Ознакомительная версия.
И на этот раз я своему непосредственному начальнику докладывать не стал: Сорокопут окончательно разуверился в моих следовательских способностях, запретил заниматься чем-либо, кроме матрацев, которые больше никто не вспарывал, и я вместо объяснений подал ему рапорт с просьбой отпустить в Москву на консультацию с врачами («...страдаю хрипами»). Старший лейтенант Сорокопут прекрасно понял, чем страдает его подчиненный, но сделал вид, что во все поверил, и отпуск мне разрешил.
Еще в холодной полупустой электричке я с удивлением обнаружил, что с момента первого обнаружения бессмысленно расчлененного матраца непрестанно, днем и ночью думаю только о преступлении. Выстраиваю версии, пытаюсь исследовать их, выяснить причины и следствия — оказалось, что все это постоянно жило во мне, не отпускало ни на минуту, но только на пути в Москву я ощутил цепь этих размышлений как самую главную из всех видов работ по розыску преступника. Во всяком случае, для себя я вдруг открыл, что анализ преступления, поиск, кому оно выгодно, почему и кем совершено, и есть творчество следователя, все остальное — служба. Отрезать пути отхода, окружить, обезоружить, взять — задача вторичная, плоды бессонных ночей следователя — результат, а не процесс.
Если бы в холодном вагоне в мою голову пришли бы только эти горделивые соображения, о них не стоило бы и вспоминать. Они не пришли — они промелькнули, наполнив новым приливом сил и верой в себя, а пришло другое, совсем другое: выстрел в предрассветной мгле с расстояния свыше полусотни метров точнехонько в затылок. А на затылке была растрепанная зимняя шапка — Володя Пухов всегда носил ее чуть сбитой назад. И сзади эта шапка имела снежно-белую заплатку из пушистой кроличьей шкурки: я сразу вспомнил, как высматривал эту белую заплатку в таком же точно, только переполненном вагоне. Кто и когда пришил дурачку эту меточку, расположив ее точно на затылке? И зачем, с какой целью? Теперь я отчетливо видел это снежное пятнышко и отчетливо понимал, что именно оно и погубило Вовочку, потому что убийца тоже видел белый лоскутик и целился в него с насыпи. С расстояния, превышающего полсотни метров. А чтобы так точно попадать, мало быть отличным стрелком и даже мастером спорта, необходимо ежедневно тренироваться. Ежедневно. У посетившего генеральскую чету Симанчуков предупредительного молодого человека в куртке-канадке имелся, правда, значок мастера спорта. Значит, надо просмотреть в спортобществах списки мастеров по всем видам стрельб, пятиборью и биатлону. Вряд ли это, конечно, что-либо даст — преступники редко приобретают столь заметные биографии, — но проверить придется. Проверять следует все следы, в той или иной степени, нарочно или случайно оставленные преступником.
Можно допустить один шанс против ста, что гость генерала Симанчука, а тем паче убийца, не значится в списках призовых стрелков, но стреляет превосходно. Где тогда он будет тренироваться? В подмосковных лесах? Вряд ли, там слишком людно, а стрельба всегда привлекает внимание. В тирах, к примеру...
Стоп, стоп, тиры. После войны в московских парках произошел форменный бум этих самых тиров: всем хотелось либо хвастаться своей стрельбой, либо научиться хорошо стрелять. Мода войны, ее странные рецидивы, оставшиеся в народных развлечениях. А во всех тирах за точные попадания выдают премии. А Юрий, к примеру, — никто пока не связывает его с убийством, но проверять надо все, без всяких исключений — так этот Юрий неравнодушен к хорошеньким девушкам (правда, судить приходится пока только по Вере Звонаревой), и парни нынче в цене, как сказала ее мать. А какой парень не хочет удивить девушку? Значит, тот, некто, который обязан тренироваться, чтобы поддерживать себя в форме, наверняка выигрывал призы, если приходил с девушкой в тир. Ну, а если не приходил? Убийца предельно осторожен, если убивает дурачка только потому, что несчастный этот дурачок оказался в поле зрения милиции. Отличная стрельба всегда может стать уликой, и умный преступник не станет демонстрировать ее даже из мужского тщеславия. Такой тренировкой занимаются без свидетелей, на глазах у равнодушных заведующих этими стрелковыми точками и... мальчишек. Их всегда полно в тирах — и из бескорыстной любви к стрельбе, и из никогда не покидающей их надежды заработать или выпросить двугривенный на собственный заветный выстрел. Я и сам совсем еще недавно был мальчишкой, чтобы забыть тот совершенно особый азарт, который охватывает тебя, когда ты ловишь на мушку желтый кружок какого-нибудь ушастого фанерного зайца. И уж если кто попадает в подобную цель без промаха, тот надолго остается в потрясенной мальчишеской душе: в этом смысле мальчишки куда более надежные свидетели, чем даже глазастые и очень наблюдательные девицы.
Мастер спорта — Милор — Юрий: один человек, два человека или три? Милор — для убитого, Юрий — для Веры, мастер спорта — для владельцев вспоротых матрацев: где связь? Допустим, Вера и Вовочка связывают Милора с Юрием, допустим. Допустим также, что вспоротый матрац в определенной степени объединяет мастера спорта с Пуховым и его Милором. Опять допустим, но не более того. Это пока допущение, а не факты. А факты... Тут я достал сложенную пополам ученическую тетрадочку и записал, хотя в электричке трясло немилосердно:
«ЮРИЙ» — знает Пухова и Веру. Променял Веру на Люсю. Почему?
«МИЛОР» — знает Пухова, подарил ему губную гармошку и, вероятно, обучил романсу. Заодно дал нож, запугал и велел зачем-то вскрывать матрацы.
«МАСТЕР СПОРТА» — ходил по дачам, пугал владельцев уголовниками, рекомендовал подготовить оружие. Зачем? Чтобы по реакции определить, есть ли таковое на даче.
«ИКС» — отлично стреляет. С расстояния почти шестидесяти метров попал в заплатку на шапке Пухова. (Кстати, кто и по чьей просьбе пришил эту заплатку?) Ловок, силен, хладнокровен: после убийства вскочил на ходу в проходящий состав, что совсем не так просто.
«СКОЛЬКО ЗДЕСЬ РЕАЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ?»
Именно последний вопрос представлялся мне решающим, потому я его и подчеркнул. Ответив на него, я ловил убийцу. И все же вначале надо было отыскать Веру. Она оставалась последним, известным мне звеном между Юрием — Пуховым — Милором и, что важнее, последним возможным свидетелем.
Уже приехав в Москву, уже в метро мне пришло вдруг в голову, что как раз потому, что Вера Звонарева осталась последним свидетелем, мне и не следует открыто разыскивать ее. После убийства Володи Пухова уже нельзя было исключать, что преступник знает младшего лейтенанта Валерия Минина, и тогда мой повышенный интерес к Вере мог стать роковым. Точнее, еще раз стать роковым, и поэтому я, выйдя в Сокольниках из метро, пошел не по адресу тетки Полины, а прямиком в отделение милиции. Участковый — немолодой уже лейтенант — оказался человеком толковым, знающим и нелюбопытным.
— Полина Григорьевна Чупренко, которой ты интересуешься, есть солдатская вдова, женщина бездетная, но спокойная. Работает в трамвайном парке, характеристики положительные.
— А что за соседка?
— Трое у нее соседей: семейная пара, старуха с внуком и одинокая.
— Одинокую Люсей зовут?
— Людмилой, — поправил любивший официальную точность лейтенант. — Мызина Людмила Ивановна, тоже, между прочим, ни в чем не замечена.
— Красивая?
Я вспомнил краснощекую Веру, которая мне тогда очень даже понравилась, в чем, правда, я не разрешал себе признаваться. А спросил потому, что оставить Веру (по приведенным выше соображениям) можно было только из-за какой-нибудь совершенно выдающейся красотки.
— Это кому как, — улыбнулся участковый. — Хочешь сам поглядеть? У них аккурат через полчаса перерыв: успеем.
Я не спросил, куда меня ведут. Торопясь использовать богатые знания участкового, я всю дорогу расспрашивал его о Вере, Юре, Милоре, мастерах спорта по стрельбе — даже о завсегдатаях тиров Сокольнического парка, — но лейтенант на эти вопросы никаких ответов дать не мог. Гадать он не любил, приблизительность считал недопустимой, а никакими данными не располагал.
— Пришли, — сказал он. — Вот это факт, а не реклама. Специально знакомить не буду, ты и так ее вычислишь.
Он вошел в сберегательную кассу, где не было ни одного посетителя, а за барьером изнывали четверо сотрудниц. Они весело обрадовались участковому, называли его по имени и отчеству, шутили и смеялись, но я не вслушивался. Я всматривался в аккуратно подкрашенную молодую женщину, сидевшую в отдельном застекленном отсеке с надписью «КАССА». Была она недурна, следила за собой, стремилась нравиться, но я никак не мог понять, почему же все-таки тот Юрий променял Веру на нее. Здесь что-то для меня не сходилось, не укладывалось в логику, и я честно сказал о своих сомнениях участковому, когда возвращались.
— Чудак человек, так Людмила Ивановна — женщина натуральная, — покровительственно улыбнулся лейтенант. — А твоя... Вера, говоришь? Так ей же восемнадцать, так? Пигалица, считай. Да еще учти: дома у пигалицы — мама, здесь — тетка, а у Людмилы — отдельная комната, хоть и в коммуналке. А насчет того, кто ее посещает, и нет ли среди них какого Юрия, я проверю. И насчет Веры тоже можешь не сомневаться.
Ознакомительная версия.
