– Это не страшно, – Рори решил ломиться напролом, – я вам помогу. Слыхали о дигиталисе?
Сейчас Сэйерс понял, что этот человек не знает, где учился Найджел и чем занимался всю жизнь, и ничего не слышал про остров и то, что там произошло. Просто перед ним сидел непосредственный исполнитель, знающий свое дело и не испытывающий лично к Найджелу неприязни, даже пытающийся облегчить Сэйерсу уход из жизни.
Рори принял молчание за знак одобрения: говорите, говорите…
– Дигиталис – такой яд… картина сердечной недостаточности и никаких мучений, сердце не справляется, и все. Вы католик? – не без умысла уточнил Рори.
Сэйерс кивнул. Рора торжествовал: он спросил о вероисповедании Сэйерса вовсе не из желания ощутить религиозную общность. И.ич тронул лоб, будто припоминая давно забытое:
– Я позабочусь о скорейшем бальзамировании, и тогда никто не заподозрит самоубийство, нате вероучение ведь не одобряет самочинную расправу над собой.
Сэйерсу стало смешно и жутко от изворотливости, которую демонстрировал Рори: Сэйерс знал, что бальзамирование при последующем вскрытии не дает возможности, обнаружить яд, Рори предусматривал все, чтобы обезопасить себя; Сэйерс мог бы раскрыть увальню его нечистоплотность, грязную игру, но предпочел смолчать. То, что предложил Инч, могло заинтересовать Сэйерса, он и сам подумывал об этом: что ему еще оставалось, если уйдет дочь?
– Я подумаю… – Сэйерс смотрел на Инча: его тоже родила мать, и, в сущности, он не так уж плох; Сэйерсу судьба уготовила одно, этому – совсем другое, и разве можно винить человека за то, что с ним случилось не по его воле. Этот погубил единицы, от силы десятки, а Сэйерс на острове приложил руку к погибели сотен тысяч. – Я подумаю… – повторил Сэйерс уже чуть менее любезно, решив, что не нужно сразу выказывать такую покладистость, лишая увальня радости победы.
Найджел не без брезгливости огляделся: мерзкое местечко, типичная ит энд ран – закуси и катись! – и именно здесь ему выпало вести самый важный разговор в своей жизни; лиловые, давно не стиранные занавески зло напоминали об Эвелин, и тучный человек напротив его казался нереальным, и жирное пятно на шелковом галстуке Инча раздражало, мешало сосредоточиться.
Рори чувствовал себя, превосходно – дело выгорало, он старался не глядеть на Сэйерса, зная: с предложением, сделанным им Найджел у минуту назад, свыкнуться нелегко. Рори не боялся непредсказуемой выходки Сэйерса, который сразу ухватил, что Рори всего лишь рука-могущественных сил., бороться с которыми Сэйерс не в состоянии; всегда есть риск, когда выкладываешь карты на стол, что и говорить, Рори поспешил на этот раз – появление Сандры Петере в его жизни сделало фигуру Тревора Экклза еще более ненавистной, и терпеть его Рори теперь не намеревался, а раз так, тянуть в деле Сэйерса не имело смысла.
– Я подумаю… – повторил Сэйерс и неловким движением перевернул пакет с жареным картофелем, из которого Рори то и дело выхватывал хрустящие ломтики. Рори слов не услышал, но по шевелению губ Сэйерса разобрал и сразу отметил, что Сэйерс боится; Рори пожалел этого человека, как и раньше, случалось, жалел тех, по чью душу приходили заказчики в фирму Экклза.
– Чего вы там натворили? – Охотнее всего сейчас Инч ушел бы, но оставить Сэйерса в заплеванной едальне, наедине с предложением Рори, было не только жестоко, но и опасно для планов Инча: одно дело – страх, работающий на Инча, и вовсе другое – паника, которая могла лишить Сэйерса здравого смысла и возможности трезво мыслить.
Найджел без всякого выражения взглянул на Инча: за прошедшие годы никто ему не задавал вопроса об острове и никому Сэйерс не говорил, что там случилось много лет назад. У каждого есть в жизни нечто, запрятанное глубоко, хранящееся годами в памяти, но в один тягостный миг требующее, чтобы о нем поведали…
Сэйерс решил, что если расскажет Инчу о событиях тех лет, то вряд ли ухудшит собственное положение. Он не хотел оставаться сейчас один, и даже общество Инча казалось ему желанным. Рори не часто приходилось выслушивать такие откровения, а если честно, то вовсе никогда, он спазматически радовался яро себя, что решил выйти из игры, и дело не только в Сандре; Рори не тянул больше, даже себе не признаваясь в этом, ему хотелось послать все к чертям и никогда больше не вспоминать.
Сайерс печально улыбался не потому, что говорил Иичу о страшном, а удивляясь своим интонациям, ровным, бесстрастным, будто читал лекцию в полупустой университетской аудитории.
