следующий раз… – с грустью заметил Алекс, почему-то глядя в столешницу, а не на экран.
– Будет ли он? – усомнился Яхья Синвар, то ли констатируя его невозможность, то ли взвешивая шансы на то.
Алекс поднял голову и пристально всматривался в экран, оккупированный ликом весьма тщедушного, хоть и высокорослого человека с классической для активиста палестинского движения биографией: школа, университет, террор ради террора, несколько пожизненных, десяток-полтора лет в израильской тюрьме, обмен и через год-второй – в штабном вагоне Хамаса. Где он преуспел, шагнув премьерские дамки. И до улавливания молекул Алекс осознал: террористы – особая общность, отличающаяся не только делами запредельной дерзости, но и дефицитом нравственных преград, когда сопутствующие терактам обременения и даже гибель ближних – повседневность, унылый модус вивенди. Стало быть, не навязав укоренившийся в их обиходе язык – диктата, должным образом аргументированного – договороспособности не жди.
– Послушай, Яхья, – с напускной назидательностью заговорил Алекс, – какого черта меня похитили, после чего стали раскалывать на предмет замышленного «Моссадом» покушения? При этом здравый смысл говорил: количество согласований, проделанных МИД России с администрацией Газы при подготовке переговоров, исключает подвох. Русские – это не какой-нибудь Сальвадор. Они – сверхдержава, которая свой каждый мало-мальски значимый шаг сто раз перепроверяет, пропуская через бесчисленные шлюзы бюрократии. То есть, отказав в доверии ее посланцу, более того, по-варварски с ним обойдясь, вы плюнули в лицо тем, кому до колен не дотягиваете и у кого с руки кормитесь…
Тут Яхья Синвар стал нечто частить по-арабски, перебив прирожденного баснописца и декламатора претензий; судя по скорому исчезновению из класса охранника, послание адресовалось тому. Алекс опешил, не понимая, куда подул сюжетный ветер. Ведь совсем недавно он, если о чем-то и помышлял, так это, как унести из этого загона насилия и произвола ноги.
– У тебя, видно, голодные галлюцинации, коль ты главу администрации при охраннике распекаешь. Чем наговорил себе на пожизненную одиночку… – предъявил свою претензию Яхья Синвар, едва захлопнулась за цербером дверь.
– Как всегда, потеря ориентира… – выставлял счет принимающей стороне Алекс. – Русские в лепешку разбились, чтобы через уникального переговорщика режим секретности соблюсти. У того и иврит словно родной, что упраздняет переводчика, он и симпатизант борьбы палестинцев за независимость, да еще житель региона, на своей шкуре прочувствовавший местные правила игры. Всё это, повторюсь, дабы обеспечить должную конспирацию, исключая утечки. О чем, не сомневаюсь, вам накануне русские все уши прожужжали… Теперь, какова отдача? А нулевая! Вместо контакта с глазу на глаз – неуместный телемост, не исключено, транслируемый по местному каналу. Так вот, пока оговоренный режим не заработает, я не открою рта! Но это еще не всё… Со мной был Константин, помощник из русского посольства; его, как и меня, втащили в автономию угрозой оружия. Не убедившись, что он в безопасности, к переговорам я не приступлю. Ресурс же ракет, не сложно предположить, у вас на исходе. После чего, считаем до десяти, как это в боксе водится…
В этот момент Яхья Синвар с экрана исчез, надо полагать, пресытившись фирменным израильским блюдом – рагу из многословия и обостренных самооценок, чему предшествовала мина легкого опупения на его лице. Обходчик же путей дальнего и ближнего зарубежья запнулся, и, казалось, передавал разочарование конферансье, у кого на пике вдохновения вырвали из рук микрофон. Недолго, однако. Посуровел, логически замкнув пятиминутку претензий и гримас. В этой кондиции – подчеркнутой озабоченности с подпирающей ладонью лоб – обосновался в эпизоде, неопределенно раздвигая его границы. Понятное дело, не резиновые, столь же условные, как и вечность, далекая от экспериментального подтверждения.
