— Сомневаюсь, что это он. И след не его — в этом я точно уверен. Еще есть вероятность, что след не имеет ничего общего с убийцей.
— Как насчет Кроу Удава и его инструментов? Он привык вынимать сердца и кишки. Может быть, он перешел за грань и принялся за людей, воплощая сюжет книги?
— Кроу не умеет читать, — заметил Бабах.
— Для этого не нужно уметь читать. Зверь-каннибал — местный миф, старая история, и все здешние жители слышали ее, сидя у костра.
— Да, но кто-то списал эти строчки из книги и скопировал рисунок. Это однозначно связано с книгой и с тем, кто умеет читать.
— Верно. — Мысли Таны переключились на автора, Генри Спатта, и других, чьи имена она писала на доске. — Нужно еще раз съездить в лагерь ВестМина, — сказала она. — Я поговорю с зимним составом команды, осмотрю их подошвы, опрошу их. Если Гарри Бландт и Маркус Ван Блик четыре года назад уже наметили это место и планировали строить шахту, у них есть тут помощники, и может быть, эти помощники сейчас в лагере. Ведь есть такая возможность?
— Туда на снегоходе долго ехать, — сказал Бабах. — Может, подождем, пока наладится погода, и подброшу тебя на самолете.
Она посмотрела ему в глаза. Он не отвел взгляд. Что-то нарастало между ними — сильное, ощутимое. И вместе с тем что-то мрачное, коварное. Пугавшее Тану. Заставлявшее ощущать свою чувствительность. И сквозь шепот, стук и рев ветра она услышала голос бабушки:
Восприимчивость — не хорошее и не плохое качество, Тана. Это не мрачное чувство, не светлое. Это не слабость. Это зарождение всех чувств. Если ты бежишь от него, если ты его боишься и гонишь прочь, ты гонишь прочь все, что дает жизни цель и смысл…
Она не могла этого сделать. Не могла положиться на кого-то, кроме себя. Она знала — ей самой придется справляться с трудностями материнства, с работой. Ей придется доказать, что она справится. Она совершила слишком много ошибок, злоупотребляла сексом и общением с мужчинами. Теперь ей предстояло отделить все это от того, что действительно важно, выйти на свой путь. Бабах же был совсем не таким человеком. Ему еще предстояло решить свои серьезные задачи. Он жил как Джим — на грани гибели, бросал вызов вселенной — пусть покарает, может быть, даже хотел, чтобы она его покарала. Она не хотела больше верить и терять. Это просто убило бы ее. Она глубоко вдохнула.
— Трудно представить того, кто это сделал, правда? — сказала она. — Совершил это омерзительное, чудовищное преступление и все еще живет, все еще вписывается в общество. Нужно столько энергии, чтобы это скрывать. Планировать, заметать следы. Казаться нормальным.
— Нормальность — относительное понятие, Тана.
Он был прав. Она думала, Джим нормален. Никогда не знаешь, что скрывается от посторонних глаз.
Бабах забрал у нее кружку, расстегнул молнию палатки, выплеснул остатки, очистил кружки снегом и убрал в сумку.
— Лучше поспи, если сможешь. Погода наладится к утру, и если верить прогнозу, ожидается небольшое затишье, прежде чем буря разразится снова. Нам нужно постараться и успеть добраться до Твин-Риверса.
Тана натянула шерстяную шапочку на уши и забралась в спальный мешок. Бабах последовал ее примеру, и они улеглись в маленькой палатке, тесно прижавшись. Бабах выключил фонарь. Желтый свет потух, и первобытная тьма внезапно стала немыслимо всеобъемлющей. Были только они одни, кусок оранжевой ткани над ними и вселенная снаружи. Тане вспомнились оранжевые клочки, разбросанные по месту гибели Аподаки и Санджита. Она представила себе, как четыре года назад Бабах заворачивал в ткань палатки то, что осталось от Реган Новак, и вздрогнула.
— Холодно? — спросил он в темноту.
— Да нет, нормально.
— Сообщишь об этом теперь, да, Тана?
— Угу, — сказала она. — Ответов я не нашла, зато накопилось достаточно вопросов, чтобы вынудить Йеллоунайф прислать сюда команду следователей. У меня есть книга Спатта, и это явное доказательство убийств. Кто-то шатается поблизости и охотится на людей, а роман Спатта служит ему картой, кто-то нагнетает страх, прежде чем нанести удар. Может, это сам Спатт. Нужно, чтобы приехали следователи, сняли отпечатки пальцев, сделали анализ ДНК, поторопились с результатами вскрытия. Теперь у меня есть все необходимое для этого.
— Тебе придется общаться с Каттером?
Тана уловила подтекст вопроса.
— Нет, — тихо ответила она. — С сержантом Леоном Киланом. Но я не знаю, к кому обратиться… теперь у меня достаточно свидетельств. Я сообщу через центральную диспетчерскую службу, добьюсь, чтобы об этом узнали все — следователи, патологоанатомы, родители Аподаки и Санджита. Это вынудит Каттера и Килана действовать быстро, раз уж ничто другое не в состоянии на них повлиять. Они не смогут смотреть сквозь пальцы на это дело и на меня. Не в этот раз.
Он не ответил, и Тана подумала, что он спит. Прислушалась. В палатку пробрался холод, пронизал до костей. Она содрогнулась, и Бабах неожиданно обнял ее.
— Придвинься поближе, — прошептал он, и теплое дыхание коснулось ее шеи.
Все ее тело словно окаменело, сердце неровно забилось.
— Ладно тебе. Тепло другого человека нужно, чтобы выжить.
Она неохотно придвинулась, попыталась расслабиться в его руках.
— А ты? — прошептала она. — Что ты собираешься делать с Каттером, Штурманн-Тейлором?
Он глубоко вздохнул.
— Все еще хочешь убить его?
— Нет, Тана. Больше не хочу.
На нее накатила волна облегчения.
— Что изменилось?
— Ты, — прошептал он.
Вновь поднялся страх, живот свело напряжением, во рту пересохло. Она хотела, чтобы он прикоснулся к ней, крепко прижался губами к шее. Хотела его тело, теплое, обнаженное. Хотела почувствовать его в себе. Глаза жгло. Но вместе с этим волновало другое — Каттер и Штурманн-Тейлор, Ван Блик. Что они могут сделать с ней и с ее ребенком в этом диком, отрезанном от всего мира месте, где никто не узнает?
— А что тогда ты будешь делать? — прошептала она.
— Сообщу в ФБР, — сказал он. — В Интерпол. Всю информацию, что собирал годами, пока носил ему в зубах косяки. Выложу все как есть, пусть посмотрят, кто на самом деле Штурманн-Тейлор и Каттер. В том числе секретную информацию, которую выяснил, работая под прикрытием. Все о Штурманн-Тейлоре, о лагере, о людях, которых он сюда приглашает. О роли Каттера — пусть знают, где копать. Думаю, остальное они сделают сами.
Дунул ветер, резкий порыв снега ворвался под ткань палатки и зашелестел.
— Спасибо тебе, Тана, — прошептал он и очень нежно прижался губами к ее шее под тяжелым узлом волос. Его объятия были крепкими и теплыми. Живот Таны охватило жаром, затвердевшие соски свело острой болью.
— Мне кажется, это фортуна, — сказал он, и она услышала в его голосе прежнюю улыбку. — Она привела тебя ко мне и внесла все недостающее. Может быть, все эти годы наконец обретут смысл.
Он говорил не только об операции под прикрытием. Он говорил о потерях, которые пережил, о выборе, совершенном много лет назад, когда работа стоила ему семьи. Он говорил о Ларе и о погибшем ребенке, о том, как больно ему было осознавать, что он не защитил ее, что ей вышибли мозги. Тана сглотнула и замерла от ужаса при мысли о том, что возбуждение станет еще сильнее, и не шевелилась, пока не услышала, как дыхание Бабаха стало ритмичнее. Он уснул. Только тогда она позволила себе немного расслабиться, и уже когда ее начало клонить в сон, она вдруг ахнула.
Бабах тут же проснулся.
— Что такое?
Она вновь ощутила в животе движение, маленький толчок, и глаза заслезились от нахлынувших чувств.
— Ребенок. Он толкается. Вот, потрогай, — она открыла спальный мешок и просунула его руку себе под термобелье. Его ладонь, грубая, теплая, коснулась натянутой кожи ее живота. Малыш снова повернулся. Еще толчок.
— Ты чувствуешь?
Он не ответил. Придвинувшись поближе, она коснулась его лица. Щеки были мокрыми.
— Да, — прошептал он хрипло. — Да. Чувствую.
