— Вдруг выяснилось, что я в душе карьерист. Полковника, возглавлявшего наше бюро, повысили в чине и перевели в дивизию «Фольгоре». Так что мне тоже досталась лишняя нашивка. Теперь я — капитан, сорок тысяч прибавки к жалованью, обеспеченная старость. А ты? По-прежнему — либо Пулитцеровская премия, либо ничего?
— Моя беда в том, что я не знаю английского. Надо бы им заняться.
— Ты познакомился с Пончиком? — Увидев растерянное лицо приятеля, Мональди заливается смехом. — Я о Страмбелли. Как только его назначили к нам, на коммутаторе подслушали, что жена называет этого типа Пончиком. Тогда она была актрисой: снималась для дешевых журнальных фотороманов. Лет на тридцать моложе мужа. Он ее прячет от всех, но кто-то из наших покопался в старых номерах «Болеро» и нашел ее снимки. Есть на что посмотреть. Такие сиськи и ноги в пятидесятые годы очень даже ценились. Да ты небось помнишь: в те времена в моде были женщины типа Аниты Экберг.
Оба смеются, радуясь возможности позлословить.
— Так ты говоришь — в «Болеро»? — переспрашивает Паоло. — А что» надо будет посмотреть!
— Актерский псевдоним — Катерина д'Авила. Послушай, а ведь, кажется, была такая святая?
У Паоло хорошая память, но он на всякий случай записывает имя: вдруг когда-нибудь пригодится. В редакции есть сотрудница, просматривающая женские иллюстрированные журналы.
Разговаривая, они подходят к дверям кабинета Федерико. Это солнечная комната со светлой мебелью и парой кожаных кресел.
— А у тебя здесь недурно, — говорят Паоло, мысленно сравнивая кабинет приятеля с сумасшедшим домом, где сам он работает: в редакции столы стоят впритык, стрекочут пишущие машинки, все орут, непрерывно звонит телефон.
— Ну что, узнал все, что тебе было нужно? — из вежливости спрашивает Федерико.
Паоло пожимает плечами:
— Узнал то, что он сам захотел сказать. Да еще велел помалкивать.
— Ух ты, какие тайны! — говорит Федерико не без иронии.
— Не знаю. — Паоло, немного поколебавшись, как бы невзначай роняет: — Ты случайно не слышал о таком полковнике карабинеров — Валерио Гуараши? Он, кажется, когда-то служил здесь, в вашем министерстве.
— Погоди-ка, сейчас посмотрю. — Мональди, наморщив лоб, начинает рыться в архивных папках разных лет. Обойдя всю комнату, он возвращается к Паоло с одной из них и, опершись о спинку кресла, читатет: — Валерио Гуараши, майор карабинеров. Работал в контрразведке министерства обороны. Контроль над военными заказами..
У Паоло даже холодок па спине пробежал.
— Значит, он имел отношение к ведомству вооружений?
— Конечно.
— А кто тогда руководил этой службой?
— Да не волнуйся ты так, — говорят Мональди. — Никакого секрета здесь нет, достаточно заглянуть в справочник «Моначи». — Он находит в книжном шкафу нужный том и начинает его перелистывать. — Ну вот, ведомство вооружений… Генеральный директор Армандо Фульви. Тебя устраивает?
Идиот, думает про себя Паоло. Как же этой раньше не догадался? Ведь и генерал Фульви намекал на это по телефону.
Удивленный молчанием Паоло, Мональди спрашивает:
— Что-нибудь важное?
— Нет, нет… но может пригодиться мне для одного дела.
Пасло садится за пишущую машинку; самое трудное время — конец рабочего дня. Остальные семеро сотрудников отстукивают свои материалы, телефоны звонят непрерывно, вбегают курьеры и наваливают на столы рулоны телетайпных лент, сообщения корреспондентов с мест; все это надо как-то обработать: тут хвост обрезать, там подправить, придумать заголовок.
Наконец перед ним остаются только заметки о похоронах генерала: несколько коротких сообщений, касающихся всей этой истории. Негусто. Судя по тому, что он узнал от Страмбелли, к числу достоверных можно отнести информацию о распавшейся семье, но он не намерен развивать официальную версию — о человеке, покончившем с собой от тоски и одиночества. Контакты с Гуараши, воскресный звонок в редакцию… Если выложить все вот так, как оно есть, значит загубить материал и, быть может, навести на след еще кого-нибудь, кто уже учуял в этой истории что-то неладное. Нет, лучше все это сейчас попридержать и использовать потом, когда ему действительно будет что сказать читателю. И он звонит главному редактору. После двух длинных гудков тот поднимает трубку:
— В чем дело?
— Слушай, Бьонди, тебя устроит пара страниц? Да, пожалуй, и этого будет много…
— Ладно, давай шестьдесят строк, только поторапливайся.
