В подчинении прапорщиков числился косоглазый Нижне-Тагильский татарин, по кличке Небалютись, отбывающий срок за двойное заказное убийство. Татарин был шнырем*(дневальный — жарг.) и в его прямые обязанности входила уборка коридора, каптерки и подсобных помещений. А самое главное, он «сидел» на черпаке. Шнырь Небалютись три раза в день, с двумя бачками в руках, ходил на лагерный пищеблок за чаем и кашей, и доставлял продукты в каптерку. Первыми пробу снимали Суета и Маята. После них трамбовал Небалютись. Все, что оставалось, шнырь ставил на тележку, катил по коридору и раздавал зекам. Каша была сварена на воде, и ее полагалось по одному черпаку на брата. Зеков это не устраивало, и они срывали злость на шныре.
Не коси черпак, косоглазый чертила из Нижнего Тагила, - кричали через кормушку постояльцы и требовали добавки, на что следовал ответ:
Не балуйтись.
Татарин произносил это словосочетание быстро и слитно, отчего и получил кличку.
Суицид краем уха уловил стук приближающейся шныревской тачанки, прислонил голову к кормушке и, как гончая, потянул носом запах перловки. Его камера находилась в самом конце коридора, и Небалютись подруливал к ней в самую последнюю очередь. В этом было свое преимущество и глубоки лагерный смысл взаимовыручки родственных душ. Шнырь и Суицид были, в своем роде, коллеги. Оба мотали срок за заказное убийство. Поэтому, движимый профессиональной арестантской солидарностью, Небалютись начисто выскребал черпаком бачок и насыпал Суициду полную миску перловки.
В этот раз случилось непредвиденное. От поворота ключа дважды щелкнул дверной замок. Вместо ожидаемой кормушки настежь открылась дверь камеры, и на пороге показался, никем не жданный, прапорщик Суета. У Суицида сразу же испортилось настроение. С вертухаем у него с какого-то момента не заладились отношения. Дотошный Суета, зорким глазом матерого вертухая, заметил в бане, что на Суициде две пары нательного белья. А, по режиму содержания, в ПТК полагалась только одна. Вторая пара шерстяного белья досталась Суициду по наследству от, освобождающегося из ПКТ по концу срока, Витьки Лепешки и здорово выручала. Дело в том, что после шести утра Суета и Маята пристёгивали шконки*(нары — прим. авт.) к стене, а матрас, подушку и одеяло забирал в каптерку Небалютись. И до отбоя Суициду приходилось топтаться по камере из угла в угол. А, при наличии второго белья, можно было, не опасаясь простуды, вытянутся во весь рост на холодном кафельном полу, и прислонившись к трубе отопления, сладко дремать и мечтать о свободе. Но неугомонный Суета отшманал*(отнял при обыске — жарг.) вторую пару и Суицид затаил на него глухую обиду, как на человека, отнявшего мечту.
Суета сделал несколько жевательных движений, зычно отрыгнул, поковырялся спичкой в зубах и, не вынимая ее изо рта, процедил:
Руки за спину. На выход. Без вещей.
Я обед прозеваю, гражданин прапорщик. Это нарушение режима содержания, - обоснованно возмутился Суицид.
Вертухай пожевал спичку, движением губ ловко перегнал ее из угла в угол и, немного сбавив обороты, недовольно проворчал:
Пообедаешь, когда вернешься. Шнырь оставит тебе твою порцию. А сейчас вперед по колидору. В следственном кабинете тебя большое начальство требуют.
Суицид остановился на пороге следственной камеры и скороговоркой выпалил фамилию, имя и отчество. Сидевший за столом, тучный человек среднего роста и возраста, одетый в темный костюм с галстуком, пахнул дорогой туалетной водой и чем-то неуловимым напоминал гоголевского Павла Ивановича Чичикова. Он не дал Суициду договорить, указал на привинченный к полу табурет и, обращаясь к маячившему в дверном проеме Суете, отчеканил:
Свободен. В коридоре не болтайся. Я его сам приведу.
Суету как ветром сдуло.
Толстяку понадобилась доля секунды, чтобы сменить выражение лица с начальственно-пренебрежительного на внимательно-доброжелательное.
Он приветливо улыбнулся, и, глядя Суициду в переносицу, тихо произнес:
Теперь вместо Волкова буду я. Разговаривай спокойно, прослушку сам отключил.
Новый знакомый, окинув Суицида внимательным взглядом, добавил:
А ты похудел за эти шесть лет. Видать, на Лубянке кормежка получше, - усмехнулся он. - А как твоя правая рука? Береги указательный палец.
