Я не стану утомлять Вас подробностями этой церемонии, которую детально изложил в одном из писем, включая древнее заклинание вуду, которое следует мысленно или вслух ежечасно повторять на протяжении всего времени трансформации. Мне не пришлось, слава Богу, присутствовать на этом дьявольском представлении, но после увиденного мною на Гаити, я нисколько не сомневаюсь в том, что это вполне осуществимое действие.
Раймон предупредил меня, что этот обряд выполняется крайне редко, поскольку в мире после этого нарушается равновесие, и впоследствии сам человек, подвергшийся магическому воздействию, и его окружение, и даже в особых случаях весь народ будут наказаны иными, более могущественными богами.
Вот так я провёл без малого пять месяцев среди удивительного народа, искренне верящего в то, что со смертью человека его путь в этом мире не заканчивается, а только начинается, и я…».
15
Даша закончила читать и подняла на нас глаза:
— Ну, как вам информация? Может, стоит прочитать и продолжение письма?
— Нет, пожалуй, не стоит, — остановил рвение девушки Успенцев, — мы хорошо помним, о чём там говорилось. Я думаю, что сейчас мы полностью можем воспроизвести картину событий, начало которым было положено в начале прошлого века и, к сожалению, имело продолжение буквально вчера.
Поистине чудны дела твои, Господи! Каждый раз, раскрывая очередное преступление, я не перестаю удивляться невероятным изгибам человеческой психики. И это дело не стало исключением. Я предлагаю, Игорь, чтобы ты соединил всё, что нам известно, в единую временную цепочку, а я уже подумаю о том, как это предоставить моему начальству.
— Хорошо, я попытаюсь это сделать. И мне кажется, что мы должны отдать должное нашей очаровательной мисс Хадсон. Это ведь с её подачи мы вынуждены были заняться этим, казалось бы, безнадёжным за давностью лет делом. Дашенька, прими наши комплименты.
— Полностью согласен с вами, коллега! Дашенька, позволь поцеловать твои пальчики.
— Спасибо, мальчики! Вот вам мои пальчики, простите за каламбурчик.
Смеясь, она протянула нам ладони, к которым мы с Успенцевым приложились не без удовольствия.
— Всё, ребятки, прошу прощения, но должен покинуть вас в связи с банальной усталостью. Даша, тебя подбросить?
Даша вопросительно взглянула на меня.
— Спасибо, Лёша, но мне нужны женские руки, чтобы ликвидировать последствия ужина. Потом я провожу её.
— Да, я помогу Игорю на кухне.
— Ну и славно. Я отбыл, до завтра коллеги!
Мы попрощались, и Успенцев ушёл. Заложив руки за спину, Даша стояла, прислонившись к кухонной двери. Я подошёл к ней вплотную:
— Дашенька, радость моя, скажи, ты останешься у меня, если я тебе это предложу?
— А ты предложишь?
— Конечно.
— Тогда для начала, может, ты хотя бы обнимешь меня? А то, похоже, я никогда не дождусь от тебя такой малости.
— Прости, Дашенька, виноват и сейчас исправлю это недоразумение.
Я обнял девушку. От волос шёл слабый запах хвои. Я осторожно поцеловал аккуратный пробор, затем шею, мочку розового ушка. Её губы были горячими и мягкими. Целовались мы так, словно не делали этого, по меньшей мере, сотню лет. Я не помню, как мы оказались в постели, и не могу припомнить такой феерической ночи, которая последовала вслед за этим. Уже около полуночи, опустошённые и без сил, мы обняли друг друга и мгновенно уснули.
Проснулся я внезапно от знакомого мне некомфортного ощущения, которое возникало вследствие интуитивного понимания того, что для окончания работы не хватает какого-то штриха, после нанесения которого картина происходящего приобретает завершенный вид. Рядом, свернувшись калачиком, беззвучно спала Даша. Я прикоснулся губами к её плечу, осторожно освободил затёкшую руку и сел на краю кровати. Совсем недавно что-то существенное прошло мимо нашего внимания. Что бы это могло быть?
Я несколько раз прогнал в памяти события сегодняшнего вечера и понял, что это могла быть какая-то фраза из записной книжки Хромова в тот момент, когда её страницы без должного внимания прошли перед моими глазами. Стрелки на светящемся циферблате настенных часов показывали два часа ночи. Поправив одеяло на спящей девушке, я беззвучно отправился в кабинет.
