Свение Свенсон обладал многими хорошими качествами, но не любил, прямо-таки не переваривал практикантов — ни пишущих, ни фотографирующих.
Поэтому он позвонил Улле Люку. «Улле ведь живет здесь, на Седере [3]", — подумал он.
Над городом разгорался рассвет. Издалека, со стороны погибающего от загрязнения моря, налетел легкий бриз, неся с собой прохладу и запах соли.
Ночная влага постепенно испарялась. Медленно высыхал асфальт на тихих улицах. Запоздавшие прохожие и те, кто совершал утренний моцион, останавливались, чтобы вдохнуть неожиданно чистый и свежий воздух, в другое время дня обычно вонявший бензином.
На улице Клипгатан на Седере эта кажущаяся идиллия нарушена. Между домами мелькают синие огни полицейских машин и «Скорой помощи». Взволнованные жильцы, разбуженные шумом, стоят группками и смотрят на мрачное действо. Поблизости еще несколько журналистов. Они недовольно переговаривались — сколько же можно ждать.
Вокруг обычно таких невинных мусорных баков полицейские поставили заслон, и фотографы увековечивали жуткую находку, из-за которой мусорщик, первым обнаружив труп, упал в обморок.
Волна героина захлестывала столицу, волна, которая несла с собой квартирные кражи, ограбления, нападения и насилия.
«Белой смертью» окрестили журналисты эту напасть, поразившую город.
По сравнению с хаосом, царившим в поликлиниках и больницах, этот мертвец в мусорном баке не представлял никакого интереса, ничего такого, что могло бы поразить читателя. Особенно если учесть, что человек этот, по-видимому, просто покончил с собой. Так, по крайней мере, говорили, неофициально разумеется, не слишком искушенные полицейские из молодых.
Когда в ворота въехала еще одна полицейская машина, журналисты сразу бросились к человеку, который как раз вылезал из нее, — они узнали комиссара отдела насильственных преступлений Свена Турена.
Турен прошел к заграждению. Стоявший там полицейский отдал ему честь и приподнял веревку, чтобы пропустить комиссара. Журналистов отогнали, как назойливых собак, слишком близко подобравшихся к столу.
— Сколько он здесь сидит? — спросил Турен и потер нос.
Полицейский, все еще державший веревку, растерялся, услышав обращенный к нему вопрос такого высокого начальства. За все полтора года его службы на Седере начальство с ним ни разу не заговаривало.
— Что? — только и смог он выдавить из себя.
— Сколько он здесь сидит? — повторил Турен, немного отчетливее и немного более раздраженно. Потому что комиссар действительно был раздражен. Свен Турен ужасно не любил выезжать на осмотр трупов ночью.
— Кто? — пролепетал несчастный полицейский, отчетливо сознавая, что ему никогда не удастся продвинуться по службе, если сейчас он не сумеет ответить.
— В мусорном баке сидит мертвый человек, — сказал Турен нетерпеливо. — Сколько времени он там сидит?.. И сколько вы, кстати, служите в полиции?
— Два года, господин комиссар, но...
— Два года? Он сидит здесь два года? Тогда, черт подери, нужно было прислать сюда египтолога или еще какого-нибудь эксперта по бальзамированию. Как же это он не сгнил? Как вас зовут?
— Пальм, господин комиссар... Нет, нет, я имел в виду, что я служу два года... Я... я не знаю, сколько он здесь сидит. Мне... мне приказали только охранять заграждение и следить, чтобы...
— Ну ладно, ладно, — сказал Турен, почувствовав жалость к бедняге, которого звали Пальм и которому еще, наверное, лет 35 надо было заниматься этим отвратительным делом. 35 лет! У Турена они, слава богу, почти позади.
— Завтракал? — добавил он, пытаясь сгладить свою резкость.
— Нет... нет, господин комиссар, меня не смогли сменить. И... — Полицейский Пальм судорожно искал нужные слова. Свен Турен похлопал его по плечу.
— Ну, ну, — сказал он. — Все в порядке...
Подумав, что сейчас псдурпо бы съесть яичницу из двух яиц, он прошел к группе, стоявшей около мусорных баков. Бергстрем, его ближайший помощник, обернулся и начал листать блокнот.
Свен Турен всегда называл Бергстрема по фамилии, хотя прекрасно знал, что того зовут Леонардом, но в служебные обязанности комиссара не входило называть кого-то Леонардом, да и Бергстрем сам, кажется, не имел ничего против установившегося обращения.
— Привет! — сказал Леонард Бергстрем. — Вероятно, случай не для нас. Сорок лет, мертвый. Шприц лежит рядом. Героин, могу поклясться. У него...
— Сколько он сидит здесь? — перебил Турен.
— Четыре, пять часов... сейчас поглядим, ну-ка... — Бергстрем пролистнул блокнот в твердой черной обложке, со сменным блоком и бесстрастно сказал: — Ага, вот. Его нашли мусорщики. Одному из них показалось — бак переполнен, и он нажал на крышку, но ничего не вышло — голова мешала.
— У мусорщика голова в баке была, что ли? — спросил Турен. Он просто не мог удержаться.
— Нет, — прошипел Бергстрем. — Разумеется, голова трупа. Весьма сожалею, что пришлось нарушить ночной отдых комиссара.
Для разбега Турену понадобилась всего секунда.
— Я еще не завтракал! С утра до вечера только и делаю, что разъезжаю да осматриваю трупы наркоманов! Возвращаюсь из отпуска и, вот тебе, болтаюсь по дворам, общественным уборным и помойкам! И повсюду усопший и рядом с ним шприц! Это же какой-то сумасшедший дом! И ничего, черт возьми, странного в том, что человек не орет от радости, когда его уже третью ночь подряд будят из этого проклятого Центра связи, а голоса у них там такие, будто они только что приняли холодный душ! — Он потер нос и, почувствовав, что сморозил глупость, добавил: — И, кроме того, мне так хочется яичницы, что я, кажется, скоро взорвусь...
Леонард Бергстрем взглянул на своего начальника и решил ограничиться лишь фактами.
— У меня не было отпуска. Я разъезжаю вот так уже три недели. И я тоже не завтракал.
Оба помолчали, стараясь не глядеть друг на друга.
— Да, да, — сказал Турен. — Или нет, нет... Я знаю. Что говорит экспертиза? — Он кивнул в сторону сгрудившихся вокруг мусорного бака, от той группы как раз отделился один человек. — О, и этот здесь, — вздохнул Турен, узнав полицейского врача.
— Ты что-нибудь имеешь против Хансона? — приглушенно спросил Бергстрем.
— Да нет.
За плечами у Клаэса Хансона была многолетняя служба. Его знали как способного, энергичного врача. Кроме того, он любил действовать самостоятельно и проявлять инициативу, что и вызвало пару раз столкновения между ним и Свеном Туреном.
— А вот и доктор! — воскликнул Турен с преувеличенной сердечностью. — Вскрытие еще не делали? Ты ведь здесь всего несколько минут...
— Хочешь узнать что-нибудь? — устало спросил Клаэс Хансон.
— Сколько он здесь сидит?
— Ну, тимопорексные сокращения...
— Заткнись! Давай без латыни. — Свен Турен понял, что если сейчас не получит яичницы, то сойдет с ума. — Сколько он здесь сидит? — спросил он и подумал,-tee напечатать ли этот вопрос на специальных бланках.
— Четыре-пять часов...
— От чего он умер?
— Судя по всему, от слишком...
— Почему ты так и не скажешь?
— Я и говорю. До чего ж ты раздражителен! Иди позавтракай, может, тогда успокоишься!
Турен удивленно посмотрел на врача и решил, что стал бы убийцей, обладай он способностью телекинеза.
— Мой желудок не выдерживает этих ночных рейдов. Как ты думаешь, что мне делать?
— Глотай по кусочку телефона каждые три часа. Нач-н7 с трубки...
Бергстрем фыркнул, Турен тоже едва удержался от смеха. Взглянул на врача и тихо покачал головой:
— Да, здесь мне, пожалуй, больше нечего делать... Кстати, отпечатки пальцев обнаружили?
Бергстрем сосредоточенно полистал блокнот.
— Отпечатков полно... так, так... посмотрим. Ага. Масса.
— Масса?
Свен Турен пожал плечами и сделал несколько шагов к машине.
— Что такое тимопорексные сокращения? — спросил Бергстрем у Хансона.
— А, это я просто выдумал. Турен может взъяриться по малейшему поводу, особенно если употребишь какой-нибудь профессиональный термин. Однажды я дал ему латинское название слова «мозоль». Минут пять он писал, ругался, стирал написанное, прежде чем я объяснил ему, что это такое. С тех пор у него аллергия на латынь.
Бергстрем засмеялся, но внезапно опять посерьезнел.
— А, черт...
Он догнал Турена, который неторопливо приближался к группе журналистов.
— Кстати, твой друг Люк из «Дагенс нюхетер» хотел поговорить с тобой.
— Люк? — спросил Турен, останавливаясь. — Улле Люк? Он что, начал заниматься вонючей погоней за «горяченьким»?
Он окинул оценивающим взглядом журналистов, стоявших неподалеку, и даже прищурился, чтобы рассмотреть их получше.
— Пусть кто-нибудь погасит эти синие прожекторы, с ума сойти можно от их света. Мешают людям спать. Вон их сколько — стоят и глазеют, вместо того чтобы нежиться в мягких постелях... Улле Люк, говоришь? Что-то я его не вижу среди этих гиен.
