Дора жаловалась, что устала от поездки. Даниель отправил ее спать, а сам пошел завтракать с Джо. Он пытался заставить Джо разговориться, но не смог вытянуть из него ничего, кроме намеков на всемогущество Бебе. Продавцы вечерних газет кричали о рукопашных боях под Дьен-Бьен-Фу. Фостер Даллес где-то произнес воинственную речь. Вокруг маленькие буржуа, чистенькие, исполненные чувства собственного достоинства, говорили об атомных испытаниях на Эниветоке и о радиоактивных дождях, которые могут выпасть где угодно.
— Если начнется война, — спросил Даниель, — что ты будешь делать?
— Спрячусь, — ответил Джо. Эта мысль не приходила Даниелю в голову. Он озадаченно посмотрел на товарища.
— Но война-то будет с русскими…
Джо махнул рукой.
— Хорошие дела делаются после войны, а до этого еще нужно дожить.
— Ты дал бы русским победить?
В голосе Даниеля звучало беспокойство. Джо сморщился, как прошлогоднее яблоко.
— Бебе прав, ты Даниель — золотой парень. Такие парни и нужны в наше время — молодцы, не задающие лишних вопросов. За здоровье его святейшества папы, императора Бао-Дая и г-на Бидо мои потроха взлетят на воздух. Отлично. А коммунисты будут смотреть и смеяться. Они поняли: пока дураки дырявят друг друга, Бебе и его дружки набивают карманы. Ты думаешь, Бебе сражается под Дьен-Бьен-Фу? Да там и близко нет никого из тех ребят, что провернули дело с пиастрами! Знаешь знаменитое дело с пиастрами? А знаешь, какую игру Бебе ведет сейчас? Он финансирует своего тестя, а тот вовсю торгует с русскими…
Даниель не требовал продолжения. Возможно, он боялся узнать слишком много. Кроме того, ему казалось нечестным расспрашивать этого Джо, абсолютно лишенного простого чувства благодарности. Подумав, он решился на последнее объяснение с Бебе.
* * *
Бебе возвратился в омерзительном настроении. Дела в Индокитае шли прескверно. Повсюду кишели американцы, они везде совали свой нос, и парни Бао-Дая стали нестерпимо наглыми. За последний месяц общая картина настолько ухудшилась, что Бебе рискнул пойти на убытки, чтобы спасти то, что еще можно было спасти. Не то чтобы он ожидал немедленной победы вьетов или вынужденного мира в Женеве — нет, он просто чувствовал, что попал не в тот лагерь, где ему следовало бы находиться, а он привык доверять своему чутью.
На аэродроме его ожидал семейный бьюик. С приятным ощущением комфорта Бебе уселся на сиденье. Предчувствие не подвело его, это было ясно по тону, каким писали газеты о создании Европейской Армии. Странная история произошла с группой бывших министров, верных де Голлю. Они заявляли, что Бидо обманул их. Бебе пожал плечами: обычный фокус. Никто не мешал Бидо действовать по-своему. Однако для вернувшегося из Сайгона Бебе эти слова приобретали новый и странный смысл. Пора решаться на крутой поворот. Для этого надо было покончить с прошлым, избавиться от Даниеля, Доры и Джо. Надо было порвать с Мун — словом, произвести полную чистку. Сохранить следовало одного Гаво, он еще мог пригодиться. В данный момент опасен был только Джо: он слишком много знал и слишком нагло требовал денег. Лучше всего было бы освободиться от Джо при помощи Даниеля.
Машина пересекала Сену, и Бебе подумал о предстоящем разговоре с тестем. Он дал радиограмму о часе своего прибытия, которую нельзя было истолковать иначе, как просьбу о свидании. Однако, имея дело с мсье Кадусом, следовало быть готовым ко всему. Абсолютно ко всему. Так по крайней мере считал Бебе.
* * *
Однажды известный репортер крупной американской газеты получил срочный заказ: написать литературные портреты виднейших французских предпринимателей. В то время в конгрессе обсуждался план Маршалла, и кампания в прессе вполне устраивала французское правительство. Надо было показать американцам, что французская промышленность — вполне солидное место для капиталовложений. Влиятельнейшие министры составили список людей, которых репортер должен был проинтервьюировать.
