Дзержинский взял со стола листок бумаги.
— Мне звонил начальник угро Трепалов. По моей просьбе он выяснил, кто в уголовном мире дореволюционной Москвы занимался грабежами через всякие подземные ходы… Ну, там канализация, и так далее. Оказывается, таких было всего три человека. Один давно умер своей смертью. Второго в прошлом году убили в пьяной драке на Хитровке.
В комнате повисла напряженная тишина. После короткой паузы Дзержинский завершил сообщение:
— А теперь самое интересное и, если хотите, самое многозначительное. Был и третий, Дмитрий Хрипунов, клички Сморчок и Митя-Уши. Умудрился в свое время обокрасть названным методом магазин знаменитого ювелира Фаберже. Так вот, Хрипунов вчера найден убитым в проходном дворе Сандуновских бань. По моей просьбе Трепалов поднял все связи угро. Никаких концов пока не обнаружено. Ни-ка-ких…
Манцев взволнованный поднялся с места:
— Так вы полагаете, Феликс Эдмундович, что этого, как его, Сморчка сначала использовали, а потом убрали анархисты?
Дзержинский кивнул головой:
— Убежден в этом… Хотя, конечно, стопроцентной гарантии дать не могу. Всякие совпадения случаются. Но сходится многое. У анархистов всегда были тесные связи с уголовным миром. Я предположил, что они захотят использовать для совершения следующего теракта московские подземелья. Без проводника в них не попадешь. А где найти проводника? Только в уголовной среде.
Мессинг спросил:
— Но зачем его убили?
Дзержинский был готов ответить и на этот вопрос:
— Возможны два варианта. Или Сморчок отказался им помочь, или уже помог и стал не нужен. В любом случае анархисты постарались избавиться от опасного свидетеля. Давайте исходить из худшего: они располагают информацией, которой у нас нет. Поэтому надо немедленно, не дожидаясь разведки нашего товарища, взять под наблюдение и контроль все подземные коммуникации центра города.
Мессинг сделал пометку в своем блокноте. Потом сообщил:
— В свое время комендант Кремля Мальков интересовался у старых служащих городской управы. Точных, даже приблизительных схем подземелий и коммуникаций в наличии не оказалось… Или затеряны, или вообще не составлялись.
— Или находятся во вражеских руках! Возможен и такой вариант, — заключил Дзержинский. Помолчав, произнес сухо: — Надо найти, товарищи. Если не схемы, то человека!
И тут Манцева осенила спасительная мысль:
— Идея! — в возбуждении он даже заходил по кабинету. — Есть такой человек в Москве, король репортеров Дядя Гиляй! В миру Владимир Алексеевич Гиляровский, друг Чехова и Станиславского. Помнится, всегда считался человеком прогрессивных взглядов.
— Как же, как же, — живо откликнулся Дзержинский, — это его знаменитые строчки: «В России две напасти: внизу власть тьмы, а наверху — тьма власти». Что ж, идея рациональная. Обратитесь к Гиляровскому. Надо полагать, для такого человека Кремль святая святых. Должен…
Через два часа в кабинет Манцева вошел огромного роста, с необъятной грудной клеткой старик. Под широченным пиджаком — цветастая украинская вышиванка. Из-под кустистых бровей молодо блестели лишь малость выцветшие от прожитых лет светлые глаза. К подбородку спускались вислые запорожские усы. Во всем его облике запорожец и проглядывался. Одного взгляда на легендарного Дядю Гиляя было Манцеву достаточно, чтобы понять, почему именно его приглашал Репин позировать для своей знаменитой картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану».
Манцев вышел из-за стола, шагнул навстречу старику, уважительно указал на ближайший стул:
— Здравствуйте, Владимир Алексеевич, прошу, садитесь.
— Когда в ЧК говорят «садитесь», приходится садиться, — без улыбки прогудел Гиляровский и аккуратно, чтобы не раздавить, присел на стул и уперся могучими руками о тяжелую суковатую палку.
Манцев с трудом сдержал улыбку. Про себя подумал, что надо дать указание коменданту поставить в кабинет еще одно кресло.
Устроившись понадежнее, Гиляровский спросил:
— ЧК, помнится, означает Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности. В коей из этих трех частей ко мне есть претензии?
— Да никаких претензий к вам, уважаемый Владимир Алексеевич, у нас нет, — ответил Манцев, откровенно любуясь живописным и явно своенравным стариком.
— Тогда чем обязан приглашению?