* * *
– …Забудьте термин «Старбрайт»… не называйте никаких военно-морских кораблей в сочетании с обозначением Г – Гринтаунский институт… не связывайте Г с испытательным бактериологическим центром… не упоминайте о Тихоокеанском проекте или транспортировке живых птиц ни при каких обстоятельствах…
Нам было известно, что должны делать в центре, или мы думали, что нам известно, но мы не знали, что делают военные в действительности, и никогда не спрашивали их.
Все догадывались, что военные готовят испытания биологического оружия в центральной части Тихого океана. Самые осведомленные полагали, что военные намерены испытать два боевых вируса – венесуэльский лошадиный энцефалит и лихорадку Кью.
Но их было три. Запомните, три вируса! Об одном никто не знал.
Рори. виделись искаженное болью и отчаянием лицо Джипси Гэммл, язычки пламени, дрожащие над свечами в полутемном соборе, и лица людей перед алтарем, которые хотели источать добро на глазах у бога, выйдя же за порог церкви, думали об испытаниях лихорадки Кью.
Лошадиный энцефалит? Лихорадка Кью?
– …Венесуэльский вирус чрезвычайно заразный! – лоб Найджела морщился, горизонтальные складки углублялись от напряжения. Рори видел, что он уже поражен старостью, ее вирус застрял внутри и проглядывает сединой, морщинами и в особенности усталостью глаз.
– …Возникает острый синдром, поначалу вроде гриппа – сильная головная боль, озноб, безудержная рвота… – Сэйерс не спускал глаз с лиловых занавесей, бывших лиловых, почти утративших первоначальный цвет под слоем въевшейся грязи: бывший лиловый рассматривал бывший Сэйерс, он уже не тот, не тот, каким попал на остров и встретил Эвелин; Найджел видел интерес и страх в глазах под медно-рыжими волосами, и толстяк сжимался, напоминая баллон, из которого выпускают воздух, щеки опадали, покрываясь голубоватыми тенями.
– …Лихорадка Кью – острое инфекционное заболевание, длится месяцами, хотя редко приводит к летальному исходу. Оба вируса испытывались в виде аэрозолей.
– А третий вирус? – это сдавленный голос Рори Инча. Мужчины сидят давно, и сумерки на улице становятся лиловыми и втекают через распахнутые окна вместе с запахами автомобильных выхлопов.
– А третий вирус? Третий?
Сэйерс видел Джона Бушмена – представителя военных, участвовавшего в проекте только раз, сейчас Бушмен ушел от дел, а тогда мотался между кораблем «Холл» близ острова, бактериологическим центром и военным ведомством. Бушмен никогда ничего не подтверждал и не отрицал и только улыбался, жутковато раздвигая губы. Сэйерс тогда пытался понять, что же творится, почему все делали вид, будто урагана не было и пробирки так и стоят целехонькие в штативах. Найджел даже добрался в столице до кабинета с табличкой «Консультант по оборонительной стратегии в области военного использования окружающей среды», и как раз после этого визита его разыскал Сидней и, не глядя в глаза, просил не совать нос в чужие дела.
– Вы читаете газеты? – Сэйерс ухватил пакет с картофелем и швырнул в урну, его бесили хруст и движение челюстей Рори. – В газетах все есть про третий вирус. Все! Запомните: всякие там африканские следы и обезьяньи версии – чушь! Они сделали это сознательно и ушли в кусты от ответственности. Я не хотел бы знать об этом, но, боже, что же мне делать, если я знаю! Они спокойны, все улыбаются и разводят руками. Уже умерли тысячи людей. Были документы в контейнере с двумя отделениями, его поместили в доме 1242 на двадцать четвертой улице. Что же мне делать, если я знаю это? Что?
Инч ослабил узел галстука:
– От этого умер Рок Хадсон?
Сэйерс кивнул, для него Хадсон был всего лишь очередной жертвой из тысяч и тысяч, жертвой, погибшей после Эвелин и опередившей его дочь. Для Инча Хадсон был любимым актером, и, как нередко случается, трагедия одного глубоко почитаемого человека произвела на Рори впечатление большее, чем тысячи безымянных трагедий. На центы, удержанные из молитвенных подношений Джипси Гэммл, Рори забивался в темень кинозала, отсмотрев чуть ли не пять дюжин хадсоновских фильмов. Для Рори Хадсон заменял отца, и, если мальчику нужно было принять решение, он мысленно представал перед Хадсоном и все выспрашивал и прикидывал, как быотнесся к этому кумир.
– …Не понимаю… как же это? – промямлил Инч и умоляюще посмотрел на Сэйерса взглядом незаслуженно поротого ребенка, тем взглядом, за который Джипси отвешивала Рори подзатыльники: «Нельзя так раболепствовать, малыш, понял? Нельзя! Не дай бог другие узрят твой страх, не отмоешься! Пусть у тебя каждая клеточка корчится в беззащитности, пусть нутро переворачивается от ужаса… виду не подавай, веселись, смейся, как тетя Джипси, иначе жизнь растопчет, перемелет в труху, сожжет и пепел развеет по ветру!»
