– Я не думаю, что Рэмси убил Юнити, будь то случайно или преднамеренно, – помотал головой Томас. Похоже, он был наделен даром оставаться на месте, не имея потребности двигаться. Лицо его сделалось неприступным. Сколь бы мерзким ни казалось ему это объяснение, он не намеревался уклоняться или останавливаться, не добравшись до самого конца. – Я считаю, что это сделал или Мэлори, или ты.
Доминик услышал, как застучала в его ушах кровь, и не нашел ничего, что можно было на это ответить, кроме простого отрицания.
– Это не я… – отозвался он едва ли не шепотом.
– Рэмси считал иначе.
– П-почему? – Этот удар буквально потряс священника. Неужели преподобный мог поверить в такое о нем? Что он убил Юнити, случайно или даже по вполне понятной причине? Знает бог, она умела довести человека до предела! Если хорошенько подумать, то удивительно было уже то, что ее никто не прибил раньше…
Однако Доминик никогда не допускал, даже в худшие мгновения, что Рэмси мог поверить в его вину. Для него это было ужасно. Старый священник так надеялся на своего подопечного, так верил в него… Парментер видел в нем свой единственный успех, достижение, которое у него нельзя было отобрать и оспорить, в котором нельзя было усомниться. Он мог потерять все, даже веру в Бога. Его хрупкая религиозность не смогла выдержать не знающих жалости аргументов Дарвина. Эволюция размыла фундамент его теологии, ничего не оставив на нем. Разве можно любить Бога, которого нет? Рэмси остался один в лишенной света вселенной. Однако он любил людей – не всех, но хотя бы некоторых. Он действительно их любил. И к числу этих людей принадлежал и Доминик. Эта последняя неудача переломила ему спину. Одна лишь Кларисса оставалась с ним до самого конца, однако ее поддержки в итоге оказалось мало.
– Я не убивал, – беспомощным тоном повторил Кордэ. – Не могу сказать, что у меня не было причин для совершения преступления, если предположить, что для убийства другого человека может быть какая-то причина. Она пыталась навязать мне прежние отношения, но я отказался. Ей не оставалось ничего другого, кроме как сделаться в моих глазах досадной помехой, каковой она в итоге и стала. Однако она не могла позволить себе потерять это место и знала, что я также понимаю это. – Он улыбнулся с горькой усмешкой на губах: – Мы обладали равной властью друг над другом.
– Она была влюблена в Рэмси? – спросил Питт.
– Что? – Сам этот вопрос не лез ни в какие рамки. Значит, Томас ничего не понял в характере Юнити, если способен задать его. Или он затеял какую-нибудь изобретательную уловку?
Солнечный свет за дальним окном комнаты погас, и в стекло забарабанил дождь. Суперинтендант подошел к резному креслу, стоявшему возле камина, и наконец уселся в него.
– Так могла ли она влюбиться в Рэмси? – выжидательно повторил он еще раз, вглядываясь в лицо свояка и стараясь уловить малейшее изменение его выражения.
Доминик готов был расхохотаться, если бы не боялся потерять контроль над собой.
– Нет, – проговорил он куда более невозмутимым тоном, чем тот, на который, по собственному мнению, был способен. Он также опустился в кресло, коротким и резким движением – словно бы под ним вдруг подогнулись ноги. – Если ты способен так подумать, значит, совсем не понимаешь характера Юнити. Рэмси обладал душевными качествами, за которые женщины могли любить его, однако подобная целостность не казалась этой особе интересной или привлекательной. – Ему было неприятно говорить такие слова, однако в них была правда, и Питту следовало понять это. – Юнити считала Рэмси занудой, потому что не умела понимать его чувства. А он не любил ее и потому никогда не проявлял при ней свой юмор, воображение или душевное тепло. Она всегда его обличала.
Кордэ мог припомнить не одну подобную ситуацию. Память рисовала ему пренебрежительную усмешку на лице мисс Беллвуд, победоносное выражение в ее глазах так четко, словно это было только вчера.
– Просто она не позволяла ему проявить свои лучшие качества в своем присутствии, – добавил священник. – Не думаю, чтобы она понимала это, что, впрочем, не так уж важно. Ей казалось, что Рэмси не стоило даже бросать вызов. Он оказался за пределами ее досягаемости, быть может, просто потому, что, с ее точки зрения, в нем не было ничего интересного.
Питт приподнял брови:
– А как насчет ее стремления растоптать или уничтожить?
