— А Мик Блэр пошел с вами?
— Да.
— В каком настроении была Сара?
— В обычном.
— Она не была расстроена?
— Да нет, мы хорошо провели время.
— Лиан ни о чем с тобой не откровенничала?
— О чем это?
— Ну, не знаю. Может, о каких-нибудь проблемах с мачехой?
— Да у нее постоянно были проблемы с этой заносчивой сукой. Меня уже мутит от ее рассказов.
— А она когда-нибудь говорила, что хочет убежать из дому?
— Только не мне. Во всяком случае я такого не помню. А ты, Иэн?
— Нет. Она всегда жаловалась на эту старую корову, а больше ничего. Да у нее не хватит духу на то, чтобы сделать ноги из дома. Если бы я шерстил всех, то в первую очередь занялся бы мачехой.
— Шерстил кого и для чего?
— Как для чего? Если вы думаете, что кто-то сделал что-то с Лиан…
— Ну да… А что за мысль воодушевила вас, перед тем как вы вышли из паба «Олд шип»?
— Не понимаю, о чем вы… — ответил Иэн.
— Ладно, колись. Вы казались взбудораженными каким-то предложением. Каким? Лиан участвовала в этом?
— Мы говорили о том, что наведаемся в бар «Нан», но Лиан знала, что не сможет пойти с нами.
— Только и всего?
— А что еще-то?
— И она случайно не намекнула, что не пойдет прямо домой?
— Нет.
— А что убежит из дому, чтобы проучить мачеху?
— Мне — нет. Но от этой суки любой сбежит…
— Ну и ну! Язык у тебя… Ты, видно, слушаешь только хип-хоп, Иэн, — сказал Бэнкс, вставая со стула и направляясь к выходу.
Он заметил, что Сара выглядит расстроенной и даже немного испуганной. Надо бы этим воспользоваться, подумал он, и поскорее.
— Я просто устала от своей квартиры, хотелось сменить обстановку, — сказала Джанет Тейлор. — Извините, что заставила вас проехать чуть не половину Йоркшира.
— Все хорошо, — с улыбкой успокоила ее Энни. — Я живу не очень далеко отсюда, к тому же мне здесь нравится.
«Здесь» означало старый паб, стоящий на краю вересковой пустоши над долиной Уэнслидейл, недалеко от коттеджа Бэнкса, хотя и не фешенебельный, но известный своими воскресными обедами. Джанет позвонила ей утром чуть позже десяти; Энни еще была в постели и дремала, стараясь восполнить недосып ночи, проведенной с Бэнксом. Их разговор ее взбудоражил, она уснула только под утро — разговоры о детях всегда были ей неприятны.
Отношения с Бэнксом нередко заставляли ее нервничать. Его откровения пробуждали воспоминания о собственном прошлом, напоминали об умерших, казалось бы, чувствах, причем когда ей этого совсем не хотелось. Это была та самая ложка дегтя в их отношениях, о которой она никак не могла решиться сказать ему. Она подумала, что впредь не будет поддерживать подобные разговоры и постарается не принимать их всерьез.
А сейчас — обед на свежем воздухе, как раз то, что надо. Сидя за столиком, Джанет и Энни смотрели на покрытые сочной зеленью пастбища, разделенные на участки невысокими каменными стенами, на овец, издававших испуганное блеяние, когда мимо них проходили люди. Ниже, на дне долины, текла река, по берегам виднелись коттеджи, окруженные садами; яркое полуденное солнце освещало церковь из серого известняка. Энни разглядела далекие силуэты четырех людей, двигающихся по гребню высокого утеса над долиной. Господи, как хорошо было бы оказаться там, в полном одиночестве и свободной от всех мирских забот.
Несмотря на перемену обстановки, лицо Джанет не покидало выражение тревоги и растерянности. Нервным движением она то и дело откидывала со лба челку, которая немедленно падала обратно, закрывая усталые карие глаза. Она была неестественно бледна; чтобы вернуть ей здоровый румянец, подумала Энни, обедом на свежем воздухе не обойдешься.
Джанет отхлебнула уже от второй пинты пива с лаймовым соком, и Энни тоже решила выпить — когда еще она тронется в обратный путь! Перед ней стояла полупинтовая кружка горького, может, осилит и вторую, а после обеда выпьет крепкий кофе. Энни была вегетарианцем, поэтому попросила принести киш и овощной салат, порадовавшись тому, что Джанет заказала жареную баранину, поскольку ей явно надо было поправиться.
— Ну, как вы поживаете? — спросила Энни.
Джанет рассмеялась и ответила:
— Как и следовало ожидать. — Она с силой потерла пальцами лоб. — Меня преследует один и тот же сон: я вижу его лицо.
— Терри Пэйна?