С рукой все нормально, - не задумываясь, ответил Суицид, сжимая и разжимая пальцы правой руки, - а похудел потому. что я уже месяц в ПКТ, а там, вообще почти не кормят.
Су не был на Лубянке и никогда туда не собирался. То, что произошла ошибка и столичный гость принимает его за кого-то другого, понял мгновенно. В считанные секунды, взвесив все за и против, нужно было решить, оставить ли Чичикова в приятном неведении или прояснить ситуацию и вовремя выйти из игры. Терять было нечего.
«А что если это подарок судьбы?» - подумал Суицид.
А Волков почему не приехал? - спросил у собеседника.
Его уже нет. Неделю не дотянул до пенсии. Земля ему пухом.
Да, - согласно кивнул головой Суицид, - душевный был человек. А про себя подумал, - «Одним гадом стало меньше».
Оба надолго замолчали, отдавая дань уважения безвременно усопшему.
Ну, а теперь к делу, - прервал паузу Чичиков, достал из папки фотографию и положил перед Суицидом. - Этот зек может стать нежелательным свидетелем при пересмотре дела нефтегазового олигарха. В свое время был губернатором, а после отставки руководил одной из дочерних компаний. Привлекался по первому процессу, но чудом проскочил за недоказанностью. А его руководителей упаковали надолго. Но они никак не успокоятся.
А за что же он сейчас отбывает? - поинтересовался Суицид.
Вдобавок ко всему, этот барбос еще и моральный урод, - усмехнулся Чичиков, - у него восемь лет срока за педофилию.
Вот так номер, чтоб он помер, - хмыкнул Суицид, - так ему же место на пятой бригаде, среди петухов.
Так оно и есть, - гость порылся в бумагах, - экс-губернатор в бригаде «опущенных», и, судя по оперативным сводкам, ему живётся не сладко, опера включили «пресс». После ПКТ пару недель поваляешься на санчасти, а потом тебя переведут в пятую бригаду. Поближе к нашему аморальному подопечному.
Я бы рад, но блатные меня не поймут. Век не отмоешься, - Суицида такая радужная перспектива радовала мало и он начал потихоньку включать заднюю передачу. - Никто руки не подаст.
Определись, ты с нами или с блатными, - в голосе Чичикова впервые прозвучал металл. - Войдешь к нему в доверие, и вместе уйдете в побег. А по дороге отправишь его в путь невозвратный. Сам решишь как, тебя не учить. Но это должно случиться за пределами колонии. И работа должна быть филигранная. Что бы комар носа не подточил. Этим делом заинтересовались на самом верху.
Суицид понимающе кивнул и подумал «Кажется, я сел не в свои сани. После очередного этапа на республиканскую больницу, весть о том, что я на «петушатне», разлетится по всему краю и мне труба».
Через месяц суд, - продолжал Чичиков, - и пересмотр дела. Эта пешка может превратиться в слона и наломать дров. А тебе назад уже дороги нет. Много знаешь.
Когда Суицид вернулся в помещение камерного типа, то увидел на столе полную миску перловки, а рядом завернутое в пластиковый пакет шерстяное бельё. Нехотя ковырнул ложкой перловку, развернул пакет с бельём, и, вспомнив, как Суета и Маята силой сдирали с него кальсоны и рубашку, развернул пакет. При внимательном рассмотрении, обнаружил разорванный шов под мышкой рубахи.
После нескольких ударов в дверь кормушка открылась, и в камеру заглянул озадаченный Суета. Суицид протянул через отверстие кормушки пакет с бельем, и тоном, не терпящим возражений, приказал:
Постирай, погладь и заштопай. К утру, чтобы все было готово.
Вслед за бельем подал миску с кашей и добавил:
Как управишься, посыплешь кашу моим завтрашним сахаром и перекусишь. Это, чтобы у тебя было легче на душе. Но жуй не спеша и смотри, не подавись.
И, немного помолчав, добавил:
Свободен.
Суицид не испытывал большого восторга от предстоящего перевода из ПКТ на санчасть. Хотя, с точки зрения «физики», Чичиков решил, как нельзя, кстати. На больничной диете перед набегом можно было быстро восстановиться и набрать вес. В дороге силы могли пригодиться. Но дело в том, что у него, с некоторых пор, были натянутые отношения с начальницей санчасти и Су не ждал ничего хорошего от их встречи. Не хотелось вспоминать, но когда Суета и Маята потребовали сдать на склад вторую пару белья, отказался наотрез и показал руку выше локтя.
