— Вы знаете, чем это все закончится?
— Это неважно. Каждый пусть займется своим делом. Задача их — пусть выполняют. И ответят сами. И мы спокойно спать будем.
— «Трейд», если возня начнется, аренду здесь расторгнет, сахар вывезет.
— Пусть вывезут. И, слава богу, нет проблем…
— В другой траве, как говорится, выползет эта змея…
— Ну, «Меркюри» ты поработал прекрасно Мало?
— Не мало. Но, где по ним уголовное дело?
— Решается этот вопрос… Все, я тебя выслушал. Теперь слушай ты — это приказ! Материал передавай в ОЗЭПП, по территориальности. Не возражай. Так надо! Все понятно?
— Все…
«Все то же солнце бродит надо мной, но и оно, не блещет новизной» — грустно процитировал Потемкин. Покурил, подумал: «До тех пор, пока не присмотрелся…». Конечно, солнце было не таким. Висело теперь, в выцветающем небе — позднее, низкое солнце. Осень. Смотреть на него теперь было не больно. И щуриться солнце не заставляло, и не вызывало улыбки.
Цымбал крепко разочаровал Потемкина. Не потому, что он не такой начальник, а потому, что работать так, как понимает работу Потемкин, ему не дадут. Не даст та система, на которые «открывал глаза» Лемешко. «Что остается? Воевать с Лемешко, с другими, такими, как он?»
Становилось очень, и очень скучно, от таких вот перспектив.
«Нет ощущения, что воюете вы с народом?» Но если не позволительно с «Трейдом» — с кем остается тогда? «Гидра! — усмехнулся он, — знал, что «Трейд и К» — эта та же самая «Меркюри Глоб Юкрейн». Тот же Лахновский! А изворотливость этой змеи, — в несовершенстве закона. «Несовершенство — считали древние, — временно». Но где пересидеть, переждать это время?
Худшее, что сделал Лемешко — спросил, уходя, — «А может, в милиции и получше применение Вам найдется?»…
Не было б границы, — не было б этих проблем. Пролегает она по земле, а отражается глубоко в сознании. Не может быть по другому: граница — разделяющая полоса. Свойство суровое, но не предусмотренное ни одним законом.
А Славик уехал. Потемкин вздохнул и пошел исполнять приказ. Он больше не смотрел на солнце: вывод угнетал и без солнечного блеска с высот. «Как работать? — Потемкин зашел в абсолютный, глухой тупик. — С этим, — подумал он, — что-то придется делать…».
Шло время крутых перемен...
— Вам, — протянул дежурный трубку.
— Кто?
— Не назвался.
— Давайте!
— Алло! Это я! У тебя там как? Ничего?
— Ничего у меня, Виталий.
— Правда?
— Да. Чистая правда. Чего ты уехал?
— Да так, загорелось… Начальник, я думал, раз вызвал тебя — то с концами.
— Да нет. Все концы у меня.
— Может быть, на охоту?
— Сегодня?
— Как можно скорее!
— Скорее? Что ж, вполне, скоро буду готов…
— Тогда, может, завтра?
— Горю термоспичкой, поверь. Хотел бы, хоть завтра…
— Ну так когда? — взволновался Виталик.
— Давай телефон, позвоню.
— Запиши.
— Я запомню, диктуй!
Потемкин сказал: «Позвоню» и Виталик ждет. Рука, сгоряча, рвет и мнет посторонние, мелкие вещи — и тянется к трубке. А тот не звонит. «Вчера это было, ага! — встрепенулся Виталик, — Вчера же он взял телефон. Остается, о боже, два дня! О, мама, Потемкин, звони же! Звони!».
***
— Потемкин, — легко, уголками губ, улыбнулся начальник, — глупостей ты не наделаешь, а? Ты как в трауре ходишь? Обижен?
— А кто не обижен нынче?
— Забавно…
— Забавно, а кто у нас правит, Держава людьми, или люди — Державой?
— Хм, вот умеешь спросить ты, Потемкин…
— О, не проблема. Ответить трудно.
— А сам как считаешь, — кто?
— Я понял, что и не первые, но и не вторые. Какая-то третья, стихийная сила.
— Стихийная?
— Стихия, товарищ майор — идеалы наши. Новые, пока не понятные и — не самые лучшие.
— Откуда такие мысли?
— В поле свежий ветер пролетал…
— А-а, Газманова слушал?
— Не только.
— Но, верно сказал: новые и не лучшие. Надо же, — Цымбал качнул головой, — а это правда, Потемкин! Но, — Цымбал насторожился, — ты что, хочешь сказать, что таким идеалам служить проблемно?
— Проблемно.
— Уйти захотел?
— Пожалуй...
— Пятилетку? — кричал в трубку Славик, — Ждать будем, а? Вы, оба, охотники хреновы, черт вас! Вы где?
— Я Потемкина жду, — оправдался Виталик, — и бросил трубку.
«Звонок кандидата на небо!».
