На мгновение Доминик заметил это, и лицо его чуть порозовело от удовольствия, которое, впрочем, тут же прогнало понимание подлинной ситуации, в которой он находился.
Суперинтендант принял его сообщение, не сказав, что уже все знает. Поблагодарив священника, он отпустил его, сказав лишь, что должен будет продолжить расследование.
Теперь Томас был на пороге сна, пребывая в том же недоумении, что и в самом начале. Дело не закрыто. Мэлори не был убийцей. Не убивал, по мнению Питта, и Доминик, хотя для этого у него имелись и причины, и возможности. Кроме того, Томасу казалось, что слишком многие соображения не позволяли обвинить в убийстве и Рэмси… А могла ли убить свою гостью Кларисса? Таков оказывался единственный ответ, который также не казался Питту справедливым. Когда он предложил подобное решение Шарлотте, она отмахнулась от него как от совершенно нелепого, оспаривая даже малейшую вероятность этого.
Полицейский погрузился в беспокойный сон, едва не просыпаясь через каждый час или два. Наконец он полностью проснулся к пяти часам и погрузился в размышления о любовной переписке между Рэмси и Юнити Беллвуд. Он не понимал эти письма. Они абсолютно не укладывались в его представления об этих людях.
Пролежав с полчаса во тьме, Томас попытался каким-то образом придумать нечто такое, что придавало бы им какой-то смысл, старался вообразить ситуацию, в которой их можно было бы сочинить. Пытался понять, что мог чувствовать Рэмси, чтобы рискнуть перенести подобные слова на бумагу. Должно быть, он ощущал великую страсть, если его оставило всякое ощущение опасности… И зачем вообще было писать письма, когда объект пылкой страсти находился в доме и ее можно было увидеть если не через минуту, то через час? Поступок, возможный для человека, утратившего всякое чувство меры; для человека, находящегося на грани безумия…
Это слово – «безумие» – возвращалось к суперинтенданту снова и снова.
Неужели Рэмси был безумен? И трагедия разрешается столь бесхитростным ответом?
Выскользнув из постели, полицейский поежился, прикоснувшись босыми ногами к холодному полу. Надо еще раз просмотреть эти письма. Быть может, при внимательном рассмотрении в них обнаружится и разгадка.
Чтобы не разбудить Шарлотту, Питт прихватил одежду с собой: одеться можно было и в кухне. Было еще слишком рано, чтобы мешать супруге спать. Пройдя на цыпочках через комнату, Томас осторожно отворил дверь. Она чуть скрипнула, однако он сумел тихо – ну, почти тихо – закрыть ее.
Внизу было холодно. Тепло вчерашнего вечера рассеялось, и его остатки можно было ощутить только возле камина. Впрочем, Грейси оставила возле печи полное угольное ведерко, чтобы облегчить себе утренние труды. Питт зажег лампу и оделся, а потом разворошил угольки и через несколько мгновений на них снова вспыхнул огонь. Суперинтендант принялся аккуратно подкладывать в печку новые куски угля. Если их положить слишком много, огонь задохнется. Дело требовало определенного мастерства.
Когда языки пламени окрепли и поднялись, Томас наполнил водой чайник и достал из буфета банку с заваркой, а также снял с крючков самую емкую чашку и блюдце. Огонь уже вполне разгорелся. Добавив еще пару кусков угля, хозяин дома закрыл заслонку. Печка немедленно начала нагреваться. Поставив на нее чайник, Питт вышел в гостиную и взял в руки письма и дневник.
Вернувшись в кухню, он сел за стол и начал читать.
Суперинтендант успел по разу прочитать все письма и уже начинал перечитывать их по второму разу, когда шипение кипящего чайника наконец пробилось в его сознание, после чего он отложил бумаги и заварил чай. Обнаружив, что забыл про молоко, Питт сходил в кладовку, принес оттуда кувшин и аккуратно снял с него круглую муслиновую, отороченную бисером салфетку. Наполнив чашку, он осторожно прихлебнул напиток. Слишком горячо.
Письма, как и прежде, абсолютно не соответствовали известному ему порядку вещей. Разложив бумаги перед собой, он осторожно отпивал чай, время от времени дуя на чашку. Пока ему ничего не удавалось выяснить, и он понимал это.
Питт не заметил, сколько времени просидел, однако к тому моменту, когда в кухне появилась Шарлотта, его чашка почти опустела. Он оглянулся. На жене была ночная рубашка и плотный халат. Томас купил его ей, еще когда дети были совсем маленькими, и ей приходилось по нескольку раз за ночь спускаться вниз, в их комнату, однако халат все еще оставался мягким и очень соблазнительно охватывал ее фигуру. С тех пор халат пришлось заштопать в паре мест, да Джемайма оставила на нем неяркое пятно, когда ее вырвало на плечо матери, однако оно было заметно лишь при определенном освещении, а чаще всего казалось естественным отливом ткани.
