Но вскоре все прочее отступило в тень, за исключением Орландо. Он вышел вперед к рампе. Лицо его выглядело бледным и даже измученным, хотя, возможно, причина этого была в гриме. Но никакой грим не мог придать особого величия его жестам и глубокого страдания его голосу.
О если бы этот грузный куль мясной Мог испариться, сгинуть, стать росой! О если бы предвечный не занес В грехи самоубийства! Боже! Боже!
Он страстно произнес весь монолог. Слова изливались из него с такой естественностью, словно ему впервые довелось говорить их, словно не было ни долгих заучиваний и репетиций, ни отточенной великолепной игры, точно слова эти сами собой вырывались из души молодого человека.
Разбейся, сердце, ибо надо смолкнуть.
Когда в конце первого акта занавес опустился, в зале царила тишина. Зрители в партере забыли, что пришли на спектакль – каждый почувствовал себя незримым наблюдателем, случайно столкнувшимся с чужой трагедией.
И наконец, словно опомнившись, тишину взорвали аплодисменты. Подобные грому, они заполнили восторженными раскатами весь театр до самого теряющегося в высоте потолочного свода над райком.
С этого момента атмосфера в зале будто наэлектризовалась: заряд эмоций был так велик, что весь спектакль прошел в волнующем напряжении. Разворачивалась постепенно жестокая трагедия, обреченные родственные отношения разрывались с каждой новой сценой так неумолимо, словно никто не имел власти предотвратить эти разрывы. Страдания Гамлета казались настолько ощутимыми, что гнетущим стал уже сам воздух. Королевская двуличность, мудрые напутственные советы Полония… Зрители могли бы пропустить их мимо ушей, ведь отлично знали эти советы уже столетия, но великолепный голос Беллмейна проникал в сердца и души. В те моменты он доминировал на сцене. Забыли даже о Гамлете.
Всего превыше: верен будь себе. Тогда, как утро следует за ночью, Не будешь вероломным ты ни с кем.
Офелия беспомощно погрузилась в безумие, приблизив смерть, – невинная жертва чужих амбиций, алчности или одержимости. На цыпочках вошел в ложу Джошуа и тихо сел рядом с Кэролайн, просто слегка коснувшись ее плеча. Королева Гертруда сама обрекла себя на роковую судьбу, но не ведала о том до последнего глотка из отравленного кубка.
Несмотря на талант и личность каждого актера на сцене, Гамлет превзошел их всех. Превзошел всех в своих страданиях, и в итоге его свет угас, оставив мир во мраке, после чего занавес опустился в последний раз.
Как и Джошуа, поднявшись с кресла, Кэролайн начала аплодировать. По щекам ее сбегали слезы – переполняемая эмоциями, она не могла ни думать, ни говорить.
Когда затихли последние хлопки, зал вновь залил яркий свет и люди потянулись к выходу, женщина взглянула на своего мужа.
К радости на его лице примешивалась печаль. И хотя радость выражалась гораздо сильнее, окрашенная волнением и восхищением, женщина заметила и затеняющее их легкое облачко, почувствовав сердцем, как ему самому хотелось бы сыграть Гамлета, хотелось бы обладать тем даром, что превосходит простой талант, возвышаясь до гениальности. И Филдинг понимал, что не обладает им. Сфера его мастерства ограничивалась остроумием и сочувствием; он великолепно вызывал у людей смех, зачастую над самими собой, побуждая их с обновленной добротой относиться друг к другу. Возможно, с годами он дорастет до роли Полония, но никогда не будет Гамлетом.
Кэролайн старалась придумать какие-то искренние слова, не впадая ни в малейшую снисходительность. Это могло стать невыносимым не только для ее супруга, но и для нее самой.
Молчание слишком затянулось, а она так и не смогла найти нужных слов.
– У меня такое ощущение, будто до сегодняшнего дня я никогда по-настоящему не понимала «Гамлета», – призналась она наконец. – Мне даже в голову не приходило, что такой молодой человек может иметь столь глубокое понимание предательства… измены. Гнев на королеву проявился в нем с такой душераздирающей болью… и в то же время его израненное сердце не могло отвергнуть любви к матери.
Разочарование способно уничтожить. Миссис Филдинг опять вспомнила о Марии и Эдмунде Эллисоне. Как можно продолжать жить, если мечты разбились вдребезги и ничего уже не восстановить? Как выжить, если все непоправимо испорчено?
Ей хотелось поделиться этим с Джошуа. Она понимала, глядя сейчас на его лицо, что он мог бы проявить к миссис Эллисон только сердечное сочувствие… никакого осуждения, никакого отвращения.
Но не разрушит ли подобная откровенность ее доверия? Старая дама наверняка догадается об этом, увидев сочувствие в его глазах, услышав его в голосе актера. А она будет искать их. Она будет ждать, что невестка предаст ее.
