Когда официант поставил на столик бутылку кьянти, Поччо сказал:
— А я думал, вы пьете только пиво.
Он был небольшого роста, почти лысый, лишь несколько очень черных волосиков торчало на самой макушке. Глаза у него были большие и круглые, нос — картошкой, похожий на нос Лоньона, рот тоже большой и подвижный — рот клоуна. Со своими партнерами, сидевшими против него за стойкой, он разговаривал по-итальянски. Оба они были одеты с чрезмерной изысканностью, и Мегрэ без всякого сомнения нашел бы их имена в полицейском архиве. Младший явно употреблял наркотики.
— Лоньон, берите спагетти.
— После вас, господин комиссар.
Быть может, Лоньон и в самом деле никогда прежде не ел спагетти, а быть может, он все это специально разыгрывал: он тщательно подражал всем жестам Мегрэ с видом гостя, который из кожи вон лезет, чтобы понравиться хозяину.
— Невкусно?
— Да нет, что вы, вполне можно есть.
— Хотите, я закажу что-нибудь другое?
— Ни за что! Это наверняка очень питательно.
Спагетти упорно соскальзывали с его вилки, и молодая женщина, сидевшая в глубине зала, не могла сдержать смеха. Кончив играть в кости, те, что стояли у стойки, пожали руку Поччо и, бросив взгляд на Мегрэ, медленно, подчеркнуто медленно двинулись к двери, словно специально демонстрируя, что им нечего бояться и что совесть их чиста.
— Поччо!
— Да, господин комиссар!
Поччо оказался еще меньше ростом, чем можно было предположить, глядя на него через стойку. У него были на редкость короткие ноги, и это особенно бросалось в глаза, потому что он носил чересчур широкие штаны.
Он подошел к столику Мегрэ и Лоньона с дежурной улыбкой на губах и с белой салфеткой под мышкой.
— Так вы, значит, любите итальянскую кухню?
Вместо ответа Мегрэ снова поглядел на фотографию боксера и спросил:
— Вы давно видели Чарли?
— Вы знаете Чарли? Вы были в Америке?
— А вы?
— Я? Я там прожил двадцать лет. В Сен-Луи, в Бруклине.
— Когда Чарли приходил сюда с Биллом Ларнером в последний раз?
Разговор этот шел совсем в американском духе, и Мегрэ заметил, что Лоньон прислушивался к нему с некоторым изумлением.
И в самом деле, подобные беседы во Франции происходят обычно по-другому: Поччо вел себя совсем не так, как этого можно было ожидать от хозяина весьма подозрительного заведения, когда его допрашивает полицейский комиссар. Держался он крайне непринужденно, уверенно, а его большие круглые глаза искрились насмешкой. Скорчив комичную гримасу, он почесал себе затылок.
— Выходит, вы и Билла знаете? Неженку Билла, да? Очень симпатичный парень.
— Один из ваших завсегдатаев?
— Вы полагаете?
Поччо подсел к ним.
— Анжелино, принеси стакан.
И он налил себе кьянти.
— Не волнуйтесь, вином угощаю я. Обедом, впрочем, тоже. Не каждый же день мне выпадает честь принимать комиссара Мегрэ.
— А вы весельчак, Поччо!
— Мне всегда весело. Не то что вашему другу. Он, видно, потерял жену?..
И Поччо поглядел на Лоньона с наигранным сочувствием. — Анжелино! Ты подашь этим господам эскалопы по-флорентийски. Скажи Джиовани, чтобы он приготовил их, как для меня. Вы любите эскалопы по-флорентийски, комиссар?
— Позавчера я видел Чарли Чинаглиа.
— Вы только что прилетели из Нью-Йорка?
— Чарли в Париже!
— Серьезно? Ну что за народ! Десять лет назад он звал меня только «мой Поччо», он дня без меня не мог прожить. Впрочем, если мне память не изменяет, он называл меня «папа Поччо». А теперь выясняется, что Чарли в Париже, а ко мне и носа не кажет!
— И Билл Ларнер тоже вас забыл? И Тони Чичеро?
— Повторите, пожалуйста, последнее имя.
Поччо даже не пытался скрыть, что ломает комедию. Он откровенно кривлялся, словно клоун на манеже. Лишь внимательно приглядевшись, можно было заметить, что, несмотря на все ужимки и шуточки, взгляд его оставался жестким и тревожным.
— Странно. Я знавал немало разных Тони, но вот Тони Чичеро что-то не припомню.
— Он из Сен-Луи.
— А вы были в Сен-Луи? В этом городе я получил американское гражданство. Ведь я — гражданин Соединенных Штатов.
— Но сейчас вы живете во Франции. И французское правительство может в один прекрасный день лишить вас лицензии на содержание ресторана.
— Почему? Разве я нарушил санитарные нормы? Драк у меня тоже не бывает можете справиться у комиссара нашего района. Господин комиссар — вы его, наверное, знаете — посещает иногда мой скромный ресторан, для меня это большая честь… В эти часы у меня всегда мало народу — моя клиентура приходит позже… Ну как, по вкусу ли вам наши эскалопы?
