Вот и грязелечебница — великолепное старинное здание из бурого камня, оно массивно, громадно и изящно, как древние римские бани.
По красивой изгибающейся лестнице я спускаюсь на каменный двор, пересекаю его и уже по другой, широченной, в несколько ступеней, лестнице поднимаюсь ко входу в грязелечебницу. Здесь, возле одной из величественных колонн, меня поджидает Дагир. Он только что пришел.
Мы скрываемся от дождя в глубокой арке, где тепло, сухо и царит полумрак. Больше нам ничего не надо.
— Ну, рассказывай, — нетерпеливо говорит Дагир. — Почему ты отменил арест Кости?
— Потому что произошла ошибка. Нам, оказывается, нужен совсем другой человек. Но этот Костя…
И я ему рассказываю, как опасна Костина группа, что она уже готова идти на преступление и что ею надо заняться немедленно. Я называю и характеризую каждого из участников этой группы, все, что я о каждом запомнил, что бросилось мне в глаза: их имена, внешность, повадки и роль в группе. Больше других мне запомнился красноглазый старик, и он вызывает у меня особые опасения. Все остальные мелюзга, включая и Мотьку.
Дагир напряженно слушает. Он ничего не записывает, у него профессиональная память и хорошая квалификация, это я уже успел понять. Другой бы сразу схватился за карандаш, когда ему сообщают так много «горячих» сведений. Кроме того, мне кажется, что кое-кого из этой группы Дагир уже знает, просто по той же профессиональной привычке он не хочет перебивать меня.
— Ну, а теперь насчет Павла, — говорю я. — Вот он, погляди.
Я достаю фотографию. Еще достаточно светло, и Дагир внимательно рассматривает лицо человека, на которого я ему указываю. Он подходит для этого поближе к выходу из арки и брызги дождя попадают на фотографию.
— Прошлым летом, в июле, он жил в моем санатории, — поясняю я. — И этим летом он тоже был в Тепловодске, правда, неизвестно в каком санатории. Нам этого парня надо найти.
— Значит, версия та же — убийство? — спрашивает Дагир.
— Пока версия та же, — киваю я и отвожу его в глубь арки, куда не достает дождь. — Если только этот Павел не довел ее до самоубийства.
— Дай мне фотографию, — просит Дагир. — Завтра верну. Мне придется ее кое-кому показать. Ты не возражаешь?
— Нет, конечно. Только постарайся не возбуждать лишнего любопытства и ненужных разговоров.
— Ну, зачем ты это говоришь?
— Ладно, извини. А фотографию я, пожалуй переправлю тебе завтра утром. Сегодня мне надо тоже кое-кому ее показать.
Дагир кивает в ответ, а я озабоченно продолжаю:
— Костя назвал его Пашка-псих. Не нравится мне эта кличка.
— Все узнаем, дорогой, — смеется Дагир. — Болезнь раскрыть легче, чем преступление. Сперва только узнаем фамилию. А потом в его истории болезни все прочтем. Дай мне два дня. А сам живи тихо и лечись. На казенный счет Плохо тебе?
— Неплохо, конечно. Но что-то много я тебе уже дел надавал, — не очень тонко намекаю я.
Впрочем, Дагир не обижается.
— А в чем дело? — спрашивает он. — Все сделано, — и достает из кармана сложенный листок бумаги. — Вот список больных, кто приезжал в твой санаторий прошлым летом, когда там Вера была, и снова приехал сейчас. Всего четыре человека, к сожалению.
Я нетерпеливо разворачиваю листок и снова подхожу ближе к свету.
В списке Дагира действительно всего четыре фамилии. Троих я знаю заранее, это мои старики инженеры и Валя. Четвертым же, к моему удивлению, оказывается не кто иной, как Виктор Богданов, мой веселый сосед по комнате. А я-то даже не подозревал, какой ценный человек живет рядом со мной.
— Знаю всех четверых, — говорю я и возвращаю список. — Попробую выяснить, не помнит ли кто-нибудь из них Павла. Веру кое-кто из них помнит Ну, а ты ищи по документам.
— Не бойся, найду, — кивает мне Дагир и добавляет: — Еще одно твое дело сделал. Того самого «дядюшку» установил. Помнишь?
— И кто же это такой? — с некоторым даже любопытством спрашиваю я, хотя мысли мои заняты сейчас совсем другим.
Дагир трет лоб, потом начинает шарить по карманам, бормоча:
— Погоди, погоди… очень трудная фамилия… я ее записал… из Москвы, понимаешь… А, вот!
Он наконец вытаскивает из кармана еще один клочок бумаги и, высунувшись из арки, благо дождь уже совсем прошел, медленно, по складам читает:
— Мен-шу-тин!.. Станислав Христофорович.
— Вот тебе раз! Это же мой знакомый! — невольно вырывается у меня. Ах, бедолага!