Провис оборвал мобильный, который сунул Алексу цербер, незаметно объявившийся. Между тем сюжет экранного действа, склонного к галопу – мельтешащие мужские черты и интерьер авто – суть события не обозначил. Но тут раздался взволнованный голос, принадлежавший Константину, коллеге по экспедиции: «Не послушал я тебя, Владимирович, теперь…»
– Дело прошлое, Костя, забудем! Ты-то сам как? Обращаются терпимо? – бодро откликнулся эмиссар постсоветского зазеркалья, как оказалось, с правозащитной жилкой.
– Слава богу, цел, кандалы на ногах, правда. И перевозят третий раз… – тут лик Кости дематериализовался, спустя мгновение оборвалась и связь. Было похоже, что эскорт Константина понимает русский, притом что мог быть банально выбран лимит контакта, кем-то спущенный.
Алекс рассеянно водил головой, переваривая хоть и краткую, но исчерпывающей информации беседу с партнером по предприятию, ему казалось, не особо искушенным, но дружелюбным и верным парнем, когда увидел у цербера наручники, которыми спустя мгновения он себя и опекаемого приковал. Движением свободной руки и возгласом «Ялла» увлек за собой, как оказалось на выход, в поджидавший на заднем дворе школы микроавтобус без окон и сидячих мест. При погрузке браслеты разъединил, но по приземлении обоих на пол, сомкнул их вновь. Тронулись.
Сколько бы этот пробег не отзванивал дискомфортом, Алекса он настроил на волну позитива, поскольку, он полагал, удовлетворив его претензию по Константину, Хамас согласился и на очные переговоры, о надобности которых он был непреклонен.
Высокая конвоируемая сторона «перелистывала» в памяти инструкцию о тезисах переговоров, в которую столь парадоксальным образом – с позиций места и способа обнародования – был посвящен. И невзирая на свою репутацию опытного аналитика изумлялся, насколько прикладная политика паскудна в своей беспринципности и дешевизне мотивов. Не развернулся он на 360 градусов по прочтении подметных ЦУ Кремля только потому, что при всех своих геополитических патологиях у миссии очевидная миротворческая конечная. Впрочем, спустившись в «метро» Хамаса, он суверенитета лишился, примерив на себя очередной колпак заложника.
Завыла сирена, как показалось Алексу, более мрачная и пугающая, чем израильская, настоящий вой-приглашение в ад. Знакомый грохот двигателей военных бортов, за три десятилетия регионального опыта регулярно травивших сон и досуг. И рвущие перепонки взрывы с интервалом в десять-пятнадцать секунд, неумолимо приближающиеся. Наконец персональный Апокалипсис, сплющивший сознание и оторвавший от земли микроавтобус, точно жонглируемый мяч.
Микроавтобус на боку, задние дверцы распахнуты, задымление, ноет левая скованная наручниками рука, травмированная при опрокидывании из-за сцепки с охранником. Сам сосед без сознания с кровотечением в районе таза.
Давясь от кашля и превозмогая боль в посиневшей кисти, Алекс зашарил по карманам цербера в поисках ключа от браслетов. В боковых пусто, пальцы слиплись от крови соседа, но в нагрудном кармане нечто напоминающее ключ прощупывается. Вытащил, но понимания в гудящей точно колокол голове, как ключом воспользоваться, нет. Замешательство, переросшее в панику и пронзительная в своей обезоруживающей простоте мысль: «Пытайся хотя бы!»
Спустя минуту Алекс, словно ящерица, верткими движениями выполз из микроавтобуса, даже не попытавшись встать на ноги. Надо понимать, в стремлении поскорее убраться из дымящегося, стало быть, на грани взрыва автомобиля. Между тем, вывалившись наружу,