Старый блокнот лежал в ящике стола. Включив настольную лампу, я стал внимательно читать записи, и спустя буквально пять минут нашёл требуемую фразу. На предпоследней странице Хромов записал: «Средства, на которые планировалась жизнь за границей, увы, так и не были использованы по назначению. Не судьба. 22 июня 1938 года».
Вот теперь всё стало на место. Саквояж, о котором рассказывал Старик, существовал. И, скорее всего, он должен находиться где-то в подземелье. Если следователи, которые будут вести дело о ритуальных убийствах, устроят тщательный обыск, то, весьма вероятно, он будет найден. Устроит ли такой расклад нашу команду? Не думаю…
Я быстро оделся в камуфляж, надел резиновые сапоги, в которых иногда выезжаю на рыбалку, и покинул квартиру. Через пятнадцать минут передо мной в ночном сумраке виднелся дом с ухмыляющимся сатиром. У ног беззвучно текла похожая на ручей прозрачная речушка без имени. Я свернул в тоннель и включил фонарь. Углубление в кирпичной кладке, внутри которого была спрятана от посторонних глаз металлическая дверь, находилось метрах в семи от входа. Поворот рукоятки, которую я предусмотрительно оставил в выдвинутом положении, — и предо мной открылся тёмный проём, ступени, ведущие вверх.
В подземелье ничего не изменилось. Исчезли только трупы да оружие на незаметной полке. Я тщательно обследовал каждый квадратный сантиметр основной камеры, но тщетно: тайник здесь явно отсутствовал. Тогда мне пришлось зайти в боковое помещение, в котором находились камеры для заключённых.
Пожелтевшие кости находились в том же положении, что и утром. Позже нужно будет непременно подумать о том, чтобы предать земле этих достойных людей, подумалось мне. Осмотр помещения тоже ничего не дал. Тайник отсутствовал, или я попросту не мог его найти.
Яркий свет фонаря упал на останки Хворостовского, затем я переместил луч на то, что осталось от Копылова, и снова вернулся к покойному журналисту. Что-то в них было не так… Я стал внимательно присматриваться к тому, как были расположены скелеты. И вскоре мне стало казаться, что останки Копылова перемещались уже после его смерти. Возможно, положение костей менялось неоднократно. Интересно, с какой целью это делалось?
Я снял на камеру телефона положение обоих скелетов, а затем вошёл в камеру Копылова. Осторожно сдвинув кости в сторону, я стал изучать керамические плитки пола. Одна из них имела длину, вдвое превышающую размер соседних плиток. Как раз напротив неё в стену был вмонтирован стержень с кольцом, к которому крепилась цепь для узника.
Я надавил на кольцо, и стержень на пару сантиметров вошёл в стену. В камере ничего не изменилось, несмотря на мои многократные повторения этого упражнения. Тогда, надавив на кольцо, я повернул его по часовой стрелке. И в тот же миг нестандартная плитка довольно высоко поднялась над уровнем пола. По углам она опиралась на стержни. Под ней оказался тот самый тайник, который я искал уже третий час подряд. Он был обшит деревом, и в нём стоял небольшой саквояж жёлтой кожи.
Я осторожно извлёк его и открыл. В луче фонаря матово блеснуло жемчужное ожерелье, кольца с бриллиантами, монеты с профилем Николая Второго, золотой банковский слиток. Это совершенно точно было то, что нужно.
Я закрыл тайник, вернул на место останки Копылова и придал им по возможности прежнее положение. По крайней мере, на снимках, сделанных до и после вскрытия тайника, нельзя было определить, что их перемещали.
Штырь в наружной двери я утопил так, что теперь попасть в подземелье со стороны тоннеля было невозможно. Из любопытства я не стал идти ко входу, а свернул налево и пошёл вглубь коллектора. На стенах всё ещё были видны результаты дневного полноводья. Под ногами то и дело попадались остатки техногенного мусора, полуразложившиеся трупы мелких животных, ветки растений. Из труб, выходивших в тоннель, искрясь в луче фонаря, изливались струи воды. Мелькнула и исчезла стайка крыс.