— Ну, тогда не показывай виду, что знаешь, — улыбаясь, говорит мне Дагир и грозит пальцем.
— Да нет! Не в том смысле знакомый. Это же начальник Веры. Теперь все понятно! То-то мне Анатолий сегодня сказал, что сперва к ним в колхоз начальство приезжало. А потом уже приехала Вера.
— Дает это тебе что-нибудь? — интересуется Дагир.
Я пожимаю плечами.
— Ровным счетом ничего. Мне нужны сведения не о Верином начальнике, а о Павле. И мне пора от вас укатывать. Интересно, где живет этот Павел, в каком городе?
— Все узнаем. Очень скоро, — говорит Дагир. — Не волнуйся. Чего ты, в самом деле, волнуешься?
Мы прощаемся.
Какая-то пичужка, спрятавшись в густой кроне дерева возле арки, провожает нас странным посвистом:
«С-с-кью-вить!.. С-с-кью-вить!..»
Вечером за ужином я опять завожу разговор о прошлом лете и пропавшей девчонке. Замечу, кстати, что мы договорились приходить в столовую одновременно, чтобы не скучать за столиком в одиночку. Это конечно же предложила Раечка, она не переносит одиночества.
Вот и сейчас мы все в сборе. Оба инженера с удовольствием вспоминают прошлогоднюю историю. Пожилые люди вообще любят вспоминать любые события, далекие и близкие.
На этот раз я узнаю, что, оказывается, Яков Захарович приехал в тот раз сюда раньше своего друга и вместе они прожили всего неделю. Поэтому-то Яков Захарович и не встретился с Верой, он уехал раньше, чем приехала она.
Но зато выясняется другое любопытное обстоятельство.
Я рассказываю о бывшем «культурнике» Косте, которого оба инженера прекрасно помнят. Упоминаю я и о том, что он пытался ухаживать за Валей, которая, как я понял, из этого не делает секрета, а до нее Костя пробовал отбить некую «племянницу» у ее «дяди». Всех этот рассказ веселит, особенно Раечку. Как вдруг Яков Захарович перестает теребить свою бородку, после чего снимает очки и, тщательно протирая стекла платком, объявляет:
— Кстати говоря, я этого «дядю» прекрасно помню. Прелюбопытнейший товарищ, смею заверить.
— А племянницу неужто не углядел? — добродушно посмеивается Игорь Леонидович. — Не поверю. Эдакий гусар, и вдруг…
— Ах, брось ты, ради бога, — конфузится Яков Захарович. — Вечно твои солдатские шуточки.
— У нас, видите ли, разное социальное происхождение, — усмехаясь, поясняет Игорь Леонидович. — Я из потомственных военных, а вот он петербуржец, профессорский сынок. Родились мы в один и тот же кровавый одна тысяча девятьсот пятый год и вот уже тридцать лет на одном заводике трудимся.
— И оба категорически отказываемся следовать на пенсию, — вставляет Яков Захарович.
— И в один год язву, язви ее в бок, заработали.
— И каждый год солидарно сюда паломничаем.
— И внуки-чертяки в один год пошли.
Друзья развеселились и уже поджидают, когда тот или другой подаст свою реплику.
— Ну, а как все-таки насчет того дяди с племянницей? — спрашиваю я. Почему вы про дядю говорите, что он прелюбопытный?
— Так ведь этот ваш Костя не смог у него девушку отбить, — вмешивается Раечка и мечтательно заключает: — Господи, вот это любовь! Вы же ничего не понимаете. Разве дело в возрасте?
— Это намек, мадемуазель? — Яков Захарович театрально прикладывает руку к груди. — Я имею шанс?
— Но в вас нет ничего прелюбопытного, — парирует Раечка.
— Ну-с, вот и договорились. Итак, взаимная любовь — это производная от других человеческих качеств, — с комичной назидательностью произносит Яков Захарович. — А в случае с этим… как же его звали?.. как-то сложно…
Мне ужасно хочется ему подсказать, и я еле сдерживаю себя. Потребность эта возникает у каждого человека совершенно автоматически, и сил нет терпеть, когда у тебя на языке вертится имя, которое другой так мучительно вспоминает.
— Кажется, на эс… да, да… ну, как же это?.. а-а!.. Станислав!.. между тем еле карабкается по ступенькам памяти Яков Захарович. — Да, да, Станислав… Как же дальше?.. Нет, я обязан вспомнить! Не такой уж я склеротик… Что-то еще сложнее… погодите, погодите… — И вдруг выстреливает: — Христофорович! Ну, конечно, Станислав Христофорович. Каково?
— Язык свернешь к чертям собачьим. Уф!..
— Именно, — гордо соглашается Яков Захарович и обращается к Раечке: Это, мне кажется, потруднее запомнить, чем какого-то Анатолия. Почему же вы не восхищаетесь, не хлопаете в ладоши, как ему? — он кивает на своего друга.