— У вас есть телефон?
— Конечно! Кабина вон там, в глубине зала, дверь налево, рядом с туалетом.
Мегрэ встал, направился к телефону, плотно закрыл за собой дверь, набрал номер Сыскной полиции и шепотом произнес:
— Жанвье? Я у Поччо, это ресторан на улице Акаций. Предупреди службу подслушивания, чтобы на весь вечер подключились к этому телефону. Времени у тебя достаточно — ничего интересного раньше чем через полчаса не произойдет. Пусть записывают все разговоры, особенно если будет произнесено хоть одно из трех имен, которые я тебе сейчас назову.
И он по буквам продиктовал имена Чинаглиа, Чичеро и Билла Ларнера.
— Ничего нового?
— Ничего. Просматриваю регистрационные карточки гостиниц.
Когда Мегрэ вернулся в зал, он увидел, что Поччо пытается, правда тщетно, вызвать улыбку на лице Лоньона.
— Значит, выходит, вы пришли ко мне не ради моей итальянской кухни, комиссар?
— Послушайте, Поччо, Чарли и Чичеро уже две недели в Париже, вы это знаете не хуже меня. С Ларнером они встретились, скорее всего, у вас.
— Чичеро я не знаю, но что до Чарли, то он, должно быть, сильно изменился, раз я его не узнал.
— Ясно. По некоторым причинам мне хотелось поговорить с этими господами с глазу на глаз.
— Со всеми тремя?
— Речь идет о серьезном деле. Об убийстве.
Поччо комично перекрестился.
— Вы меня поняли? Ведь мы не в Америке, где так трудно собрать улики.
— Вы меня огорчаете, комиссар. Честно говоря, я от вас такого не ожидал. — И добавил, поднимая свой стакан: — За ваше здоровье! Я очень рад с вами познакомиться! Я много слышал о вас, как, впрочем, и все. И я говорил себе: «Этот человек знает жизнь, все видит насквозь». А вы приходите ко мне и обращаетесь со мной так, словно вам невдомек, что Поччо никогда никому не причинил ни малейшего зла. Вы расспрашиваете меня о каком-то давно забытом боксере, которого я не видел десять, а то и пятнадцать лет, и думаете обо мне бог весть что…
— Стоп! Сегодня я больше не намерен обсуждать с вами все это. Я вас предупредил: речь идет о мокром деле.
— Странно, в газетах об этом ничего не было. Кого убили?
— Это не имеет значения. Но если Чарли и Чичеро в самом деле приходили сюда или если вы имеете хоть самое смутное представление о том, где они находятся, то — обещаю вам — вас будут судить как соучастника преступления.
Поччо печально покачал головой:
— Нехорошо так со мной поступать!
— Они приходили сюда, да или нет?
— Когда, по-вашему, они могли сюда прийти?
— Еще раз спрашиваю: они здесь были?
— Здесь бывает столько народу, господин комиссар! По вечерам у меня все столики заняты, часто даже на улице стоит очередь. Разве я могу всех заметить?
— Они сюда приходили?
— Знаете что! Хотите убедиться, что Поччо верный человек? Я вам обещаю: как только кто-либо из них появится у меня, я вам тут же позвоню! Это по-честному. Опишите мне Чичеро.
— Не имеет смысла.
— Тогда как же, по-вашему, мне его опознать? Разве я могу проверять паспорта своих клиентов! Сами подумайте! Я женат, господин комиссар, у меня дети. Я всегда уважаю законы страны, в которой живу. Могу вам сказать: я подал прошение на получение французского гражданства.
— После того как получили американское?
— Это было ошибкой: мне не нравится тамошний климат. Я уверен, что ваш спутник меня лучше поймет.
Он посмотрел на Лоньона в упор, с жестокой насмешкой, и тот, не зная, куда отвести глаза, громко высморкался.
— Официант! — крикнул Мегрэ.
— Я вам уже сказал, что вы — мой гость.
— Сожалею, но я не могу этого принять.
— Ваш отказ я буду рассматривать как личное оскорбление.
— Как вам угодно. Официант, принесите счет!
В сущности, Мегрэ только делал вид, что сердится. Поччо был не робкого десятка, и это импонировало Мегрэ. Нравилось ему и то, что он занимается парнями, которые оказались не по зубам американской полиции. Что и говорить, железные ребята, — такие ведут игру до конца. Разве Макдональд не сказал ему, что Чинаглиа — убийца? Он уже предвкушал радость, которую испытает, когда позвонит через несколько дней в Вашингтон и скажет небрежным тоном: «Алло! Джимми!.. Мне удалось их взять». Но пока что Мегрэ понятия не имел, кем же был тот человек, которого выбросили на улице Флешье, чуть ли не к ногам инспектора Лоньона. Он не знал даже, умер ли этот незнакомец. Что же касается второй машины, той, что подобрала труп или раненого, то про нее уж решительно ничего не было известно.