Паоло пытается не обращать внимания на царящий вокруг бедлам, сосредоточиться на своей задаче. Пальцы бегают по клавишам. Получается сухой репортаж: похороны, парад военных звезд, погребальная церемония. И еще — выдержка из заключения медицинского эксперта (интересно, зачем им понадобился врач из военного госпиталя?), странная история с двумя выстрелами: первый, оказывается, был сделан для пробы, второй — в сердце. Все ли проверено как следует? Рассчитана ли траектория, сняты ли отпечатки пальцев? Почему об этом нет ни слова в официальном сообщении?
С грехом пополам он растягивает материал на две страницы, а под конец высказывает кое-какие сомнения, которые могут возникнуть у каждого, когда из жизни уходит военный, занимавший столь высокий пост. Ссылается на слухи о каких-то интригах и о предстоящих перестановках, «хотя министерство обороны пока их опровергает».
Вынимая лист из каретки, Паоло чувствует, что кто-то стоит у него за спиной, и оборачивается, готовый на резкость.
— Это ты о Фульви?
За его стулом стоит Дамиана, редактор отдела светской хроники. Дамиане уже под пятьдесят, но больше тридцати пяти ей не дашь, такая она худенькая, загорелая, всегда подтянутая и одетая по молодежной моде. Сейчас на ней шуршащая «цыганская» юбка и расшитая безрукавка. Можно себе представить, какой она была в молодости! Первая женщина-репортер, проехавшая всю Европу — от Рима до Сибири — на своем дребезжащем «фиате-600». В годы расцвета иллюстрированных журналов ее блестящие и оригинальные корреспонденции оживленно обсуждались в гостиных; благодаря им резко подскочил тираж еженедельника, в котором она работала, их перепечатывали в пяти или шести зарубежных изданиях.
А потом Дамиана выдохлась: слишком много всяких соблазнов, а здоровье хрупкое. Теперь она больше всего на свете печется о своем физическом благополучии (скорее всего, это тоска по ушедшей молодости), каждый месяц заводит новый роман и внимательно следит за ходом всех медицинских конгрессов.
— Это ты? А говорили, что ты нездорова, — замечает Паоло. Дамиана ему симпатична, хотя у нее каждый месяц не только новая любовь, но и новая болезнь — в зависимости от темы последнего медицинского конгресса, на котором она присутствовала.
— Хочешь, познакомлю тебя с Франкой Фульви? — спрашивает она спокойно.
Паоло даже подпрыгивает на стуле.
— Ты знаешь ее?
— Разве тебе не известно, что мой отец был генералом? У меня сохранилась связь с некоторыми его старыми друзьями, вернее, друзьями нашей семьи. Ну а Франка к тому же учится в университете с моей дочкой, и сейчас они вместе готовятся к какому-то очередному экзамену. После того как не стало ее отца, я предложила девочке пожить немного у нас — места хватит. Она согласилась: у нее сложные отношения с матерью.
— Когда я могу ее увидеть? — спрашивает Паоло.
— Да хоть сегодня вечером. Приходи к ужину. — Она придвигает к себе телефон. Паоло ей не мешает, значит, он согласен.
— Кристина? Сегодня за столом нас будет пятеро, я приведу одного своего коллегу.
Положив трубку, она улыбается: — Дочка наверняка решила, что у меня новый любовник. С чего бы вдруг женщина стала приглашать на ужин коллегу? — Дамиана решительно беріг листок бумаги и пишет адрес. — Так мы ждем тебя к четверти десятого. Облачись в костюм и прихвати бутылку вина. Но учтя — ты ничего не знаешь. Девочка делает вид, будто ей все нипочем, но для нее это был страшный удар. Пришла к отцу, чтобы пойти с ним в ресторан, а увидела труп на полу и каких-то людей, рыскающих по квартире. Ей даже не разрешили к нему подойти. А сегодня еще похороны… Смотри не проговорись, что ты занимаешься этим делом, и ее веди себя по-свински.
— Однако что-то мне все же придется сказать?
— Пусть заговорит первая, может, ей станет легче, но учти — ты будешь в моем доме и я не позволю причинить ей зло. Я же сказала: она только держится вызывающе, а в действительности очень ранима.
Дверь открывает Кристина; как хорошо, что она носит туфли на низком каблуке: рост-то у нее дай Бог, и Паоло на добрую ладонь ниже ее.
— Метр девяносто? — спрашивает он, едва успев представиться.
— Метр девяносто два. Прошлой зимой было.
— Значит, в баскетбол играешь.
Девушка смеется, не говоря ни да ни нет. У нее удивительно чистое, по-детски пухлое личико и светлые голубовато-серые глаза. Тонкие волосы расчесаны на прямой пробор и туго стянуты на затылке, наверное, для того, чтобы не прибавлять ни полсантиметра лишнего.