Момент в судьбе, наступал переломный. Суровую школу, — он это чувствовал, — Виталик, переживет. Такую же силу и власть над собой, над другими, и над обстоятельствами, — как и Лахновский, — он обретет. Фигура, похоже, уже выходила на его игровое поле. Потемкин, случайно, будет застрелен, из дробовика. Такое вполне может быть на охоте. А Славик, — коллега его, компаньон по охоте, осознав содеянное, застрелится сам. Той же, заячьей дробью.
Сделает вид Лахновский, что ничего непонятного не произошло. Но, поймет все. Как потом не оценить Виталика? Это не «сопли жевать» — а крутой поступок! Придется Альфреду молчать и ценить всю жизнь! «На равных с Лахновским увидел себя Виталик. Дух замирал от грядущего равенства. Жизнь начинала Виталику поддаваться! «Дай-ка водки!», — сказал он себе, чувствуя твердость в руках. Поскольку игра не бывает без жертв, то господь игрока не считает убийцей? Не должен считать...
Рука не рвалась к телефону. Не трещали мозги. И Виталик совсем не боялся завтра. Он ощутил, вместе с пивом, и вкус приходящего завтра. Реальный, как в банке «Баварии» 0,33…
***
Подняться, задвинуть штору — нетрудно. Тогда будет можно, припомнив простые картины минувшего дня, погрузиться в сон. А пока — не заснуть. Луна — вчера еще просто луна, сегодня смотрела в окно, во весь, полный, холодный и пристальный глаз. Ее свет белил стены и пол, давал тени, как солнце. В тени, и по темным углам, затерялся обрывками сон. И тот, пристальный взгляд, из-под стрехи небесного купола, сну не позволит собраться из тени, прийти, успокоить душу. Да только подняться, пройти и задвинуть штору, мешала боль. Образ сына, Виталика, в те же ходы потаенные, в душу входил, вместо сна.
«Ой, не рада, сынок. — Говорила мама. — Не рада… Соседка сегодня была, говорит, мол, счастливая ты, Ильинична! Пусть вдовая, воля божья на то, — зато сын в люди вышел. Машина заморская, вещи какие! Таких не видали. Что надо? — богатый. И горя не знает, и ты беззаботна. А наши? Мой — год без зарплаты. А дети? — одежды и той, мало-мальски нормальной, нет. А еда? Да плохо сейчас, ты же видишь, всем плохо! Телевизор, который привез ты в тот раз, она любит смотреть. А у них никудышный совсем: черно-белый, старенький…
Да только я вижу, сынок, у них лад, друг о дружке забота. А время плохое когда-то уйдет. И, я думаю, сына, плохое с тобой сотворят эти деньги. Чужие они — не твои. Чует сердце — шальные деньги. Машина хорошая есть, и дай бог, и считай ее счастьем! И хватит, Виталик. Приедь, давай тут поживем. С огорода, с хозяйства — нам хватит. А деньги шальные — им надо служить. Как дьяволу — денно и нощно — душа, в такой службе, сгорает, я знаю, Виталик! Сыночек мой, остановись!».
Сердце мудрое мамино, било в набат: власть денег открыто вступала в свои права! Власть, подати которой способны дотла истощить души подданных. Числу разоренных такой властью душ, не достанет счета. Она это знала, мама. Ребенку понять бы! Но, как? Только сердце болело в ответ…
***
— Что это, рапорт? Потемкин?
— Ну да, Николай Николаевич, рапорт.
— Оставь… — согласился начальник, — И, если хочешь, возьми выходных пару дней.
— Возьму, — благодарно ответил Потемкин.
— Ты что-то надумал?
— Хочу на охоту.
— Охоту? Хорошее дело, смотри, лишней водки не пейте, оружие водки не любит! — «А рапорт, — подумал начальник, — отставим. Подпишем потом, как вернется Потемкин. Случится вдруг, что-то: решение сменит…».
— Ничего, — с порога, негромко, добавил Потемкин, — со мной не случится. Сейчас подпишите. Сегодня же я передам его командиру «Тантала».
— «Тантал»? Тоже дело! Ты же спортсмен, Ваши многие там окопались.
— Да. А потом на охоту. Сегодня меня уже ждут. Ну а Вам… Зачем Вам работник, который с собой не в ладу?
«Он прав, — согласился начальник, — Идеалы не лучшие, новые и непонятные, царят в нашей жизни. Устои рушатся и стервенеют души. Многие ныне с собой не в ладу».
***
В квартире Виталика не умолкал телефонный звонок. «Ты что, устал жить? — если б мог, сам собой подсказал бы Потемкину аппарат, — Не звони!». Но не говорил ничего, сам собой, аппарат, и Потемкин звонил. Его ждали, и он так хотел на охоту. Он думать о чем-то другом, в свой последний день, не хотел, или даже не мог…
А Виталик не мог взять трубку. Он в это время, сжав зубы, и проклиная нелюдя, летел вниз по лестнице. Потому что пятнадцать минут назад, эта нелюдь звонила:
