Доктор экономических наук записал данные Салида в книжечку и сконцентрировался над чем-то. Спустя некоторое время он отвернулся от стола, катнулся на кресле с колёсиками правее и повернулся к счётной машине на столе. Согнувшись над ней, он постучал по клавишам и дёрнул за рычаг, породив ползущую со щёлкающим звуком длинную полосу бумаги с синими цифрами. Оторвав её, Грёдль внимательно изучил итог. Данные, данные…
— Ты словно лев, питающийся отпрысками стада, — сказал он. — Пока лев не истребляет жертв сверх определённого уровня, гарантирующего возобновление, его атаки фундаментально бессмысленны и стадо его едва замечает. Однако, на каком-то — инстинктивном, я полагаю — уровне каждая общественная единица, человек либо животное не хотят и боятся своего исчезновения. Все боятся достичь уровня, при котором количества самок не хватит для достижения предсказуемого уровня возобновления за год. И в этот момент племя, народ, рой, стадо или взвод концептуально перестают существовать. Это ведёт к духовному распаду, к анархии, к рассеянию, оставлению устоев, отказу от природных побуждений. Аномалия.
Салид кивнул.
— Маленькая деревня, Ясинья, не заботит нас, — продолжал Грёдль. — Нас заботят остальные пять, особенно Яремче. Они теоретически достаточно велики, чтобы скрывать втайне сочувствующих бандитам. Ты следишь за мной, капитан Салид?
— Да, сэр. Но вот чего я не понимаю — так это того, довольны ли вы моей операцией или полагаете, что я провалился. Мне следует это знать, чтобы донести до своих людей и понимать, довольны ли вы.
— Что значит «доволен»? Кто может определить, что есть довольно, а что нет? Как можно определить ту грань, которая отделяет довольное от недостаточного? Я не представляю. Поэтому я предпочитаю иметь дело с данными. Они чисты и ясны.
— Да, — согласился капитан.
— Это всё наука, математика. Она даёт научный базис нашей философии очищения расы, которая является моральной — опять же потому, что базируется на математике, а следовательно, на науке. Мы делаем то, что нам велят делать сведения. Видишь?
Салид не видел, хотя и покаянно улыбался, пытаясь войти в личностный, человеческий контакт с маленьким суммирующим аппаратом, скрытым в теле толстого человека, сидящего напротив него в кабинете городской ратуши под аляповатыми баннерами Рейха.
— Теперь, — продолжил Грёдль, — я хочу, чтобы ты вернулся в расположение и как следует отдохнул.
— Сэр, наше расположение не…
— Я знаю, я знаю. Но это изменится. Тебе и твоим людям нужно больше места, больше удобства как знак вашей важности в конечных целях нашей политики. Вам предоставлен дворец Андриевских.
Это было аристократическое обиталище, построенное порядка шести веков назад — просторный, зубчатый замок, обнесённый стеной, имевший целью противостоять не столько войне, сколько зависти, в определённых моментах столь же разрушительной, как и война. Здесь проживала династия польских герцогов, контролировавшая всю Южную Украину. Некоторые дожили здесь, обездоленные революцией — жалкие обломки прошлого государства, пока Хозяин не вывез их всех в лагеря после начала оккупации в 1939 году и до 41 года, тем самым закончив шестисотлетнюю историю Андриевских фигурами девяностотрёхфунтовых зэков. Однако, власть русских над дворцом не продлилась так долго, чтобы они успели уничтожить его роскошь, так что дворец остался гордостью Станислава.
— Я знаю, — продолжал Грёдль, — что Андриевский дворец сейчас занят десантниками. Специальной частью, входящей в состав Второй десантной дивизии. Сейчас дивизия находится в Нормандии и зовётся двадцать первым полком. Однако, она больше не существует. Оставшиеся в живых, находящиеся здесь, известны как «боевая группа фон Дрелле». У них своя, особенная униформа и шлемы. Это не Ваффен-СС и не армия. Скорее всего, Люфтваффе. Заноза в моей заднице. Их очень ценит этот чёртов фон Бинк. Эти парни сейчас на каком-то задании, но когда они вернутся, я прикажу фон Бинку переместить их в полевом лагере Четырнадцатой панцергренадёрской. Пусть сами себе выкапывают сортиры, ставят палатки и тянут колючку. Полагаю, это пойдёт им на пользу. Тем временем карательный батальон разместится в дворце герцога Андриевского и насладится комфортом, который тот предлагает. Им нужно отдохнуть как следует.
— Отличные новости, доктор Грёдль.
