Ознакомительная версия.
Волюнтаристски отказаться от версии с наличием заказчика Турецкий, конечно, не мог, но решил отрабатывать ее в последнюю очередь. А если постулировать (хотя бы временно), что Вовик действовал один, то нужно в первую очередь выяснить, как он вышел на Любимова, ни фамилии, ни места работы которого еще неделю назад не знал. И самое главное, кто тот замечательный «друг», который одолжил ему ракеты. Неделю эту Вовик провел на Соколиной Горе, — значит, оттуда и надо начинать поиски.
Причем в данном случае Турецкого больше интересовали исцеляющиеся наркоманы. С кем-то из персонала клиники Вовик вряд ли мог близко сойтись — они там наверняка достаточно опытны, чтобы не воспринимать треп своих подопечных всерьез.
Дименштейн, как и обещал, предоставил Турецкому записи бесед психолога со своими пациентами. Из шестнадцати человек Турецкого заинтересовали двое: Дегтярев Сергей и Зинченко Никита. Только эти двое прореагировали на побег Вовика несколько неординарно.
Дегтярев заявил, что обо всем впервые услышал только что, Вовика не помнит, и вообще, ему не до того, а Зинченко высказался в том духе, что Вовик — луч света в темном царстве мракобесия и идиотизма.
Остальные пациенты восприняли побег просто как повод развлечься, правда, о том, что охранник умер, им так и не сообщили — опять же из-за их тонкой душевной организации. Конечно, и среди них мог скрываться тайный союзник Вовика, умело маскирующийся под тамошнего среднестатистического обывателя. Но сперва Турецкий все-таки решил прощупать Дегтярева и Зинченко.
Щупать, разумеется, нужно было в личной беседе, никакая аудиозапись не способна передать мимику собеседника, его внешнюю реакцию на поставленные вопросы; да и психологам Турецкий не слишком доверял. В принципе можно, конечно, в официальном порядке добиться разрешения на допрос клиентов Дименштейна, но идти на открытую конфронтацию Турецкий пока не хотел.
На свой страх и риск, положившись на то, что Дименштейн не злодей, Турецкий поехал в клинику вырабатывать взаимоприемлемые условия допросов.
Компромисс был найден на удивление быстро. Дименштейн сам предложил решение, довольный тем, что Турецкий не собирается допрашивать всех поголовно.
На некоторое время «важняку» предстояло перевоплотиться в знаменитого психиатра, который снизошел до посещения подобной клиники и с огромным трудом дал себя уговорить провести терапевтические сеансы с одним-двумя больными. Но не больше, только с одним-двумя.
Дименштейн настоял на том, чтобы при разговорах присутствовал штатный психолог — это поможет пациентам быстрее освоиться в новой для них обстановке, но самое главное, если вдруг Турецкий поведет себя слишком уж не по-психотерапевтски, «коллега» сможет его выручить, вовремя вмешавшись и не дав облажаться.
На Дегтярева Турецкий возлагал особые надежды: дело в том, что его отец был кадровым офицером ВВС и, хотя авиация как бы не имеет на вооружении ПТУРСов, армия она и есть армия, мог где-нибудь достать.
Но беседы не получилось — Дегтярев, усевшись на полу в позе лотоса, честно и открыто смотрел прямо на Турецкого, но вряд ли что-нибудь видел и уж точно ничего не слышал. На любой вопрос «важняка» он упорно отвечал молчанием и только блаженно улыбался. А минут через пять просто встал и ушел.
— Вы не расстраивайтесь, — успокоил Турецкого «коллега», — он и со мной не очень-то разговаривает. Сережа увлекается йогой и в основном все время посвящает медитации. Собственно, я не считаю себя специалистом, но, по-моему, он достиг приличных успехов на этом поприще, хотя и выбрал не самый тривиальный объект сосредоточения.
— То есть он действительно мог не подозревать о том, что был побег из клиники, стрельба и всякое такое? — искренне удивился Турецкий. Медитация медитацией, но, когда в ста метрах от тебя стреляют, как-то сложновато не обращать на это внимания.
— Конечно. Он опять решал очередную парадоксальную проблему и на какое-то время вообще забыл, кто он и на какой планете живет.
— Какую проблему?
— Классический пример: дзеновские «коаны». Как звучит хлопок одной ладони? Или как поместить живого гуся в кувшин с узким горлышком, не разбивая кувшина? Роль объекта для концентрации заключается в том, чтобы дать возможность интуитивному, неэгоцентрическому типу мышления, который соотносят с активностью правого полушария, занять в сознании доминирующее место — место, которое обычно занимает аналитический эгоцентрический тип мышления, соотносимый с активностью левого полушария…
Турецкий слушал, выпучив глаза.
