Мальцева В.
КГБ в смокинге. В ловушке.
Москва. Кремль Декабрь 1973 года
Андропов не любил заседаний Политбюро. Нудное, скучное и абсолютно бесполезное, с практической точки зрения занятие — сидеть в тусклом обществе выживающих из ума стариков, выслушивать их вздорные претензии и дилетантские суждения о мировой и внутренней политике и постоянно строить из себя этакого простачка, готового почтительно внимать трем «китам» — Брежневу, Суслову и Гречко.
Опытный и искушенный стратег, человек тонкого аналитического ума, Андропов прекрасно знал, что именно эти люди, при всей их ограниченности, невежестве и тщеславии, помноженных на врожденную склонность к дворцовым интригам и маниакальную недоверчивость, приводят в действие рычаги реальной власти в огромной, плохо управляемой стране, где дистанция от всемогущества до пули в затылок измерялась еще недавно несколькими метрами пути между двумя служебными кабинетами. И потому он слушал их, старательно изображая беспредельную преданность, внимание и доверие к пространным рацеям бровеносного генсека, угрюмого и подозрительного министра обороны и отца-иезуита советской идеологии. Эти трое были единственными заслуживающими его внимания партнерами, ибо держали в слабеющих, но все еще цепких руках главную стрелку на последнем перегоне к станции под названием Абсолютная Власть.
Андроповская маска была вылеплена давно и многократно проверена в реальных ситуациях. Когда-то, еще в бытность комсомольским вожаком, а потом одним из партруководителей игрушечной Карело-Финской ССР, с ее тайгой, бездорожьем, скверным продовольственным снабжением и прочими атрибутами глухой советской провинции, будущий председатель КГБ СССР с таким же выражением лица внимал речам своего тогдашнего шефа — старого политического интригана Отто Куусинена. Матерый лис был мягок в общении, разговаривал с подчиненными любезно, приветливо и, хоть бразды правления держал крепко, голоса никогда не повышал — сказывалось нерусское происхождение.
— Ты, малыш, хитрец, — сказал как-то Отто Вильгельмович своему выдвиженцу. — А быть хитрецом — не профессия, а призвание. Ты уверен, что сделал правильный выбор? Взгляни на историю нашей партии — это история хитрецов. Сколько из них сошли с дистанции, так и не достигнув цели? Причем сошли не на запасную дорожку, а прямиком в могилу... Так что, малыш, хочешь попасть наверх — улыбайся. Виляй хвостом, будь преданным, как приблудный пес. Лижи руку, но в меру, ублажай, но не раздражай.
Замечать только хорошее, видеть только лестное, слышать только благозвучное. И знай: первое твое некстати умное слово, первый промах, по которому в тебе распознают конкурента, соперника, будет означать твой конец. И чем выше ты заберешься к этому дню, тем страшнее и больнее будет кара, запомни это!..
Юрий Владимирович Андропов этого не забывал никогда. Это были хорошие советы. И одним из первых их жертвой стал сам Куусинен, препровожденный в политическую безвестность с прекрасной крученой, как в теннисе, подачи своего ученика.
... — Я все-таки хотел бы знать, в чем именно мы просчитались в Чили? — вернул Андропова к действительности пронзительно-скрипучий, с нажимом на «о», голос Суслова. — О настроениях оппозиции нам было хорошо известно. Наши люди предупреждали об опасности военного переворота, и все мы были вроде бы готовы к тому, чтобы не допустить свержения Альенде, не так ли? Что же произошло?
Последний вопрос адресовался непосредственно Андропову, и весь паноптикум как по команде повернул головы в сторону шефа КГБ. Томительное заседание неожиданно стало принимать интригующий оборот.
— Я думаю, Михаил Андреевич, вас просто вовремя не проинформировали, — начал Андропов негромко. — Ситуация в Чили была тщательно проанализирована и...
— Простите, Юрий Владимирович, кем проанализирована?
— Генеральным секретарем и министром обороны, — отбил первый мяч Андропов и добавил чуть тише: — Я был приглашен на это совещание для предоставления необходимой информации. И только...
Суслов недоуменно взглянул на Брежнева.
Генсек подтверждающе опустил тяжелые веки и налил в хрустальный стакан боржоми.
— А я не понимаю, почему этот вопрос так волнует уважаемого Михал Андреича? — по-военному рубанул Гречко, оторвавшись от блокнота, в котором все время рисовал танки. — Вопрос достаточно профессиональный, от идеологии далекий, как мне кажется. Да здесь, я думаю, и не место обсуждать его.
