— Александр Юрьевич.
— Очень приятно. Итак, Александр Юрьевич, у вас есть ко мне какие-то конкретные и срочные вопросы?
— Евгений Николаевич, скажите, в начале марта Кравцова покупала машину “Фольксваген-гольф” цвета мокрого асфальта?
— Вроде бы, — Рязанцев несколько сбавил тон, успокоился, видно почувствовал, что перегнул палку, все-таки здесь не митинг и не прямой эфир, — мы говорили об этом, она просила у меня денег, она буквально заболела этой машиной, именно “Фольксвагеном-гольф”, но я считал, что одного автомобиля вполне достаточно.
— И денег не дали? — уточнил Арсеньев.
— Разумеется, нет. Сегодня очередная шуба, завтра машина, послезавтра браслет из платины с бриллиантами, потом костюм от Шанель. Так же невозможно, я все-таки политик, а не бандит.
— Но машину она купила?
— Заказала перегонщику из Гамбурга, именно “Фольксваген-гольф”. Потом ей захотелось норковую шубу, она ее купила, это я знаю точно. А вот про машину ничего определенного вам сказать не могу. Почему вас это вдруг так заинтересовало?
Саня не успел ответить.
— Женя, можно тебя на минуту? — громко и обиженно произнесла Лисова, которая все еще стояла в дверном проеме.
— Да, Света, я тебя слушаю.
— Нет, я могу сказать только наедине. Это очень важно.
— О Господи, — простонал Рязанцев, неохотно поднялся и вышел в коридор. Лисова закрыла дверь.
На веранде воцарилась тишина. Арсеньев встретился взглядом с Машей, она ему улыбнулась.
— Меня зовут Александр Юрьевич Арсеньев, — представился он.
— Да, я уже знаю. Очень приятно, — она провела рукой по своим светлым стриженым волосам, Саня вдруг подумал, что она подстриглась так коротко совсем недавно и все не может привыкнуть, — Мери Григ.
— Мери? А почему Евгений Николаевич называет вас Машей?
— Для конспирации. На самом деле ему так проще, — она опять улыбнулась, мягко, сонно, и повертела головой, разминая затекшую шею. — Вы тоже можете меня так называть. А еще лучше по имени-отчеству. Моего папу звали Эндрю, по-русски это Андрей. Вот, пусть я буду Мария Андреевна. Мне нравятся ваши отчества, ни у кого больше их нет.
— Вы из Америки? — догадался Арсеньев.
— Я вчера прилетела из Нью-Йорка. Думала, буду здесь спокойно собирать материал для диссертации, но сразу удостоилась чести стать пресс-секретарем Машей, — она опять улыбнулась и зевнула, прикрыв рот ладошкой, — не знаю, что из этого выйдет.
Тут только Арсеньев уловил легкий акцент и спросил:
— Вы давно знакомы с Евгением Николаевичем?
— Не очень. Четыре года назад я слушала его лекции в Гарварде, но после этого мы не виделись.
— Как же вам удалось удостоиться такой чести, сразу стать пресс-секретарем?
— Повезло, — она развела руками, — я вообще везучая. На самом деле это вышло почти случайно. Меня пригласили на работу в один крупный медиа-концерн. Не здесь, конечно. Дома, в Америке. Концерн оплатил мою поездку, им надо, чтобы я повышала квалификацию. Мой будущий шеф — приятель Рязанцева. Когда стало известно о несчастье с Викторией Кравцовой, шеф попросил меня временно заменить ее. С одной стороны, это довольно странно, я ведь впервые в России, у Евгения Николаевича целый штат людей, более компетентных, чем я, но, как мне объяснили, есть некоторые психологические нюансы. Лучше, если рядом с ним будет человек со стороны, никак не связанный с его привычным окружением.
— Ну да, это можно понять, — кивнул Арсеньев, — значит, вы учитесь в Гарвардском университете?
— Заканчиваю аспирантуру.
— Кто вы по образованию?
— Психолог. Училась на факультете психологии, но постоянно бегала слушать лекции на факультет славистики. В итоге тема моей диссертации звучит так: “Средства массовой информации и влияние новых политических технологий на самосознание людей в разных слоях общества посттоталитарной России”.
— Очень интересно, — важно кивнул Арсеньев.