— Объект для концентрации обеспечивает, очевидно, возможность такого сдвига путем монополизации нервной активности левого полушария, что позволяет правому полушарию стать доминантным. Объект для концентрации может приводить в состояние перегруженности и фрустрации левого полушария. Это происходит в том случае, когда медитирующий размышляет над внешне парадоксальной проблемой. В результате такого перераспределения человек впадает в состояние так называемого просветления, истинного сознания, сверхсознания или космического сознания. Называть это можно по-разному, но определенно внешний мир в таком состоянии для него просто перестает существовать.
Ни хрена в этой лекции Турецкий не понял, но «коллеге» поверил, с самим не раз такое было — замкнешься на задачке, а вокруг хоть трава не расти.
Слава богу, юный, семнадцатилетний Зинченко оказался не столь откровенным психом — вел себя вполне адекватно, на вопросы отвечал охотно, перед «светилом психиатрии» Турецким не комплексовал.
— Я, профессор, совершенно нормален, — уверил он Турецкого, объяснив, что по жизни он пацифист, гетеросексуал, политикой не интересуется, а если бы интересовался, то был бы, скорее всего, центристом-консерватором, вообще противник любых крайних мер, острых углов и стрессовых ситуаций. — Даже настоящим наркоманом меня назвать трудно, подумаешь, пару раз пыхнул, кислоты попробовал. Но родители сказали: лечись — я и лечусь. Вот Серега — это да, это всем психам псих. Его бы в папин самолет посадить и отправить на Тибет к далай-ламе, там ему самое место. Он бы там еще и левитировать научился, а потом подорвал бы этого далай-ламу, на фиг, и сам бы стал далайламить.
— Чем подорвал? — прорвался-таки из-под личины психиатра следователь и тут же быстренько спрятался обратно за виртуальную спину психиатра. — Концентрированной психической энергией?
— Да бомбой натуральной, авиационной, тонны на полторы. Он когда, это… не в нирване своей, — Зинченко покрутил пальцем у виска, — говорил, что у него дома таких целый склад…
— Я надеюсь, вы ему не слишком поверили? — поинтересовался «коллега» после ухода Зинченко. — Я бы лично вам не советовал, если в сказанном и есть доля правды, думаю, она о-о-очень невелика.
— А как вы думаете, почему Зинченко восхищался поведением Молчанова? — вопросом на вопрос отреагировал Турецкий. — Как он сам, способен на что-либо подобное?
— Нет, определенно не способен и именно поэтому восхищался. Это он только говорит красиво о своей умеренности во всех вопросах, на самом деле он, как и все в таком возрасте, нигилист и максималист. У него острый комплекс вины перед родителями, которые, видимо, целенаправленно растили из него гения, а когда «вдруг» не получилось, разочаровались в ребенке, от этого происходит и потребность приврать, приукрасить действительность.
Наконец пришли запрошенные документы из Иркутска. Прочитав в дневнике Долговой о подозрениях насчет причастности ее отца к убийству деда Коржевского, Турецкий страстно возжелал прояснить так называемого ДСДД — Другого Старого Друга Деда. Но скорее не в свете давнего убийства, а в свете похищения Божены.
По тем скудным данным, которые присутствовали в дневнике: примерный возраст, профессия и перелом в девяносто четвертом обеих рук — иркутские коллеги все-таки отыскали нужного человека. Им оказался Максим Максимович Ариев, который все еще был жив и даже неплохо себя чувствовал.
В пухлом пакете лежали копия давнего акта баллистической экспертизы того самого ружья, из которого, возможно, был убит дед Коржевского, копия протокола допроса Ариева и изъятое у него последнее письмо к нему Долговой, датированное двадцать первым июня.
Письмо было коротким, и, по сути, только один абзац по делу:
«…В свойствах БЭ я уверена и все же не решилась попробовать его на Ж. Отговариваюсь перед собой же, что никто бы мне этого не позволил, что начались бы новые неприятности, что я все-таки в первую очередь ученый и не пристало мне создавать „подпольные абортарии“, но если честно, легче не становится. Ж, как ни чудовищно это звучит, просто создан для БЭ, с его абсолютно чистой клинической картиной предрасположенности. В результате я пребываю в состоянии раздвоения личности: то кусаю локти от досады, то пою себе дифирамбы за то, что не дерзнула рисковать его жизнью…»
Ознакомительная версия.
