Вдруг в голове у Барбары возникает куча вопросов. В панике она выбирает первый попавшийся.
— А что говорит Лазарь Хейвуд в Фудане, в университете? Господи, это же он организовал учёбу Бобби в Китае. Он работал на одной кафедре с Бобби. Хейвуд может доказать, что тот был в Шанхае, и здесь разворачивается какой-то заговор.
— Барбара, никакого заговора нет; твой сын — археолог. Заговоры редко направлены против агентов по недвижимости, налоговых инспекторов и археологов. Кроме голливудских фильмов, конечно.
— Но профессор Хейвуд, Макмурта встречался с ним, говорил?
Долгое молчание. Яркий, сияющий шип молчания. Эдвард Кэнди, рыба, попавшая на крючок. Она чувствует, как он извивается. Ртутная вспышка чешуи.
— Эдвард?
Тишина.
— Эдвард?
Поклёвка. Натянутая леска, шипение, когда она уходит в воду. А потом слова…
— Хейвуда в последний раз видели две недели назад. Он пропал, Барбара… он тоже пропал.
Фэнь-чу, центр полицейского отделения округа Хункоу, находится на Сычуаньлу… яростная мешанина крутящихся велосипедных колёс, ссущих псов и плюющихся дымом машин. Здание гнилым зубом торчит в дёрганой застройке тридцатых годов. Безмолвная, мрачная тень дешёвого мрамора и глухих окон, стыдливо отошедшая на шаг назад… и в его позе сочетаются опаска и угроза.
Мастика… моча… тестостерон.
Запах этого заведения напоминает Барбаре о доме, о всех сразу полицейских участках, куда её заносило. Территория мужиков. Сложный запах, который стоит колом в памяти каждого полицейского на пенсии, даже когда озлобленные и запуганные лица арестованных давным-давно выветрились.
— Меня ожидает детектив Юнь…
Молодой полицейский нервно вздрагивает.
— …у нас назначена встреча на десять утра.
Смущение завязывает узлом его брови. Он трясёт головой в надежде их распутать.
— Господи боже! Ну как мне сделать, чтобы меня понимали в этой стране? Купить мегафон?!
Она говорит всё громче. Ряды лиц смотрят на неё через стеклянные перегородки.
— А теперь приведите детектива Юня, пока я не начала орать. Когда я ору, я злая и недобрая.
— Юнь, Юнь… недобрая?
Барбара улыбается.
— Тащите сюда Юня.
Продолжая улыбаться, шепчет себе под нос.
— Да, дело будет нелёгким.
Полицейский тоже улыбается. Он — ходячая реклама необходимости регулярного ухода за зубами.
Книгу по обложке…
Человек, который идёт к Барбаре, слишком молод. Слишком. Улыбка на прыщавой роже.
— Детектив Юнь?
Детектив кивает с такой энергией, что Барбара осознаёт, его имя будет одним из нескольких слов, которые они понимают оба.
— По-английски ты не говоришь?
Детектив кивает.
— Юнь, Юнь, — хлопает он себя по груди.
— Да, я в курсе, начинаю понимать. Ты Юнь. А слово переводчик тебе знакомо? Переводчик?
— Юнь.
Барбара чувствует, как последние обрывки юмора улетают прочь. Все инструменты, которыми она привыкла действовать, подмазывать, вытягивать информацию, решать вопросы… дают сбой.
Она поднимает голос…
— А как насчёт слов «сам не ам, и другим не дам», их ты знаешь?
Налёт самоконтроля даёт трещину. Слова летят с её губ, и всё время туго натянутые швы улыбки Юня корёжат его ситцевое лицо.
Марлевые пальцы поднимают дешёвую чашку к потрескавшимся губам.
Пиао сидит в буфете отделения. Он пришёл сюда голодным, но чувство голода лежит уже со сломанной спиной, не вынеся вони прогорклого жира и землистых сигарет «Панда Бренд». Он изучает отчёт. Двадцать одна страница о том, что всё хуёво. Двадцать одна страница о том, что виноватых не найти. Двадцать одна страница о том, что был пожар и двое погибли. Он уже в курсе, что двое погибли. Утром во вторник и вечером в пятницу придётся идти на похороны.
— Блядь. Блядь.
Он аккуратно складывает отчёт и запихивает во внутренний карман. Надо будет отдать его Яобаню; бумага мягкая, тонкая, в самый раз для туалета.
— Босс, вам не кажется, что я начал толстеть?
Пиао отрывает взгляд от чашки, не обращая внимания на могучее брюхо Яобаня и пояс, на котором уже не хватает дырок.
— Я видел больше жира на фартуке мясника. — Он сцеживает эти слова и снова принимается за чай, решительно его перемешивает, не чувствуя за собой вины. Такие у них отношения. Шишка выколупывает тяжёлый, плохо пропечённый пончик из бумажного убежища, жир, пропитавший бумагу, похож на плоские чёрные озёра.
— Ты отправил Паня из города?
Яобань запихивает бумагу в карман, капли жира расцветают у него на рубашке, глаза впиваются в пончик, который он держит на уровне груди.
— Умгммм…
— Он поехал к дяде?
— Мммм…
Он медленно и уверенно поднимает пончик к губам, глаза его ласкают эту громадную жемчужину.
— Ему там ничего не угрожает?
— Ага, ага…
— Уверен?
Тот чувствует запах пончика, уже почти ощущает во рту вкус, его нежную текстуру на языке. Пончик отодвигается от губ, до сих пор целый.
— Босс, я уверен. Там маленькая деревушка. Любой незнакомый человек сразу будет на виду. Там надёжная охранная система: жирные тётки и жилистые старушки, ещё из Красной Гвардии председателя. Надёжнее ничего пока не придумали. Может, у них ни одного зуба во рту не осталось, но поверьте, они и дёснами перепугают до усрачки кого угодно.
Упоминание о зубах, дёснах… он вспоминает о собственных и тянет пончик ко рту.
— Ты дал брату фотографии трупов?
— Да, весь комплект.
— Ты объяснил ему, когда и где мы встречаемся?
— Босс!
Яобань в последний раз отодвигает пончик ото рта.
— Вы же знаете все ответы на эти чёртовы вопросы. Дайте уже поесть. Я весь день голодным бегаю.
Пиао отрывает глаза от чашки.
— Ты ел всего полтора часа назад.
— Ладно, ладно. День, полтора часа, какая разница? Я — большой мальчик. Мне нужно регулярное питание.
Он вгрызается в пончик, губы блестят от жира, на широком лице расплывается мечтательное выражение. Когда он говорит, слова выходят приглушенные, и знаками препинания летят изо рта крошки.
— Охуительно, как оргазм.
— Тебе-то откуда знать? — срезает его Пиао.
Шишка кашляет, лепечет, потом мучительно проглатывает всё, что было во рту. Лезет в карман штанов и вытаскивает пригоршню мятых банкнот.
— Собираю деньги для матери Вэньбяо, уже есть три сотни юаней… неплохо, а? Ребята думают, надо купить старушке набор для барбекю; представляете, она берёт его в руки и сразу вспоминает сына.
Сталь на стали… чёрный снег. Пиао на мгновение закрывает глаза, и всё равно чувствует лезвие жара по ту сторону век.
— Знаю, Босс, знаю. Плохая шутка, безвкусная. Это Яньтань. Ох уж эти казахи, сущие животные.
Старший следователь снова размешивает чай. Тот уже давно остыл. Пить его и не хотелось; мешать, смотреть… и хватит.
— Яньтань вообще слабоумный. У него мозг спит за двоих; за себя и за язык.
Яобань снова кусает пончик.
— Как скажете, Босс. Как скажете. Бля, чуть не забыл! Босс, вам надо подойти в приёмную, там какая-то американка отгрызает яйца Юню. Когда я их видел, они на два голоса вопили про переводчика. Я сказал, вы поможете.
Пиао толкает чашку по столу.
— Вот спасибо.
— Пришлось, Босс, у Юня было такое выражение лица, будто его патрульную машину угнали на Ишаньлу.
Пиао помнит это выражение: будто собака насрала тебе на новые ботинки. Старший следователь встаёт со стула.
— В чём там дело?
— Просыпанный рис, Босс. Говорят, она крутой политик. Мол, Липинг обещал ей небо в алмазах, а она не из тех, кого можно кормить голыми обещаниями и пустой, блядь, лапшой. Эту — нет. К тому же там не просто сумке ноги приделали…
Шишка скатывает остатки пончика в тугой комок и запихивает в рот, ладони блестят от жира.
— …у неё сын пропал.
Идеал, номер семь. Идеал, форма и белая ароматная плоть личи. И она.
И она.
Он возненавидел её в тот момент, когда увидел. Она напоминает ему о том, как горька его жизнь, словно он поселился в сердцевине лимона. Напоминает про грязь под ногтями. И ещё одну вещь он определяет с первого взгляда на неё… наверняка. Что её сын мёртв.
Вспоминает про водопад, бьющий в грязь и омывающий тело. Открывающуюся смертельно белую кожу. Перья кукурузнозолотистых волос. Рваные губы целуют мучительную тайну. Да, теперь он тайну знает. Её сын мёртв. Теперь обратного пути нет; рельсы, ведущие к дому, взорваны.
— Вы китаец, переводчик?
Пиао подходит ближе. Запах дорогих духов вьётся вокруг неё стальной проволокой.
— Вы американка, клиент?
Глаза Барбары сужаются, напоминая старшему следователю фонари на кораблях зимой в бухте Сучжоу.
