел избавиться от босса? — спросила она, чтобы сменить тему.
— Расстался с ним на парковке для прислуги.
— Не шути — ведь у них в «Глениглсе» и вправду есть такая парковка. Он тебе посигналил на прощанье?
— А как сама думаешь?
— Наверняка посигналил. Поварившись в здешнем котле, он десяток лет скинул!
— К тому же дал возможность ребятам в участке отдохнуть от него.
— В общем, всем повезло. — Помолчав, она спросила: — Думаешь попытаться?
— О чем ты?
— О Сириле Коллере. Тебе ведь еще целую неделю гулять без поводка.
— Вот, оказывается, за кого ты меня держишь!
— Джон, тебе ведь всего год до пенсии. Я знаю, ты хочешь сделать последнюю попытку разобраться с Кафферти…
— Тебе кажется, что ты еще и видишь меня насквозь.
— Послушай, я просто хочу…
— Знаю и чрезвычайно тронут.
— Ты что, и вправду думаешь, что виноват Кафферти?
— Если Кафферти не виноват, он сам будет искать виновного. Послушай, если родители тебя достанут… — Вот настала и его очередь сменить тему. — Пришли мне сообщение на мобильник, и мы встретимся, чтобы выпить.
— Договорились. Поставь прямо сейчас диск «Элбоу».
— Здорово придумала. Созвонимся.
Ребус выключил телефон и сделал то, что ему посоветовали.
Заграждения устанавливались повсюду. За мостом Георга IV и вдоль всей Принсез-стрит суетились рабочие. Дорожно-ремонтные и строительные работы были приостановлены, леса разобраны, поскольку их части могли быть использованы демонстрантами как метательные снаряды. Почтовые ящики наглухо запечатали, а витрины некоторых магазинов забрали досками. Финансовые учреждения получили предупреждения и соответствующий инструктаж — сотрудников просили не надевать форменной одежды, чтобы не становиться мишенью для толпы. Для вечера пятницы было необычайно тихо. Центральные улицы патрулировали полицейские фургоны; их ветровые стекла были защищены металлическими сетками. Еще больше полицейских фургонов было припарковано на неосвещенных боковых улицах. Сидящие в них полицейские, одетые в спецкостюмы, потешались друг над другом и рассказывали истории о прошлых мероприятиях подобного рода. Некоторые ветераны полиции еще помнили последнюю волну шахтерских забастовок. Другие рассказывали о более поздних баталиях. Они в шутку пугали друг друга слухами о грядущем нашествии итальянских анархистов.
— Генуя их закалила.
— Это как раз то, что нам нужно, правда, парни?
Бравада, нервозность, служебная сплоченность. Разговоры сразу смолкают, как только в эфир выходит полицейское радио.
Дежурные полицейские в ярко-желтых куртках циркулировали по железнодорожному вокзалу, тоже перекрытому заграждениями. У некоторых офицеров в руках были видеокамеры, на которые они снимали прибывающих на лондонском поезде антиглобалистов. Их не стоило труда опознать по громогласным выкрикам, рюкзакам на спинах, футболкам с эмблемами, слоганами и значками, по специфическим браслетам на запястьях, по флагам и транспарантам в руках, по мешковатым брюкам, камуфляжным курткам, туристским бутсам. Как сообщала информационная служба, автобусы, набитые противниками глобализации, двигались из южных районов Англии. По предварительным оценкам, в путь отправилось около пятидесяти тысяч человек. В более поздних сводках говорилось уже о ста тысячах. И это помимо туристов, наводняющих в летнее время Эдинбург.
Где-то в городе размещался штаб, откуда должны были поступать сигналы к началу маршей и митингов противников «Большой восьмерки». Их готовилась конвоировать полиция, возможно и конная. Плюс большое количества кинологов с собаками, включая тех четырех, что несли дежурство в главном вестибюле вокзала Уэверли. План был очень прост: показать силу. Пусть потенциальные бунтари видят, с кем им придется иметь дело. Щиты, дубинки, наручники; лошади, собаки, патрульные фургоны.
Численное превосходство.
Оснащенность и вооружение.
Тактика.
В прошлом Эдинбург выдержал не одну вражескую атаку. Жители укрывались за стенами и воротами, а когда в них образовывались бреши, уходили по узким туннелям, прорытым под замком и главной улицей, оставляя врагу пустой город и тем обесценивая его победу. Это был талант, который и теперь проявляется во время ежегодных Августовских фестивалей. По мере того как нарастает приток чужаков, местные жители все более стушевываются, словно сливаются с фоном. Возможно, этим же объясняется пристрастие эдинбуржцев к «потаенным» видам деятельности, вроде банковского дела. До недавнего времени площадь Святого Андрея слыла самым богатым местом в Европе, ведь там находились штаб-квартиры нескольких могучих корпораций. Но из-за недостатка места современное строительство захватило теперь Лотиан-роуд и пошло дальше на запад, в направлении аэропорта. Недавно возведенное здание «Ройял Банк» в Гогарберне рассматривалось как возможная мишень. Так же как и резиденции «Стэндард Лайф» и «Скоттиш Уидоуз». Разъезжая по улицам, чтобы убить время, Шивон поняла, что в ближайшие дни город подвергнется такому испытанию, какое еще на его долю не выпадало.
С ней поравнялся, а затем и обошел ее полицейский автомобиль с ревущей сиреной. На лице водителя сияла счастливая улыбка мальчишки, которому сейчас все позволено. Розовый «ниссан», в который набилась местная молодежь, мчался в общем потоке машин. Шивон, понаблюдав за ним секунд десять, включила поворотник и встроилась в общий поток. Она направлялась к временному лагерю в Ниддри.
Совет выделил место для лагеря на обширном газоне вокруг спортивного центра Джека Кейна. Они рассчитывали, что здесь хватит места для десяти, а возможно, и пятнадцати тысяч человек. Установили временные туалеты и душевые кабины; порядок обеспечивали частные охранные структуры. Жители района шутили, что в ближайшие недели возле пабов можно будет купить сколько угодно палаток и походного снаряжения. Шивон предлагала родителям остановиться у нее. А как же иначе: ведь это они помогли ей купить квартиру. Они могли бы спать на ее кровати, а она бы легла на софе. Но те категорически отказались: они приедут на автобусе и будут стоять в лагере вместе со всеми. В 1960-е они были студентами и никогда потом не отделяли себя от этого периода. Хотя сейчас им было под шестьдесят — они с Ребусом принадлежали к одному поколению, — отец все еще забирал волосы в хвост, который болтался на спине. А мать до сих пор носила платья, напоминающие подпоясанную тунику. Шивон вспомнила сейчас то, что сказала раньше Ребусу: ты именно такой коп, каким я им представляюсь в жутких снах. Теперь в глубине души она понимала, что выбрала профессию полицейского прежде всего в пику им. Душа ее жаждала бунта, расплаты за то, что они, при их преподавательской работе, таскали ее за собой, как любимую куклу, с места на место, из школы в школу. Просто ей захотелось проявить самостоятельность. Когда она сообщила им о своем намерении, они посмотрели на нее так, что она чуть не взяла свои слова обратно. Но это было бы проявлением слабости. Они сильно не противились, только намекали, что работа в полиции — не та область, где она полностью сможет реализоваться. Этого было достаточно, чтобы она в полном смысле слова уперлась рогом.
