Ознакомительная версия.
— Я не думал, что тебе удастся освободиться, — сказал он, целуя ее в щеку.
— Я тоже не думала. Но я сказала Эдклинту как есть. В последние недели я работала почти круглосуточно, и от меня уже стало мало толку. Мне необходимо два свободных дня, чтобы зарядить аккумуляторы.
— В Сандхамне?
— Я не сообщила, куда собираюсь ехать, — ответила она с улыбкой.
Некоторое время Моника Фигуэрола разглядывала домик Микаэля, общей площадью в двадцать пять квадратных метров. Подвергнув критическому осмотру мини-кухню, душевую и спальную антресоль, она одобрительно кивнула. Пока Микаэль жарил бараньи отбивные в винном соусе и накрывал стол на веранде, она ополоснулась и надела тонкое летнее платье. Ели они молча, глядя на яхты, направляющиеся в сторону гостевой гавани Сандхамна или обратно, и выпили бутылку вина.
— Замечательный у тебя домик. Это сюда ты возишь всех своих подружек? — вдруг поинтересовалась Моника Фигуэрола.
— Не всех. Только главных.
— Эрика Бергер тут была?
— Много раз.
— А Лисбет Саландер?
— Она жила здесь несколько недель, когда я писал книгу о Веннерстрёме. И два года назад мы провели тут вместе Рождество.
— Значит, Бергер и Саландер обе играют в твоей жизни важную роль?
— Эрика — мой лучший друг. Мы дружим уже больше двадцати пяти лет. Лисбет — совсем другое дело. Она очень своеобразна, я никогда не встречал более асоциального человека. Можно сказать, что она произвела на меня большое впечатление при первой же встрече. Она мне нравится. И она мой друг.
— Ты ее жалеешь?
— Нет. То, что на нее навалилась масса дерьма, ее собственная заслуга. Но я испытываю к ней большую симпатию и чувствую в ней родственную душу.
— Но ты не влюблен ни в нее, ни в Бергер?
Он пожал плечами. Моника Фигуэрола посмотрела на запоздавший пароходик «Амиго 23», который с зажженными навигационными огнями протарахтел мимо моторной лодки, направляясь в гостевую гавань.
— Если очень хорошо к кому-то относиться — это проявление любви, то полагаю, что влюблен в нескольких человек, — сказал он.
— А теперь еще и в меня?
Микаэль кивнул. Моника Фигуэрола посмотрела на него, нахмурив брови.
— Тебя это беспокоит? — спросил он.
— То, что у тебя раньше были женщины? Нет. Но меня беспокоит то, что я никак не пойму, что между нами происходит. Я не думаю, что могу иметь отношения с парнем, который трахается налево и направо…
— Извиняться за свою жизнь я не намерен.
— А я, как мне кажется, не могу перед тобой устоять именно потому, что ты такой, какой есть. С тобой легко заниматься сексом, поскольку это не сопровождается никакими перебранками, и мне с тобой спокойно. Но все началось с того, что я поддалась какому-то безумному импульсу. Со мной такое бывает нечасто, и я ничего, собственно, не планировала. А теперь мы добрались до той стадии, когда я оказалась одной из девок, которых ты приглашаешь сюда.
Микаэль немного помолчал.
— Ты могла и не приезжать.
— Нет. Не могла. Дьявол, Микаэль…
— Я знаю.
— Я чувствую себя несчастной. Я не хочу в тебя влюбляться. Будет слишком больно, когда все это закончится.
— Я получил этот дом, когда отец умер и мама переехала домой в Норрланд.[58] Мы разделили так, что сестре досталась наша квартира, а мне — дом. Он у меня уже почти двадцать пять лет.
— Ага.
— За исключением нескольких случайных знакомых в начале восьмидесятых годов, здесь до тебя побывало ровным счетом пять женщин. Эрика, Лисбет и моя бывшая жена, с которой мы совместно существовали в восьмидесятых годах. Одна девушка, на которую у меня были очень серьезные виды в конце девяностых годов, и женщина, немного старше меня, с которой я познакомился два года назад и изредка встречаюсь. Там несколько особые обстоятельства…
— Вот как.
— Я держу этот дом для того, чтобы иметь возможность уехать из города и от всего отключиться. И почти всегда бываю здесь в одиночестве. Читаю книги, пишу, отдыхаю, сижу на пристани и смотрю на корабли. Это отнюдь не тайное любовное гнездышко холостяка.
Он встал и принес бутылку вина, которую поставил в тени перед дверью в дом.
— Я не собираюсь ничего обещать, — сказал он. — Мой брак распался из-за того, что мы с Эрикой не смогли держаться вдали друг от друга. Been there, done that, got the t-shirt.[59]
Он наполнил рюмки.
— Но ты самый интересный человек из встретившихся мне за очень долгое время. У меня такое ощущение, будто наши отношения стали серьезными в первый же день. Мне кажется, что я потерял голову уже тогда, когда ты подстерегла меня на моей лестнице. В те немногие ночи, которые я теперь сплю у себя дома, я просыпаюсь посреди ночи и хочу тебя. Не знаю, хочется ли мне постоянно быть вместе, но я смертельно боюсь тебя потерять.
Он посмотрел на нее.
— Ну и что же нам, по-твоему, делать?
— Давай обдумаем, — сказала Моника Фигуэрола. — Меня к тебе тоже чертовски тянет.
— Дело начинает приобретать серьезный оборот, — сказал Микаэль.
Она кивнула с ощущением внезапно нахлынувшей грусти. Потом они довольно долго просидели молча. Когда стемнело, они убрали со стола, зашли в дом и закрыли дверь.
*
В пятницу, за неделю до суда, Микаэль остановился у газетного киоска возле Шлюза и стал разглядывать утренние газеты. Генеральный директор и председатель правления «Свенска моргонпостен» Магнус Боргшё капитулировал и объявил о своем уходе. Купив газеты, Микаэль дошел до кафе «Ява» на Хурнсгатан и заказал себе поздний завтрак. Причиной своего внезапного ухода Боргшё называл семейные обстоятельства. Он не захотел комментировать утверждения о том, будто его уход как-то связан с увольнением Эрики Бергер, после того как он приказал ей замять сюжет о деятельности оптовой фирмы «Витавара АБ». Правда, в одном столбце сообщалось, что председатель Объединения шведских работодателей назначил комиссию по этике, которая занялась проверкой контактов шведских фирм с предприятиями Юго-Восточной Азии, использующими детский труд.
Микаэль Блумквист внезапно захохотал.
Потом он сложил газету, достал мобильный телефон «Эрикссон Т10» и позвонил «Той, с ТВ-4», оторвав ее от ланча.
— Привет, дорогая, — сказал Микаэль Блумквист. — Полагаю, ты по-прежнему откажешься как-нибудь вечерком прийти ко мне на свидание.
— Привет, Микаэль, — засмеялась «Та, с ТВ-4». — Сорри, но ты настолько не в моем вкусе, что дальше некуда. Правда, ты все равно довольно мил.
— Может, ты, по крайней мере, согласишься со мной сегодня поужинать, чтобы поговорить о работе?
— Что там у тебя наклевывается?
— Эрика Бергер два года назад заключала с тобой сделку по поводу Веннерстрёма. Получилось неплохо. Я хочу заключить с тобой аналогичную сделку.
— Рассказывай.
— Только после того, как мы договоримся об условиях. В точности как с Веннерстрёмом, мы опубликуем книгу вместе с тематическим номером журнала. Эта история получит большой резонанс. Я предлагаю тебе предварительно ознакомиться с материалом при условии, что ты не выдашь информацию до нашей публикации. На этот раз с публикацией особенно сложно, поскольку она должна выйти в определенный день.
— Каков объем материала?
— Больше, чем про Веннерстрёма, — сказал Микаэль Блумквист. — Тебе это интересно?
— Издеваешься? Где встретимся?
— Что ты скажешь о «Котелке Самира»? Эрика Бергер тоже придет.
— А что там за история с Бергер? Она вернулась в «Миллениум» после того, как ее выгнали из «СМП»?
— Ее не выгнали. Когда у них с Боргшё возникли разногласия, она тут же уволилась.
— Он, похоже, полный дебил.
— Да, — откликнулся Микаэль Блумквист.
*
Фредрик Клинтон слушал Верди через наушники. По большому счету музыка осталась единственным, что могло отвлечь его от аппарата диализа и нарастающей боли в крестце. Он слегка подпевал и, закрыв глаза, двигал в такт правой рукой, которая парила в воздухе и, казалось, жила собственной жизнью, отдельно от его разрушающегося тела.
Все просто. Мы рождаемся. Живем. Стареем. Умираем. Он свое отжил. Осталось только разложение.
Фредрик Клинтон чувствовал себя на удивление довольным.
Он поставил музыку в память своего друга Эверта Гульберга.
Была суббота, 9 июля. Оставалось меньше недели до того момента, как начнется суд, и «Секция» сможет постепенно забыть об этой злосчастной истории. Известие он получил утром. Гульберг оказался на редкость живуч. Когда пускаешь себе в висок пулю девятимиллиметрового калибра, то предполагаешь, что умрешь. Тем не менее потребовалось три месяца, чтобы тело Гульберга уступило. Хотя возможно, это больше объяснялось случайностью, чем упорством, с которым доктор Андерс Юнассон отказывался признать свое поражение. Дело в конце концов решил рак, а не пуля.
Ознакомительная версия.
