И он продумывал его долгие часы, лежа на тахте в своей квартире, глядя в кремовый потолок и со вкусом выкуривая сигарету за сигаретой, пока план не сложился до последней детали.
Около дюжины вариантов он забраковал, но в конце концов все встало на свои места: в унисон с вопросами «когда» и «где» разрешился и вопрос «как».
Шакал отлично знал, что в 1963 году ни одного из лидеров западного мира не охраняли так тщательно и так надежно, как президента Франции. Убить его было куда труднее, чем, скажем, президента США Джона Фитцджеральда Кеннеди, что и подтвердилось впоследствии. Убийца-англичанин не ведал, однако, о том, что американцы любезно предоставили экспертам французской службы безопасности возможность ознакомиться с организацией охраны президента Кеннеди и те остались очень невысокого мнения о своих заокеанских коллегах. И, по-видимому, недаром: в ноябре 1963 года Джона Кеннеди застрелил в Далласе полоумный авантюрист, а де Голль дожил до своей отставки и тихо скончался у себя дома.
Итак, Шакал знал, что тягаться ему предстоит с едва ли не лучшей в мире службой безопасности, что охрана де Голля постоянно начеку в ожидании очередных покушений, что нанявшая его организация просвечена насквозь. Оставалось рассчитывать на то. что он никому не известен, и на строптивый характер жертвы, которая почти наверняка не пожелает подчиниться настояниям охраны.
Рассчитывать на то. что в намеченный день гордый, упрямый, презирающий опасность президент Франции обязательно рискнет жизныо и подставится - хотя бы на несколько секунд.
Прибывший из Копенгагена лайнер, становясь в ряд самолетов перед зданием лондонского аэропорта, напоследок развернулся, прокатил еще несколько футов и замер. Двигатели взвыли и смолкли. Через несколько минут подъехал трап, и из самолета потянулись пассажиры, раскланиваясь на прощанье с улыбающейся стюардессой. На террасе для встречающих высокий блондин вскинул на лоб темные очки и поднес к глазам бинокль. В это утро он встречал так уже шестой самолет, но на залитой теплым солнцем террасе народу было полно, и все высматривали новоприбывших, так что поведение его было вовсе неприметно.
Но когда из дверцы вышел, пригнувшись, и распрямился восьмой пассажир, белокурый англичанин насторожился и повел биноклем за датским пастором в темно-сером костюме священнослужителя со стоячим воротничком. Судя по серебряной седине ровного пробора, ему было под пятьдесят, но лицо моложавое. Широкоплечий, высокий, статный, он был очень схож с тем человеком, который наблюдал его в бинокль.
Пассажиры один за другим предъявляли паспорта и багаж, а Шакал спрятал бинокль в кожаный портфельчик и неторопливо спустился в главный зал по лестнице за стеклянными дверями. Через пятнадцать минут в зале появился датский пастор с чемоданом и саквояжем. Никто его не встречал, и он первым делом пошел менять деньги.
Когда через шесть недель его допрашивала датская полиция, то оказалось, что он не заметил в той же очереди возле стойки «Барклиз бэнка» молодого белокурого англичанина, который пристально разглядывал его сквозь темные очки. Заметить, может, и заметил, но не запомнил. Англичанин же последовал за ним, отставая на несколько шагов, к автобусу компании БЕА, переправлявшей своих пассажиров на Кромвель-роуд, на другой аэровокзал; и ехали они, по всей вероятности, в одном автобусе.
На аэровокзале датчанин дождался, пока с автобусного прицепа разгрузят багаж; потом подхватил свой чемодан и решительно прошел мимо пунктов регистрации к стрелкам, указующим выход, где горело международное слово «такси». Между тем Шакал удалился от автобуса к служебной стоянке, где он оставил свою спортивную машину с открытым верхом. Забросив портфельчик на пассажирское сиденье, он сел за руль и подогнал машину снова к выезду, откуда было удобнее всего следить за длинной вереницей такси возле колоннады. Датчанин сел в третье из них, выехал на Кромвель-роуд и свернул к Найтсбриджу. Спортивный автомобиль не отставал.
Рассеянный пастор высадился у подъезда маленькой уютной гостиницы на Хаф-Мун-стрит, а спортивная машина пронеслась мимо и припарковалась на стоянке за углом, в дальнем конце Керзон-стрит. Шакал запер свой портфельчик в багажнике, приобрел у киоскера на Шепердмаркет дневной выпуск «Ивнинг стандард» и через пять минут вошел в вестибюль гостиницы. Минут еще через двадцать пять датчанин спустился, отдал ключ дежурному и направился в ресторан. Ключ чуть-чуть покачался на гвоздике. Мужчина в кресле, по-видимому поджидавший кого-то, приопустил газету - и заметил, что качается ключ от номера 47-го. Минуту-другую спустя, когда дежурный отлучился проверить, заказаны ли беспокойному гостю театральные билеты, человек в темных очках проскользнул на лестницу.
Двухдюймовой слюдяной пластиночкой открыть дверь номера 47-го не удалось: тугой был запор. Но вместе с гибким пастихином пластиночка сделала свое дело - и замок наконец отщелкнулся. Отправившись пообедать, пастор оставил паспорт на столике у постели. Шакал управился за тридцать секунд: туристские чеки он и пальцем не тронул. Раз ничего не украли, то паспорт датчанин просто где-нибудь обронил. Так и рассудили. Тот еще допивал свой кофе, а англичанина уж и след простыл. Пастор искал-искал свой паспорт, а потом все-таки осмелился заявить о пропаже. Администратор тоже принялся искать - и под конец объяснил постояльцу, что полицию лучше не вызывать, коли деньги не тронуты: ну, бывает, невелика потеря. Мало ли где можно потерять паспорт. Датчанин был человек мягкий, страна все-таки чужая: и он согласился, что все может быть. На другой день он сообщил о пропаже паспорта в датское консульство; ему выдали нужные на две недели документы, и он об этой истории забыл и думать. Сотрудник консульства выписал за потерей паспорта удостоверение на имя пастора Пера Енсена из Санкт-Кьельдскирке - и тоже забыл об этом. Было это 14 июля.
Несколько иначе лишился паспорта через два дня американский студент из города Сиракузы, штат Нью-Йорк. Он предъявил его в лондонском аэропорту у стойки «Американ экспресс» при размене туристских чеков. Деньги он запрятал во внутренний карман пиджака, а сумочку с паспортом - в кожаный саквояжик, который поставил на пол, подзывая носильщика. Три секунды спустя саквояжа как не бывало; носильщик отвел рассерженного молодого человека к справочному «Пан Американ», где ему посоветовали обратиться к любому полисмену; тот пригласил его в полицейское отделение, а уж там его внимательно выслушали, проверили, не захватил ли кто-нибудь его саквояж по ошибке, и составили протокол: налицо была явная кража.
Перед рослым, атлетически сложенным американцем извинились; пожаловались ему на обнаглевших воров и воришек, рассказали о том, как администрация аэропорта всемерно старается оградить от них приезжих иностранцев. Тот постепенно остыл и даже признал, что одного его приятеля обокрали даже на нью-йоркском вокзале.
Протокол, как положено, разослали по всем отделениям лондонской полиции, присовокупив точное описание саквояжа и перечень его содержимого, в том числе и документов; но когда через неделю-другую ни саквояж, ни его содержимое не нашлись, инцидент был исчерпан.
Студент Марти Шульберг пошел в свое консульство на Гроувенор-сквер, сообщил о краже паспорта, получил бумаги на обратный выезд в США и отправился на каникулы в Шотландию со своей подружкой-студенткой. В консульстве зарегистрировали пропажу документа, уведомили об этом госдепартамент - и пустяковое происшествие немедленно забылось.
Никто никогда не узнает, много ли новоприбывших в лондонский аэропорт было в те дни обмерено на ступеньках трапа взглядом сквозь бинокль с террасы для встречающих. Но те двое, у которых украли паспорта, были кое в чем схожи. Оба шести с лишним футов ростом, широкоплечие, поджарые, голубоглазые; оба походили на того незаметного англичанина, который так ловко их обокрал. И сорокавосьмилетний седовласый пастор, и двадцатипятилетний шатен-студент носили очки: у одного они были в тонкой золоченой оправе, у другого - для пущей внушительности - массивные, роговые.
Их фотографии Шакал изучал долго и пристально, разложив краденые документы на своем письменном столе в квартире возле Саут-Одли-стрит. На следующий день он экипировался у театральных костюмеров, в магазине оптики и вест-эндском салоне, где продавалась мужская одежда американского покроя и большей частью нью-йоркского изготовления. Он приобрел голубые контактные линзы, две пары очков с простыми стеклами, в золоченой и темной роговой оправе, черные кожаные мокасины, тенниску и подштанники, сероватые брюки и светло-синюю нейлоновую куртку на молнии, с красно-белым шерстяным воротом и такими же обшлагами - все из Нью-Йорка, - а также священническую белую сорочку, высокий жесткий воротник и черную манишку. С трех последних вещей он аккуратно спорол фирменные ярлыки.