— Ага. Главное, красиво и туманно. Кстати, Александр Юрьевич, если не возражаете, я потом вам задам несколько вопросов для своей диссертации. Вдруг больше не будет оказии познакомиться с майором милиции.
— Да, конечно, — выпалил Саня и смутился, с удивлением обнаружив, как ему приятно, что появился повод встретиться с ней еще раз, — давайте я напишу вам мой телефон.
— Спасибо. Лучше сразу в записную книжку мобильного, бумажки я постоянно теряю, — она потянулась к сумке, достала маленький аппарат.
Когда они обменялись телефонными номерами, повисла неловкая пауза. Арсеньев наткнулся взглядом на ее глаза, припухшие, сонные, но все равно красивые, главное, живые. Довольно редко встречаются живые ясные глаза, в которые хочется смотреть. Он все не мог решить, как лучше ее называть. Мери — ее настоящее имя, но почему-то оно совсем ей не идет, звучит по-русски как-то манерно. Маша — слишком панибратски, Мария Андреевна — чересчур официально и громоздко. Ну какая она Мария Андреевна со своей тонкой шейкой, с этими смешными оттопыренными ушками? Вообще, она чем-то похожа на его бывшую одноклассницу, тоже Машу, такую же беленькую, худенькую. Они дружили с первого по десятый класс, и только когда она в семнадцать лет, на первом курсе института, выскочила замуж за какого-то хмыря, оказалось, что примерно с восьмого класса Саня был в нее влюблен. Да, американка удивительно напоминала ту Машу. Может, именно поэтому ему было с ней так легко и одновременно неловко, словно они очень давно знакомы и их многое связывает?
— Значит, вам нравятся наши русские отчества? — уточнил он, принужденно кашлянув. — Мария Андреевна, вы отлично говорите по-русски. У вас какие-то русские корни?
— Спасибо, Александр Юрьевич, вы мне льстите, — она улыбнулась и покачала головой, — да, отчество — это приятно. В этом есть… как лучше сказать по-русски? Дистанция, почтение и одновременно теплота. У вас вообще много всяких эмоциональных нюансов в языке, чего стоят только эти ваши суффиксы, которые передают оттенки отношения. Кот, котище, котик, котяра, — она сощурилась, было видно, с каким удовольствием она произносит русские слова, словно перекатывает на языке что-то очень нежное и вкусное.
И вдруг послышалось тихое отчетливое мяуканье. Арсеньев чуть не подпрыгнул от удивления.
* * *
— Сэр, вы слышите меня? — еще раз позвал полицейский.
"Если я обернусь, я упаду замертво”, — подумал Андрей Евгеньевич.
Впрочем, он отлично понимал, что не умрет. Это глупости, ипохондрическое кокетство. Он просто улыбнется и ответит: “Да, конечно, но сначала я все-таки хочу заглянуть в аптеку”.
Он заставил себя медленно повернуть голову. Суставы затрещали, как старое сухое дерево под топором. Полицейский держал в руке нечто плоское, черное, размером с небольшую книжку. Его широкое лицо все расплылось в лукавой, укоризненной улыбке. Сверкали зубы и белки глаз. Григорьев подошел ближе и узнал свой бумажник. Полицейский помахивал им, как веером.
— Нельзя быть таким рассеянным, сэр, — укоризненно покачал головой полицейский, — смотрите, сумка порвалась. На вашем месте я бы выбросил этот старый мешок.
Раз десять поблагодарив чернокожего гиганта, Григорьев нырнул в зоомагазин. Мешок действительно разлезался по швам. Надо быть полнейшим кретином, чтобы посадить в одно отделение котенка, в другое сунуть бумажник с водительскими правами, кредитками и наличными деньгами. И главное, кроме мобильного телефона в чехле, пристегнутом к ремню джинсов, больше ничего с собой нет. В карман бумажник никак не влезал. А тут еще котенок принялся толкать изнутри молнию и выбираться наружу. Главное в такой ситуации — не впадать в панику, ничего не ронять. Бумажник сунуть за пояс, под свитер. Белого бандита взять в руки. Мешок выкинуть к чертовой матери в урну у входа.
— Добрый день, могу я вам чем-нибудь помочь? — обратилась к Григорьеву молоденькая продавщица-китаянка.
Большие квадратные часы над прилавком показывал без десяти три. Значит в Москве сейчас без десяти одиннадцать вечера.