— Министр обороны хочет сказать, — трагическим фальцетом воскликнул Суслов, — что заседание Политбюро ЦК КПСС — не место для обсуждения причин падения социалистического правительства в Чили?
— Только без лозунгов, если можно! — поморщился Гречко. — Мы не на съезде партии...
— Я не понимаю, Леонид Ильич! — развел руками Суслов. — Что здесь происходит?! Может быть, министр обороны забыл, что находится на заседании Политбюро, а не на учениях в белорусских лесах?
— Да будет вам, чего вы расшумелись! — примирительно пробасил Брежнев. — Андропов прав, Михал Андреич, совещание действительно было, я сам его созвал. А ты в ту пору в Горьком выступал, на партконференции областной... забыл?
— Допустим, — тонкие губы Суслова сжались еще плотнее, образовав щель, как две капли воды похожую на ту, в которую в метро опускают пятаки. — Но теперь-то я в Москве. И хотел бы все-таки услышать, что же, собственно, произошло в Чили? Почему мы дали рухнуть правительству Альенде, в которое вложили силы и затратили средства партии?
Брежнев взглянул на Гречко. Министр обороны мотнул головой — так стареющая лошадь отмахивается от назойливого овода, мешающего ей спокойно греться на солнышке. Андропов знал, что генсека с министром обороны связывает старая дружба, которая, как ни странно, была даже выше интриг партаппарата. Шефу КГБ было доподлинно известно, что два стареющих фронтовика, оставаясь наедине, могли часами разбирать причины минского окружения 1941 года. Причем Брежнев главным виновником считал Сталина, а Гречко — начальника генштаба Шапошникова. Кроме того, у Гречко был рак печени, и он уже мог позволить себе все что угодно, даже препирательства с всесильным Сусловым — злопамятным, как скорпион.
Генсек вперил тяжелый, насупленный взор в Андропова и едва заметно кивнул. Председатель КГБ встал и огладил иолы темного пиджака.
— Информация, о которой только что упомянул Леонид Ильич, носит в основном сугубо секретный характер, и я ее могу огласить при всех только с разрешения Генерального секретаря. Суть же ее такова: мы располагали агентурными данными о том, что покойный Сальвадор Альенде имел в последние несколько месяцев тесные контакты с резидентурой ЦРУ в Чили. Их содержание состояло в следующем: Альенде получил от администрации США предложение разорвать все связи с нами в обмен на снятие экономической блокады и стабилизацию социально-политической обстановки в стране...
— И Альенде согласился?.. — на сей раз вопрос Суслова прозвучал очень тихо.
— Да, Михаил Андреевич, согласился, — так же тихо ответил Андропов. — Мы располагаем записью этой беседы. И потому я могу с уверенностью добавить: согласился охотно. Мне трудно судить, в чем именно заключались причины столь резкой политической переориентации. Это, скорее, уже ваша епархия...
Гречко демонстративно хмыкнул.
— Таким образом, это мы... — Суслов снял очки и подслеповато уставился на Брежнева: — Мы способствовали приходу к власти Пиночета?
Брежнев кивнул и издал какой-то звук, отдаленно напоминающий хрюканье.
— Но это же бред! — завизжал Суслов. — Что мы выиграли?
Андропов вопросительно взглянул на Брежнева, дождался кивка и мягко сказал Суслову:
— Кое-что выиграли, Михаил Андреевич.
— Что? — крикнул секретарь ІДК. — Что в Чили не осталось ни одного советского специалиста? Что мы на долгие годы, если не навсегда, лишились стратегического опорного пункта в Латинской Америке? Что ЦРУ хозяйничает сегодня в Сантьяго, как в Вашингтоне?
— Мы выиграли имя, — так же спокойно продолжал председатель КГБ. — Одно дело, когда наш недавний друг и союзник поворачивается к нам спиной. И совсем другое — когда истинный друг СССР становится жертвой заговора мирового империализма и погибает в президентском дворце с автоматом Калашникова в руках. Вы же историк, Михаил Андреевич, неужели вы не чувствуете этот нюанс? Мы дали Альенде прекрасную возможность умереть героем и даже после смерти остаться нашим другом.
— Да понимаю я все! — раздраженно скрипнул Суслов. — Но практическая польза-то в чем? Чили для нас потеряно. Отныне во всей Латинской Америке мы имеем только Кубу. А это мало, понимаете, товарищ Андропов, ничтожно мало!