– Да… наверное, так. Она презирала замкнутый академический мирок, в котором властвовавали мужчины, не допускавшие в свой круг женщин, сколь бы великолепными познаниями те не обладали – a ее познания действительно были великолепны. – Это также было истинной правдой, и Доминик мог припомнить много случаев, когда мисс Беллвуд оказывалась права. – В своей собственной области Юнити была блестящим специалистом, большинству ученых-мужчин было далеко до нее. Я… я не могу винить ее за эту ненависть. Снисходительное отношение с их стороны было для нее нестерпимым. На словах уважая ее ум и дарование, эти люди не предоставляли ей никаких реальных возможностей. Единственным их уязвимым местом был зов плоти, и вот в этой области ей представлялась возможность победить их, ранить и даже уничтожить.
– В том числе и Рэмси Парментера?
– Не думаю. Едва ли она могла конкурировать с Витой, даже при желании. – Кордэ не хотелось говорить этого, однако он не оставил себе другого выбора. – Нет. Вызовом для нее был Мэлори… куда более уязвимый и представлявший собой лучший трофей. Победа над ним сулила больше личного удовлетворения, обещала нанести более глубокую рану Рэмси и истеблишменту. В конце концов, Мэлори должен был соблюдать не просто целибат, но и целомудрие.
Томас молчал, однако Доминик видел по его глазам, что суперинтендант готов хотя бы поверить в его слова.
Священник в очередной раз сглотнул. Язык назойливо лип к губам.
– Я не убивал ее, – снова проговорил он. Одолевавший его страх готов была перехлестнуться через грань истерики. Он должен держать себя в руках. Не расслабляться. Все пройдет. Выход найдется.
Кордэ поднялся на ноги, едва осознавая это. Порыв внезапной весенней грозы хлестнул по окнам.
Выхода не было. Вернувшаяся паника охватывала его кольцом, сдавливала ему горло. Сердце отчаянно колотилось. На коже выступил пот. Питт не поверил ему. Зачем ему это? И кто вообще поверит его словам? Судья не поверит, присяжные тоже…
Его повесят! Сколько же времени остается жить после суда до виселицы? Три недели… три коротких недели. Придет последний день, настанет последний час… a затем боль… и после нее ничего.
– Доминик! – резким тоном окликнул его полицейский.
– Да… – прошептал священник. Питт должен был заметить охвативший его ужас.
Он мог видеть его и даже ощущать нюхом. Неужели он поверит в то, что имеет дело с невиновным человеком?
– Лучше сядь. На тебе лица нет, – посоветовал суперинтендант.
– Нет… нет. Все будет в порядке, – пробормотал Кордэ. Почему он говорит эти слова? Будучи в таком состоянии! – Это все, чего ты хотел?
Томас по-прежнему пристально смотрел на родственника:
– Пока – да. Но я не верю в то, что ее убил Рэмси, и намереваюсь узнать, кто именно сделал это.
– Да… конечно. – Священник повернулся, желая выйти.
– Э… – попытался остановить его свояк.
Доминик остановился:
– Что?
– Я обнаружил любовную переписку между Рэмси и Юнити, очень страстную и яркую. Ты не слышал о ней?
– О любовной переписке? – Кордэ был ошеломлен. В других обстоятельствах он заподозрил бы, что Питт намеревается разыграть его в самом дурном вкусе, однако, вглядевшись в черты суперинтенданта, обнаружил на его лице лишь боль и острое разочарование: – Ты уверен в этом?
– Письма оказались на его столе, написанные почерками их обоих, – рассказал Томас. – Интонации этих писем тоже полностью соответствуют их характерам. На каждое письмо есть ответ. Миссис Парментер обнаружила их, когда вошла в кабинет, чтобы поговорить с мужем. Из-за них и возникла ссора… по этой причине он и набросился на нее. Очевидно, он как-то по-особенному относился к ним.
Священник потерял дар речи. Это было немыслимо. Если Питт ничего не напутал, значит, все его, Доминика, восприятие людей ошибочно… Все его знание жизни можно выбросить на свалку. Он как будто загреб рукой холодный снег – и обжег пальцы о горячие угольки.
– Вижу, что ты ничего не знаешь, – сухо промолвил его свояк. – Ей-богу, хотел бы я сказать, что подобное поведение освобождает тебя от подозрений, однако боюсь, что это не так. – Он поднялся на ноги. – Сам факт существования между ними любовной переписки свидетельствует о том, что у тебя были основания для ревности, вне зависимости от того, любил ты ее или нет. A если отцом ребенка – на сей раз – был Мэлори, это тоже свидетельствует не в твою пользу. Она была опасной женщиной, глупой и склонной к раздуванию раздора. Быть может, трагедия точно была обязана произойти… вопрос только когда. Не оставляй Брансвик-гарденс, Доминик.
