По лицу его нельзя было сказать, что он очень счастлив.
Принесли кофе; некоторое время царило молчание.
Журналист посасывал трубку, нерешительно глядя на Мартина Бека.
— Меня ведь газета прислала, чтобы я расспросил вас об этом исчезновении, — сказал он извиняющимся тоном. — А я тут сижу и все про свои дела говорю.
— Да нам ведь в общем-то и нечего добавить к тому, что ты уже написал, — ответил Мартин Бек. — Ты ведь беседовал с Херрготтом Радом?
— Говорил, конечно, — подтвердил Оке Буман. — Но если вы оба сюда явились, значит, что-то подозреваете. Только по-честному — вы допускаете, что Фольке Бенгтссон убил ее?
— Мы пока ничего не допускаем. С Бенгтссоном даже и не говорили еще. Нам известно только одно: что Сигбрит Морд с семнадцатого октября не бывала дома и никто, похоже, не знает, где она.
— Но ведь вы читали «Вечерку».
— За их догадки мы не отвечаем, — сказал Колльберг. — А вот твоя газета производит вполне пристойное впечатление.
— Мы думаем вскоре созвать пресс-конференцию, — объяснил Мартин Бек. — Сейчас в этом нет смысла, нам просто нечего сказать. Но если ты наберешься терпения, я позвоню и скажу, как только выяснится что-нибудь новое. Идет?
— Идет, — ответил Оке Буман.
У Мартина Бека и Колльберга было такое чувство, словно они перед ним в долгу. И они сами не смогли бы объяснить почему.
Мартин Бек снова и снова вспоминал руки Бертиля Морда, и после ленча ему вдруг пришло в голову съездить в Треллеборг и послать по телексу запрос в Париж, в «Интерпол», по поводу этого Морда.
Большинство людей, в том числе многие сотрудники полиции, считают «Интерпол» никчемной организацией. Дескать, она тяжела на подъем, сплошная бюрократия, а в общем одна только видимость.
В данном случае эта характеристика себя не оправдала. Ответ пришел через шесть часов. Бек и Колльберг устроились в доме у Рада.
Полиция Тринидада-Тобаго сообщала, что Бертиль Морд был задержан шестого февраля тысяча девятьсот шестьдесят пятого года за убийство смазчика, бразильца по национальности. В тот же день полиция рассмотрела его дело и нашла Бертиля Морда виновным в нарушении общественного порядка, а также в «джастифайэбл хомисайд»[2], что в Тринидаде-Тобаго считалось ненаказуемым. За нарушение общественного порядка его присудили к штрафу в размере четырех фунтов. Смазчик пристал к женщине, находившейся в обществе Морда, и, следовательно, сам был виноват в том, что произошло. Морд покинул страну уже на следующий день.
— Пятьдесят крон, — сказал Колльберг. — Не так уж дорого за то, чтобы отправить на тот свет человека.
— Джастифайэбл хомисайд, — произнес Рад. — Это как же по-нашему будет? Шведский закон предусматривает право на самозащиту… Но как же все-таки перевести?
— Непереводимая формулировка, — сказал Мартин Бек.
— Несуществующее понятие, — подхватил Колльберг.
— Ну нет, — рассмеялся Рад. — В Штатах оно очень даже существует. Стоит полиции кого-нибудь убить — джастифайэбл хомисайд! Дословно — оправданное убийство. Там без этого дня не проходит.
Наступила мертвая тишина.
Колльберг с отвращением отодвинул тарелку с недоеденным бутербродом.
Потом он жадно глотнул пива и вытер рот рукой.
— Так на чем мы остановились? У Морда тухлое алиби, а то и вовсе никакого. И он известный буян. А как с мотивами?
— Ревность, — сказал Мартин Бек.
— К кому ревновать?
— Бертиль Морд способен ревновать к коту, — заметил Рад и несмело усмехнулся. — Потому они и не держали кота.
— Не густо, — сказал Колльберг. — Перейдем к Фольке. У Фольке Бенгтссона нет никакого алиби и есть судимость за убийство. Но есть ли у него мотивы?
— Он ненормальный — чем не мотив, — сказал Рад.
— Если говорить об убийстве Розанны Макгроу, — возразил Мартин Бек, — то там был мотив. Правда, достаточно сложный.
— Чепуха, Мартин, — вмешался Колльберг. — Есть одна вещь, о которой мы с тобой никогда не говорили, но я об этом думал много раз. Ты убежден, что Фольке Бенгтссон был виновен в убийстве… Я тоже в этом убежден… А доказательства? Конечно, он тебе признался — после того как мы подстроили ему провокацию, а я сломал ему руку. На суде-то он отпирался. Что же было доказано? Только то, что он пытался изнасиловать или, возможно, — повторяю: возможно! — убить сотрудницу полиции, которой мы поручили заманить и соблазнить его и которая была почти раздета, когда он пришел к ней на квартиру. И вот тебе мое мнение: в правовом государстве Фольке Бенгтссон не был бы осужден за убийство Розанны Макгроу. Доказательства слишком слабы. Не говоря уже о том, что у него психика не в порядке, а его вместо больницы заперли в тюрьму.