Нельзя было отрицать, что в личности Грёдля присутствовало нечто впечатляющее. Макс Вебер называл это «харизмой» — некоей аурой, которую ощущали и влиянию которой поддавались все, контактировавшие с ним. Её создавала его высочайшая серьёзность, его абсолютная вера, его пугающая способность запоминать колоссальные объёмы данных. Когда он говорил, то слушающий ощущал себя словно приглашённым в элитный круг знающих куда как больше, нежели остальные. Говорили, что когда он преподавал экономику в Мюнхене в двадцатых годах, молодой художник по фамилии Шикельгрубер приходил послушать его лекции, которыми весьма вдохновлялся. Позже тот самый молодой человек вознаградил профессора постом в правительстве и возможностью начать его крестовый поход.
— Завтра я даю приём в своих апартаментах в отеле. Семь вечера. У тебя есть мундир? — спросил он Салида.
— Конечно.
— Семь вечера, помытый, побритый, в мундире. Встретимся с генералами и начальниками отделов, которые контролируют остатки германской Украины. Если впечатлишь их — они дадут тебе всё и будут ставить тебя в начало каждой строки. Завтра я представлю тебя офицеру, и если ты очаруешь его — эти три БТРа будут отданы в распоряжение карательного батальона. Безо всяких ожиданий и объяснений, не надо ничего объяснять диспетчеру — они просто твои, с избытком топлива и боеприпасов, так что действуй без помех.
— Отлично, сэр.
— А на следующий день настанет время расширить радиус действий. Я хочу, чтобы ты проехался по этим пяти деревням вдоль дороги в Яремче и в каждой расстрелял по двадцать заложников. Это привлечёт их внимание и склонит к покорности. Их гены воспитают их, поскольку в их крови — покорность и страх. Так что мы просто соблюдём природные принципы.
Четыре тысячи футов над Яремче.
Она заставила его повторить, а Учитель переводил с украинского.
— Я пойду вниз по склону горы и, дождавшись темноты, войду в деревню Яремче. Не торопясь, разведаю всё — потрачу около трёх ночей. Буду избегать любого контакта и двигаться тихо. Я попытаюсь добыть винтовку.
— Какую винтовку? — требовательно спросила Петрова.
— С оптическим прицелом.
— Теперь информация. Занимают ли немцы деревню или просто патрулируют — если да, то как часто и какими силами? Какой у них настрой? Наготове ли они или же расслаблены, передвигаются ли без тяжёлой техники?
Учитель переводил.
— Я знаю, что у тебя всё получится, — сказала она.
Довольный Крестьянин выполз из пещеры и ускользнул.
— Шансов на то, что он найдёт винтовку с оптикой, практически нет, — сказал Учитель. — Ты это знаешь.
— Ему нужна цель, только и всего.
— Только немцы имеют такие винтовки, и я уверен, что лишь специальные части. А они не склонны оставлять свои игрушки без присмотра.
— Если он добудет пристойную, не совсем убитую мосинку или даже немецкий Маузер, я со ста ярдов попаду и с открытого прицела. Всё то же самое: найти позицию, сконцентрироваться, контролировать дыхание, следить за спускающим пальцем…
— Оптический прицел даст тебе ещё двести ярдов дистанции. А то и двести пятьдесят. Это уже шанс на спасение. Поверь мне, тебе не захочется быть пойманной эсэсовцами после того, как ты убьёшь одного из их лидеров.
— Я всё равно погибну. Это война. Здесь постоянно так происходит.
— Выстрел палача за ухо будет наибольшим, на что ты сможешь надеяться. Это будет счастливый исход. И мне думается, что немцы вряд ли будут столь благосклонны — реальность окажется гораздо менее приятной.
— Незачем впадать в пессимизм, — сказала она. — Даже сближаясь с «Тиграми» под Курском мы не думали о плохом. Мы думали лишь о долге.
— Завидую твоей стойкости. Не пора ли отдохнуть?
— Спасибо. И верно, отдохну.
Учитель взял её за руку, чтобы помочь — и в следующий миг в голове его вспыхнули искры, а своим горлом он ощутил нажим клинка точно напротив того места, где менее чем под четвертью дюйма плоти пульсировала артерия.
Обернув его вес против него же, Милли уронила его на землю, придавив коленом, упёртым в спину. Её рука с небольшим ножом, обхватив голову спереди, угрожала незащищённому горлу.
— Для учителя ты слишком много знаешь, — прошептала она. — Ты чертовски быстро нашёл меня для учителя. Теперь, сэр, скажи мне, кто ты есть на самом деле, или я перережу тебе артерию и ты истечёшь кровью досуха за семь секунд.