– Это и есть те самые любовные письма? – спросила миссис Питт.
– Да. Не хочешь чашку чая? Он еще не остыл.
– Да, пожалуй. – Женщина села, ожидая, когда муж принесет еще одну чашку и наполнит ее. Она взяла ближайшее к ней письмо и, нахмурившись, принялась читать его.
Питт поставил чашку возле нее, однако Шарлотта была слишком погружена в чтение, чтобы заметить это. Она взяла второе письмо, а за ним третье, четвертое и пятое…
Следя за ее лицом, Томас заметил, как недоверие и удивление на нем преобразовались в глубокую сосредоточенность, по мере того, как она стала читать все быстрей и быстрей.
– Твой чай стынет, – заметил он.
– Мм… – в рассеянности отозвалась его супруга.
– Удивительно, согласись? – продолжил полицейский.
– Мм…
– Ты можешь понять, почему он написал нечто подобное?
– Что? – Шарлотта впервые оторвалась от чтения. Рассеянным движением протянув руку к чашке, она отпила немного и скривилась: – Остыл!
– Я тебе напоминал.
– Что?
– Я говорил тебе о том, что чай стынет.
– Да? В самом деле?
Суперинтендант невозмутимо поднялся, взял у жены чашку, вылил в раковину теплую жидкость, а затем ненадолго поставил маленький заварочный чайник на большой с кипятком, после чего налил Шарлотте новую чашку.
– Спасибо. – Она с улыбкой приняла у него чай.
– Чего еще изволите? – усмехнулся ее супруг, вновь усаживаясь и наполняя собственную чашку.
– Томас… – Шарлотта глубоко задумалась. Она даже не расслышала его слова, потому что раскладывала письма попарно.
– Письмо и ответ? – спросил Питт. – Они соединяются парами, так?
– Нет… – проговорила женщина с окрепшей уверенностью в голосе. – Нет, это не письмо и ответ. Посмотри на них, посмотри внимательно. Посмотри на начало этого письма.
И она начала читать:
– «Ты, драгоценность моя, как выразить тебе одиночество, которое я чувствую, когда мы оба разлучены? Расстояние между нами неизмеримо, и все же мысли способны преодолеть его, и я могу дотянуться до тебя сердцем и умом…»
– Я знаю, что там написано, – перебил ее муж. – Какая-то ерунда. Их не разделяло никакое расстояние! В крайнем случае, коридор между двумя комнатами в одном доме.
Миссис Питт отмахнулась нетерпеливым движением головы:
– A теперь посмотри на это: «О, мой возлюбленный, невыразимо стражду по тебе. Когда мы разлучены, я утопаю в бездне одиночества, погибаю в ночи. Бесконечность разверзается между нами, и все же я думаю о тебе, и ни небо, ни ад не способны преградить путь моей мысли. Тогда бездна исчезает, и ты снова со мной». – Она умолкла и посмотрела на него: – Ну как, понял?
– Нет, – искренне признался суперинтендант. – Тот же самый абсурд, только изложенный более драматичным образом. Все ее письма написаны с большей страстью и куда более драматичны. Я уже говорил это тебе.
– Нет! – объявила его собеседница внушительным тоном, наклоняясь над столом. – Я хочу сказать, что в них передается одна и та же мысль – только у Юнити в более пылком изложении! Они полностью разделяются на пары, Томас. Идея к идее. Даже в том же порядке.
Питт опустил чашку:
– Что ты хочешь сказать?
– Что это вовсе не любовные письма – то есть что их никогда не адресовали друг другу, – поторопилась с ответом Шарлотта. – Они оба были знатоками древней литературы: он занимался исключительно теологией, она – разной тематикой. Мне кажется, что мы имеем дело с двумя переводами одного и того же оригинала.
– Что?
– Более сухие тексты написаны почерком Рэмси. – Женщина показала на записи, сделанные рукой священника. – А более яркие и страстные принадлежат Юнити. Она усматривала в них сексуальный подтекст или сама вносила его, он же писал в более метафорическом или духовном стиле. Готова держать пари, что если мы обыщем дом – а может быть, только кабинет, – то найдем латинский, греческий, еврейский или какой там еще оригинал этих писем.
Шарлотта снова указала рукой в сторону писем, коснувшись чашки рукавом халата, и добавила:
– Возможно, они были написаны каким-нибудь ранним святым, или отпавшим от веры, или же введенным во искушение некоей злосчастной особой, вне сомнения, помеченной клеймом вечной грешницы, благодаря способности совратить даже святого с истинного пути. Но кем бы ни был автор, мы найдем оригинал, с которого были переведены эти отрывки.