— Как бы то ни было, завтра надо допросить Фольке Бенгтссона, — сказал Мартин Бек, уходя от неприятной темы.
— Да, — согласился Рад. — Пора уже.
— По-моему, надо еще устроить и пресс-конференцию, — заметил Колльберг. — Хоть и противно.
Мартин Бек мрачно кивнул.
По лицу Рада было видно, что он предвкушает интересный, даже увлекательный день.
Мартин Бек и Колльберг смотрели на дело иначе.
Это была роскошная процессия. Ровно в час дня шестого ноября тысяча девятьсот семьдесят третьего года они вышли из андерслёвского полицейского участка; впереди выступал нижний чин в форме. Следом за Мартином Беком шагал Колльберг, сопровождаемый по пятам псом Тимми. Замыкал шествие Рад, как всегда в зеленых резиновых сапогах и охотничьей шляпе, сдвинутой на затылок; рука его держала туго натянутый поводок.
Колльберг и Мартин Бек сели в патрульную машину, а Рад затолкал своего пса в томатную «аскону» и сел за руль, чтобы возглавить выезд.
В кортеже не хватало только одной машины — зеленого «зингера» Оке Бумана. Объяснялось это очень просто. Верный вчерашнему обещанию, Колльберг позвонил в Треллеборг и заранее известил Бумана, что намечено на этот день.
— Лучше не будем спешить, чтобы никто не отстал, — сказал, ухмыляясь, Рад.
— Завидую Херрготту, — произнес Колльберг — Веселая душа.
— Это верно, — сказал вдруг водитель. — Такого весельчака поискать надо. Работать с ним сплошное удовольствие, я рад такому начальнику, извините за каламбур. Да он никогда и не строит из себя начальника. Чином куда старше меня, но ни разу не дал мне это почувствовать.
— Давно в полиции служишь? — спросил Мартин Бек.
— Шесть лет. Больше никуда не смог устроиться. Не знаю, как вам понравятся мои слова, но начинал я службу в Мальмё и чувствовал себя так паршиво, что дальше некуда. Люди смотрели на меня, как на зверя, да я и сам чувствовал, что со мной что-то неладное творится. В шестьдесят девятом послали нас разгонять демонстрацию — как пошли мы колошматить народ дубинками! Я сам девчонку одну ударил, лет семнадцати, не больше, да еще с ней ребенок маленький был.
Мартин Бек посмотрел на Эверта Юханссона. Молодой парень, открытый, искренний взгляд.
Колльберг вздохнул, но промолчал.
— Потом я сам себя увидел в телевизоре. Прямо хоть иди вешайся. В тот же вечер решил бросить эту службу, но…
— Давай, давай.
— Ну, просто у меня жена молодец. Это она придумала, чтобы я попросился в провинцию. И мне повезло. Попал сюда. Иначе не носил бы я сегодня эту форму.
Рад свернул направо, и вскоре они оказались у цели.
Дом небольшой, старый, но не запущенный. Недалеко от калитки стояла машина Оке Бумана; сам владелец сидел впереди с книгой в руках.
Фольке Бенгтссон орудовал лопатой около курятника. Он был в комбинезоне, в кожаных сапогах, на голове клетчатая кепка.
Рад подошел к багажнику своей «асконы» и достал хозяйственную сумку из полиэтилена.
— Присмотри, пожалуйста, за псом, Эверт, — попросил Рад. — Знаю, знаю, задание нелегкое, но и наше ненамного лучше. И постарайся не пускать на участок компанию репортеров.
Он вошел в калитку, Мартин Бек и Колльберг последовали за ним. Колльберг аккуратно закрыл за собой калитку.
Фольке Бенгтссон отставил лопату в сторону и встретил их на крыльце.
Войдя в дом, Рад достал из сумки ботинки и переобулся.
Мартин Бек слегка опешил.
Он корил себя за плохое знание деревенских обычаев и нравов. А ведь все логично: отправляешься в гости в сапогах — захвати ботинки.
Фольке Бенгтссон тоже снял сапоги.
— Пойдем в гостиную, что ли, — произнес он бесцветным голосом.
Мартин Бек быстро осмотрел комнату. Обставлена скромно, но аккуратно. Единственные предметы роскоши — большой аквариум и телевизор.
Снаружи доносился шум тормозящих машин, его сменил нестройный галдеж.
Бенгтссон почти не изменился за девять лет. Если тюрьма и наложили на него свою печать, то в глаза это не бросалось.
Мартину Беку вспомнилось лето шестьдесят четвертого.
Бенгтссону было тогда тридцать восемь лет, он производил впечатление спокойного, сильного, здорового человека. Синие глаза, волосы чуть тронуты сединой. Высокий, плечистый, симпатичный. Аккуратная, располагающая внешность.