— Надобностью серьезной… Проговорили они добрый час…
Неспокойной, даже тревожной была эта первая ночь для Верескова на квартире Гарусова. Он прекрасно понимал, что даже после сделанного предложения включиться в деятельность «анархистов подполья» полного доверия ему не будет, а каждый шаг взят под тщательное наблюдение. Знал Вересков, что это такое — «чекистское внедрение во вражескую среду», чем может завершиться даже не явное разоблачение, но сколь-либо серьезное подозрение. Скорым и беспощадным уничтожением после мучительного допроса. Случаи такие были ему ведомы. Он знал, на что идет, когда ответил согласием сначала Мартьянову, а затем Мессингу и Манцеву. Чего он не знал и знать не мог, что за этим его шагом по прихотливому стечению обстоятельств, но как-то связанно, хотя он и не мог сказать, как именно, последует эта ночь, их с Таней первая ночь, счастливая и горькая одновременно.
Вересков не имел права рассказывать даже ей, члену партии, о своем задании. Предупредил только о главном и необходимом: ни в коем случае не подходить к нему и вообще вида не подавать, что они знакомы, если вдруг встретит она его где-нибудь в городе.
— Я сам приду к тебе, когда можно будет, — сказал он ей на прощанье. Мартьянова же попросил, если с ним что случится, поставить в известность тетку Анну (с ней Феодосий был уже знаком) и свою фактическую жену Татьяну Алексашину, сотрудницу агитпропа Моссовета. Мартьянов никаких вопросов не задавал, просто запомнил намертво имя и фамилию.
В конце концов Вересков заснул. Встал он рано, братья еще спали. Должно быть, с час он коротал время, перелистывая подшивку журнала «Театр и рампа». Потом в комнату заглянул Михаил:
— Читаешь?
— А что еще…
— Пошли завтракать.
Ели молча и быстро. Покончив с едой, Михаил приказным тоном сказал:
— Одевайся, пойдем в одно место.
Сергей неспешно оделся, влез в просохшую за ночь шинель (с вечера в Москве прошел изрядный дождь), направился было к двери.
Михаил жестом остановил его:
— Не сюда… Пойдем черным ходом.
…Это было упущение. Чекисты, наблюдавшие за квартирой Гарусовых, не знали, что есть черный ход во двор. Они не видели, как хозяева и «Рябина» вышли из дома, и, следовательно, не установили, куда они направились.
Утром Манцев, не в силах сдержать улыбку, рассказывал Дзержинскому о своей встрече накануне с Гиляровским. Прощаясь с журналистом, он сказал:
— Так наша машина отвезет вас домой, Владимир Алексеевич, и шофер подождет, пока вы соберете нужные бумаги.
— Хорошо, очень хорошо, — прогудел в ответ Гиляровский.
В дверях они как-то неловко столкнулись, и палка старика с гулким стуком упала на пол. Манцев поспешил поднять ее и — не смог удержать в руке! Палка оказалась невероятной тяжести.
— Господи, да она у вас чугунная, что ли?! — изумленно воскликнул Василий Николаевич.
— Точно! — Гиляровский легко подхватил палку и стал жонглировать ею, словно тросточкой. — Двадцать фунтов свинца залито! Для поддержания должного самочувствия в мускулах… Ну, и от лихого человека.
Заливисто рассмеялся и Дзержинский:
— Значит, взаимопонимания достигли со стариком?
— Полного. И бумаги полезные прислал, и личное содействие обещал. Поездить с нашими сотрудниками.
…Через много лет, когда «короля репортеров» уже не было в живых, Манцев узнал, что Гиляровский вовсе не случайно обронил палку. Это была одна из любимых его шуток: показать новому человеку, что у него есть еще порох в пороховницах…
Гарусов привел Верескова на конспиративную квартиру в Дегтярном переулке. Здесь уже несколько недель скрывался в буквальном смысле слова — даже на улицу почти не выходил — Донат Черепанов. К кому привел, не сказал. Однако Сергей узнал террориста по словесному портрету, но виду не подал.
Донат просверлил Верескова острым, недоверчивым взглядом:
— Слышал о вас, слышал… Пойдете с нами до конца? — он сделал явственное ударение на слове «конца».
Откуда «слышал»? И ни малейшего удивления от его прихода. Выходит, Антон Гарусов, а может, и сам Михаил, когда он заснул, смотал-таки сюда, на Дегтярный. Без предварительного уговора в эту берлогу нового человека не приведут. Черепанов — явный главарь. Уже поэтому тушеваться перед ним никак нельзя. Ответил спокойно вопросом:
