С каждым годом такой жизни Сергей все больше сникал и терял жизненную устойчивость. Пробовал кричать на жену, пару раз легонько поучил ее кулаками – но все без толку. Антонина гордо молчала и гнула свое.
Порывался Сергей даже уйти из семьи. Уехал как-то, ничего не сказав, "на землю" и отсутствовал больше недели. Говорили, что пил по-черному, гулял напропалую. А когда вернулся, Антонина спокойно приняла его назад и, ни о чем не спросив, продолжила свою многолетнюю пытку.
Особую пикантность истории придавало то, что Антонина заведовала местным клубом, а по совместительству была и массовиком-затейником, и руководителем всяческих кружков, и даже киномехаником. То есть слыла женщиной во всех отношениях общительной и веселой. К тому же к сорока годам она сохранила ладную фигуру и яркую внешность, что еще больше усиливало Серегину тоску и семейную безысходность.
После Веркиного конкурса опять пошли разговоры, что Серега, мол, уж точно не причастен к появлению на свет этакой красавицы. Сплетники, понятно, забывали, что до этого Верку красавицей никто в деревне и не считал, хотя немалые способности по части пения и актерского дара признавали. Что, между прочим, изрядно ослабляло версию о внебрачном происхождении, так как Сергей прекрасно пел и слух имел отменный.
Когда взбешенный Беркас Каленин решительно толкнул калитку его палисадника, Шебекин выбрасывал во дворе адреналин в борьбе с кряжистым комлем, пытаясь развалить его ударами тяжеленного колуна.
Сергей был в майке, мокрой во всю широкую спину, и загар имел традиционный для этих мест: все, что не прикрывала майка, было золотисто-шоколадного цвета, но когда Сергей вскидывал в замахе руки, было видно, что подмышками и под майкой кожа у него молочно-белая.
– Что скажешь? – мрачно спросил он, увидев Каленина.
– Поговорить надо! – ответил тот.
– Надо! – согласился Сергей и отложил колун. – Пошли в дом. Там прохладно.
Сели за стол. Сергей толкнул навстречу Каленину стакан с квасом, а сам приложился напрямую к банке.
– Что у тебя с Веркой? – утерев губы ладонью, спросил он.
– Ничего! – твердо ответил Каленин.
– Я так и думал! – Шебекин протянул руку и примирительно произнес: – Давай знакомиться!
– А заявление? – спросил Каленин, пожимая крепкую ладонь.
– Чего – заявление?
– Говорят, кто-то обратился в милицию, будто я… – Каленин неожиданно для себя самого смутился, – дочь вашу к сожительству принуждал!…Мне вон Коровин и перспективу нарисовал: пять лет, говорит, за развратные действия…
– Не знаю ничего про заявление! – сверкнул глазами Шебекин. – А Коровин мне – тот еще друг! Год через него отсидел! И давай на "ты"!
– Давай! Верка, она все придумала, историю эту. Что я ее на конкурс готовил, что в Лондон вместе летим. Выставила меня в дурацком свете.
– Но ты ж, говорят, особо и не отпирался?
– Да я не понял поначалу ничего! Смотрю, хочет она, чтобы я ей подыграл. Вот и доигрались!
– Артистка, эт-точно! – вздохнул Шебекин. – По жизни артистка! Она и не такое удумает. В мать пошла! Та фантазии всякие придумывала, через которые и разлад меж нами! И эта соплюшка туда же!… Не бери в голову!
– Да я что, только вон какая волна по деревне пошла. Вера-то мне все рассказала, только потом. И смех, и грех! Может, по-отцовски ее вразумить?
– Я уже вразумлял одну! – Шебекин снова помрачнел. – А что, Коровин так и сказал: мол, я заявление подал?
– Не про тебя конкретно! Говорит – граждане жалуются.
– Врет, стервец! Все врет! Сам же и придумал, про заявление! Нервы мотает да власть свою демонстрирует!
– Он еще много чего сказал! Все, говорит, про меня знает. Как будто не спит, не ест, за мной следит, всю жизнь мою выведывает и в коробочку по кусочку складывает.
Каленин вдруг поймал себя на мысли, что начинает строить фразы так, как говорят его собеседники. Вот, к примеру, произнес "выведывают" и тут же подумал, что раньше никогда это слово не применял, а тут выскочило откуда-то. К тому же он с удивлением услышал за собой, что распевает концы слов и жестко произносит шипящие.
– А человек он такой поганый! – сказал Шебекин. – Его зависть гложет. Зависть – она его по жизни и тащит. Сороковник уже, а все старлей! В звании не вышел, так через другое отличиться хочет. Он через зависть и чемпионом района по карате стал!
– По карате? – с удивление переспросил Каленин, вспоминая как тряс чемпиона за грудки.
– Ну!… После того, как я его помял… Они, что ростом не вышли, почти все злые. Возьми хоть Наполеона, хоть Сталина… Да хоть кого возьми… Исключения бывают, но Тимка – этот, гад, самый завистливый! Он и меня из зависти посадил. По молодости за Тонькой бегал, а она ему отлуп дала. А мне через это жизнь поломал. А на Верку ты, Беркас, зла не держи! Шебутная она, конечно. Мечется, ищет себя. Стихи вон пишет!
Шебекин, не вставая, вытянул с этажерки толстую общую тетрадь. Каленин взял ее, открыл наугад и прочел:
Устала я… Душа устала тож.
Устала так, что вышла вон из тела
и, выходя, судьбу мою задела
и возвратилась…
Вслед за нею дрожь
в меня вошла и тело оживила…
И места я себе не находила,
не зная, правда это или ложь,
про то, что и душа устала тож,
устала так, что вышла вон из тела,
и не вернулась…
Вот какое дело:
мне в сердце вколотили острый нож!
Устала я! Душа устала тож…
Сергей озабоченно смотрел на гостя, пытаясь понять его мысли. Беркас был явно озадачен…
– И давно это она? – спросил Каленин.
– Что?
– Стихи.
– Да как писать научилась, так и пишет…Что, совсем негодящие?
– Да нет, почему, – Каленин замялся, подбирая слова. – Она ж, как ты говоришь, себя ищет. Формы всякие поэтические пробует. Мрачновато, конечно, декаданс…
– Да… – неопределенно согласился Шебекин. – Дурь, точно! Это что ж за мозги такие у девки?!…Ты вот что! – обратился он к Беркасу после паузы. – Ты с Коровиным не связывайся. Не трожь, как говорится, оно и не воняет. А дурехе этой скажу, чтоб сама нынче заявление в милицию отнесла, мол, никаких претензий к тебе у нее нету! А что наговорила – по глупости, мол.
– Так если на меня официальной жалобы нет, может, и ей ничего не писать?
– Пусть напишет! – упрямо повторил Шебекин. – Ты Коровина не знаешь. Раз уж решил тебе напакостить, просто так не отступит. Не его это фасон!… Приедешь в Москву, а там уже бумага с печатью – про то, как ты молоденьких девок домогаешься!
Каленин ответить не успел. Дверь с треском распахнулась, и в дом ворвался парень в тельняшке-безрукавке – загорелый, с отменно развитой мускулатурой. Парень молча двинулся на Каленина, но тут между ним и Беркасом вырос Сергей Шебекин.
– Брось, Степка! – крикнул он.
– Ты чего, дядь Сереж, квас с ним хлебаешь?! Он твою дочь на всю деревню ославил, а ты… Может, в зятья позовешь? Только я ему щас рога поотшибаю. Чтоб неповадно было!
Каленин догадался, что парень, видимо, и есть тот самый жених. На Сердце было полдеревни Морозовых, которые, правда, по большей части числились не родней, а однофамильцами. Так уж сложилось исторически – одинокая графиня щедро раздавала свою фамилию всем сиротам.
Степка яростно сопел и жаждал продолжения конфликта. Он явно намеревался показательно отлупить москвича, который, на его взгляд, этого вполне заслужил своим наглым поведением.
– Не валяй дурака, Степан! – повторил Шебекин. – Лучше Верку позови! Мы сейчас дознание проведем по всей форме.
Но Степану драки хотелось гораздо больше, чем истины. Он через плечо Сергея протянул мускулистую руку и зацепил Каленина за ворот пиджака. Повторной экзекуции пиджак не выдержал и тут же с треском разошелся по шву на спине.
– Вот и хорошо! Вот и поговорили! – раздалось от двери. Невесть откуда взявшийся Коровин победоносно ухмылялся.
– Протокол составлять будем! – веско заявил он. – Этот заезжий товарищ большой специалист по части скандалов и рукоприкладства. Вот рубашку мне порвал, при исполнении.
Участковый грозно двинулся на Морозова, хотя его лысая макушка едва доставала бравому десантнику до подбородка.
– А ты, Степан, давно в КПЗ ночевал?! Молчишь? А я тебе скажу: всего три дня назад был привод. – Коровин погрозил пальцем. – Тебе не привыкать, я вижу! Оформим еще один! Потом административный арест получишь! Ну, а дальше, как полагается, пойдешь на исправление в зону… – Он повернулся к Беркасу. – А вот этот гражданин, похоже, думает, что ему все можно! Можно участковому при исполнении амуницию поганить! Можно его действием оскорблять! Можно и драку учинить в общественном месте.
– Место не общественное! – возмутился Шебекин. – И драки не было.
– Ага, – спокойно кивнул Коровин. – А пиджачок модный у товарища поврежден во всю спину – это, надо полагать, от жары! Для проветривания, так сказать!
Он по-хозяйски уселся за стол, вытащил из планшетки лист бумаги и принялся что-то писать.