— Да, лицо деформировано и зловеще надвигается на меня. Но, когда просыпаюсь, лицо будто стирают из моей памяти.
Энни вспомнила о своем суровом испытании — изнасиловании после вечеринки, где обмывали ее сержантские погоны. Она могла поклясться, что запомнила каждый хрип и стон, смену выражений лица, все прикосновения этого урода, который успел — двое других держали, — помнила его усилия и как она сопротивлялась, треск своей одежды, каждую каплю пота, упавшую с его лба на ее кожу. И как же она удивилась, когда поняла, что многое забыла и ей требовались немалые усилия, чтобы воскресить подробности того вечера. Возможно, она была более выносливой и стойкой, чем представляла, а может, надежно затолкала в недосягаемую глубину сознания всю боль и унижение.
— Так вы, наконец, надумали изменить показания? — спросила Энни.
Они сидели в отдалении от остальных посетителей и беседовали достаточно тихо, чтобы их ненароком не услышали. Но никто из обедающих в пабе, казалось, ими не интересовался: за столиками сидели семьи, говорили громко и все разом, задорно смеялись и постоянно одергивали детей, затевавших шалости.
— Я же не написала ни слова неправды, как вы не понимаете? — ответила Джанет. — Просто запуталась, только и всего. Мои воспоминания о той ночи нечеткие, сумбурные…
— Это понятно. Но вы же вспомнили, сколько раз ударили?
— Нет. Просто мне так кажется.
Принесли заказ. Джанет набросилась на еду с такой жадностью, будто ничего не ела как минимум неделю — похоже, так оно и было, — а Энни принялась не торопясь копаться в своей тарелке. Открытый пирог был сыроват, а салат — совсем несоленым, но чего можно ожидать в заведении, которое посещали в основном мясоеды. Энни утешала себя тем, что имеет возможность полюбоваться отличным видом. Самолет оставил высоко в небе белый след в виде громадной восьмерки.
— Джанет, — снова обратилась к ней Энни. — Все же что бы вы хотели изменить?
— Если можно… только то, что ударила его… два или три раза?
— Четыре.
— Ну пусть. А вскрытие выявило… сколько?..
— Девять.
— Все правильно.
— Вы помните, что нанесли ему девять ударов?
— Нет. Я не о том.
Джанет отрезала кусок баранины и, почти не разжевав, проглотила. Энни подцепила на вилку листик салата.
— А о чем тогда вы говорите, Джанет?
— Думаю, что потеряла счет ударам, вот о чем.
— Хотите заявить об ограниченной вменяемости? Не знаю, поддержат ли вас судебные психиатры…
— Да нет же! Видите ли, я понимала, что происходит, но была напугана и очень переживала за Денниса, поэтому я… Не знаю, может, надо было прекратить, после того как я пристегнула его наручниками к трубе…
— Так вы и после этого его били?
— Да. И думала при этом: получай за Денниса, скотина. Я просто не помню, сколько раз его ударила.
— Вы понимаете, что должны прийти в полицейский участок и исправить показания?
Джанет подняла брови:
— Конечно. Я ведь коп. Пока еще, — и, отведя глаза, посмотрела на долину.
Ей так хотелось, чтобы здесь, сейчас, рядом оказался человек, который хотя бы попытался понять ее, Джанет, пока жизнь не превратилась на суде в шумное представление.
Дженни Фуллер и Бэнкс выбрали для обеда менее экзотическое место, а именно паб «Куинс армс». Заведение было переполнено туристами, но им удалось занять маленький столик — такой маленький, что они едва разместили на нем тарелки с ростбифом и йоркширским пудингом и свое питье. Им повезло, что они успели до двух часов — в это время в пабе прекращают подавать еду. Дженни заказала пинту лагера, а Бэнкс — пинту шанди, поскольку ему еще предстоял допрос. Вид у него по-прежнему усталый, подумала Дженни, постоянные мысли о расследовании мешают ему заснуть вовремя и часто будят по ночам. К тому же добавились переживания из-за беременности Сандры.
Дженни и Сандра в свое время приятельствовали. Тесной близости между ними не было. Дженни часто ездила в Америку, потому довольно редко виделась с Сандрой, и сейчас даже не рассчитывала, что они возобновят знакомство. Если бы ей надо было принять чью-то сторону — такой выбор приходится делать многим людям, — она выбрала бы Алана. Дженни всегда считала их брак прочным, хотя бы потому, что Алан отверг ее, когда она пыталась его соблазнить — это было для нее в новинку, — однако, как выяснилось, она ошибалась. Хотя она никогда не была замужем, Дженни, наверное, была первой женщиной, которая призналась, что не особенно разбирается в вопросах брака, а внешние признаки не всегда отражают сумятицу и разброд, которые царят в душах супругов.