Когда интервью окончились, репортер перечел свои записи и поразился: все опрошенные так или иначе упоминали о некоем мсье Кадусе. Однако в списке этого имени не было. В разговоре с официальным лицом, наблюдавшим за его работой, репортер закинул удочку. Лицо, видимо, его не поняло. Репортер, разумеется, писал лишь то, что ему приказывали, но всегда стремился быть хорошо информированным. Он взялся за своего ментора всерьез. Когда тому уже некуда было отступать, он сказал: «Кадус — олицетворение всего того, что вам не по вкусу. Это реакционный капитал и французское самодовольство. Писать об этом господине не следует». Репортер принял совет к сведению, но продолжал расспросы. Он узнал, что Кадус только что освободился от американских капиталовложений, которые, видимо, ему мешали. Затем он заключил крупную сделку с Советским Союзом. Речь шла о поставке стальных конструкций, и нелегко было определить, «стратегические» это материалы или нет. Затем на Кадуса накинулась «Юманите» за применение на его заводах потогонных методов. Французский собрат по перу рассказал американцу, что ему довелось освещать в печати стачку, имевшую место на одном из таких предприятий. По его словам, Кадус располагал самым современным оборудованием в Европе. Он не увольнял политических вожаков, как это делали многие другие. Зато у него была установлена сдельно-премиальная система оплаты, благодаря которой каждый день забастовки обходился рабочим весьма дорого. «Кадус изобрел высокую производительность труда раньше вас, дорогой мой. Только он сделал это на французский лад, втихомолочку…»
Наш американец попросил у странного капиталиста интервью. Его принял моложавый секретарь, на следующий же день приславший репортеру «необходимые материалы». Среди них было несколько статей, несколько публичных высказываний и две фотокопии. В одной из них фирме «Кадус» выносилась благодарность от имени Министерства национальной обороны за своевременное и добросовестное выполнение заказов в период войны. Вторая свидетельствовала, что после Освобождения мсье Кадус был награжден за участие в движении Сопротивления. Решив, что секретарь его не понял, американец схватил телефонную трубку. Ему ответили, что, по мнению мсье Кадуса, лишь эти моменты его биографии могли представить какой-либо интерес для американского читателя. Исторические детали каждый умеющий читать мог почерпнуть на кладбище Пер-Лашез, из надписи на бронзовой доске фамильного склепа Кадусов.
Имя Кадус свыше тридцати лет было широко известно в финансовом мире. «Что сказал Кадус?» — в этом вопросе всегда звучало беспокойство, смешанное с уважением. Некоторые называли его идеалистом. В 1924 году, несмотря на то, что он получил в приданое за женой закавказские нефтяные источники, Кадус добровольно признал Советскую Республику и отказался от своих прав на нефть. Другие с восхищением говорили, что он реалист, и в доказательство напоминали, как в трудный год мирового кризиса советские заказы дали ему возможность удержаться на поверхности.
Его решения всегда диктовались соображениями первого и второго порядка. Во-первых, как он считал, важно лишь будущее, ибо оно дает возможность правильно судить о целесообразности произведенных капиталовложений. Во-вторых, Кадус всегда думал о величии своей страны. Он любил красивый жест не ради рекламы, а потому, что верил в рентабельность морали. Во всяком случае, если на заседании правления кто-то пытался возражать ему, Кадус говорил именно так.
В 1911 году покойный отец сказал ему: «Пора тебе браться за дело, вступить в права наследства и сражаться за интересы фирмы „Кадус“». Перед отцом стоял тогда холостой бездельник с моноклем, завсегдатай кулис, изысканный, как персонаж Марселя Пруста. За один месяц все изменилось. Персонаж Пруста все перевернул вверх дном. Он создал первый во Франции завод синтетического каучука, изучил современную науку о броневой стали и наладил производства, от которых отмахивались прежние капиталисты. Он думал тогда, что война 1914 года сделает Францию владычицей мира.
Война? Род Кадусов поднялся из войн Республики и Первой Империи. И, когда Кадус предложил американскому репортеру ознакомиться с историей своей семьи, он имел в виду своего предка, скромного дромуазского седельщика. Будучи поставщиком армии Комитета Общественного Спасения, первый Кадус прославился честностью и стал одним из сподвижников великого Карно. Директория внушала ему отвращение, он хорошо знал все уловки спекулянтов кожей и вскоре был провозглашен их некоронованным королем. Однако торговал он только товаром высшего качества, и проницательный Наполеон Первый вскоре сделал этого республиканца сенатором. Он не ошибся. В период Ста Дней сенатор старался вовсю, помогая императору.
Зять мсье Кадуса усмотрел в этой фамильной истории лишь скандально быстрое обогащение при помощи двойной политической игры. Зато Шардэн, главный юрисконсульт фирмы «Кадус», восхищался революционным рвением первого Кадуса, его патриотическим мужеством.