И Кэролайн должна хранить молчание. Может, в будущем Мария сама разрешит ей рассказать мужу, и тогда все будет хорошо.
– Ты собираешься зайти к Сесиль? – оживленно спросила миссис Филдинг.
Лицо Джошуа озарилось сияющей улыбкой.
– О да! Я не могу упустить такой шанс. Она играла прекрасно… однако ее сын – еще лучше! Впервые кто-то затмил ее, за исключением, вероятно, Беллмейна… и то это было давно, когда она только начинала. Сесиль может испытать… – артист слегка приподнял одно плечо, – взрывоопасную смесь гордости за Орландо и… ну, ведь человек должен гордиться своими детьми…
С мучительной остротой Кэролайн вдруг вспомнила, что у него нет детей, а сам он слишком молод, чтобы считать таковыми ее дочерей. Джошуа мог бы еще завести детей, если б женился на женщине помоложе, но его супруга заставила себя отбросить эти мысли. Сейчас не время для жалости любого рода, и меньше всего – для жалости к себе или для сомнений в том, в чем он не давал ей никакого повода сомневаться.
– Да, это не всегда легко, – честно призналась она, – можно завидовать их юности и из-за этого раздражаться. Можно терзаться из-за их ошибок, особенно если видишь их воочию. И конечно, вечно чувствуешь себя виноватой, если у них что-то не получается. Любой недостаток характера сразу приписывается тому, что сделала или не сделала ты сама, или сделала не так, или не вовремя…
Филдинг приобнял жену за талию.
– Ладно! Давай пойдем, поздравим Сесиль… и выразим ей сочувствие… или то, что нам покажется самым уместным. – Теперь он уже говорил улыбаясь, и налет печали в его голосе почти рассеялся.
К их приходу в гримерке уже толпилось много народа, но на этот раз Орландо там не было. Сегодня он стал главным героем и не нуждался в блеске, исходящем от материнской звезды.
Сесиль стояла спиной к зеркалу возле туалетного столика. Она еще не сняла роскошное платье, в котором играла последний акт. Ее лицо сияло, а светлые волосы поблескивали, украшая голову своеобразным ореолом. На первый взгляд Кэролайн показалось, что эта артистка не подходит на роль матери Гамлета: она выглядела слишком молодой, слишком оживленной. Но потом, с некоторым потрясением, миссис Филдинг вспомнила, что Сесиль и в жизни была матерью Орландо, поэтому, исключая любые фантазии, никак не могла не подходить на роль Гертруды.
На сей раз в гримерной не появился и лорд Уорринер. Возможно, он предпочел какое-то время держаться подальше от театра или, по крайней мере, от мисс Антрим. Рядом с нею стояли два второстепенных актера, выглядевшие усталыми и счастливыми. Дама в черном платье, посверкивая великолепным бриллиантовым ожерельем, источала восторги, и их всецело поддерживал средних лет мужчина с орденами на парадном мундире.
Сесиль мгновенно обратила внимание на Джошуа.
– Милый! – Она шагнула к нему, раскинув руки для объятий. – Я так рада, что вы смогли заехать к нам! Вы видели последний акт?
Она позволила расцеловать себя в обе щеки и, отступив назад, уделила внимание и супруге Джошуа.
– О, и вы здесь, миссис Филдинг… Кэролайн, не так ли? Как великодушно, что вы также посетили нас!
– Великодушие тут ни при чем, – возразила та, улыбнувшись и надеясь, что улыбка у нее получилась любезнее, чем ее внутренние, гораздо менее приятные чувства. – Мне самой давно хотелось посмотреть у вас эту премьеру. И я осталась в полном восторге. Ваш «Гамлет» далеко превосходит всех виденных мною раньше.
Глаза Сесиль расширились, и она спросила почти без задержки:
– Неужели? А вы видели так много разных постановок?
Кэролайн выдала уместную сияющую улыбку.
– Конечно. Начиная с классных комнат. Практически каждый актер худо-бедно подходящего таланта, а иногда и вовсе бесталанный, хоть раз в жизни сыграл Гамлета. Полагаю, я видела не менее двадцати вариантов. Ваш сын привнес в его образ новую жизнь и правду. Должно быть, вы очень гордитесь его триумфом.
– Разумеется. Как любезно, что вы заметили это… – Антрим опять взглянула на Джошуа. – Орландо сыграл весьма убедительно, возможно, даже удивительно достоверно, не правда ли? На редкость странное ощущение испытываешь, когда сначала видишь первые неуклюжие шаги по сцене своего собственного ребенка, потом он дорастает до маленьких ролей, а в конечном счете весь театр оказывается у его ног… – Она усмехнулась. – Вы можете себе представить, каковы мои чувства?
