Енсен все еще говорил по телефону, когда вошла Ловиза с подносом.
— Бутерброды по-гамбургски! — объявила она, расставляя на столе тарелки. — Не знаю, как вы, а Магнус их очень любил.
Енсен, закончив разговор, шепотом проинформировал Муна.
— Я так и знал, — пробормотал тот. — Садитесь! — пригласил он Ловизу.
— Для чего? — спросила она удивленно. — Вы уже вытянули из меня все, что могли.
— По-моему, еще не все! Почему вы ушли из театра Санкт-Паули?
— Ушла? — Ловиза горько усмехнулась. — Меня выставили. Да еще со скандалом! Во всех газетах писали.
— Конкретнее!
— Дирекция решила поставить водевиль. Забавные похождения немецких солдат в оккупированной Белоруссии. Танцы, шутки, любовь. Влюбленная в бравого ефрейтора, жена командира партизан предает отряд. За сценой слышны выстрелы, — расстреливают партизан, — а на переднем плане идет счастливая походно-полевая свадьба с хороводами, выпивкой и массовыми поцелуями. Я сказала, что это гнусная гитлеровская пропаганда. А директор сказал, что, наоборот, полная демократия, раз немецкий солдат спит с русской женщиной. Я пыталась протестовать и получила в награду увольнение за коммунистическую пропаганду.
— Вы действительно коммунистка? — спросил Енсен.
— Может быть. — Ловиза пожала плечами. — Во всяком случае у нас, в Западной Германии.
— А Магнус Мэнкуп?
— О нет! Он великий Отрицатель! Так и остался по эту сторону черты. Не хватало одного шага. В мировоззрении один шаг решает все.
— И все же он собирался в Восточную Германию?
— Только говорил об этом. Себе и другим.
— Магда Штрелиц считает, что ему помешала привязанность к журналу.
— И это. Но не только Магнус понимал, кто он такой. Там могли обойтись без него, а здесь — нет. У нас так мало гамбургских оракулов! Одним меньше — и вместо «Перчаток госпожи Бухенвальд» мы увидели бы в том же театре экспериментальную пьесу, доказывающую, что между честным следователем и эсэсовцем Шульцем, в сущности, нет никакой разницы… И затем… для Магнуса было уже слишком поздно… — неопределенно закончила она.
— Вас связывали интимные отношения? — немного смущаясь, спросил Мун.
— Я не обязана отвечать. А впрочем, какое это имеет значение? Были не были — все равно его не воскресишь… Ничего у нас не было! — резко сказала она. — Я любила его. Вот и все!
— Несмотря на разницу в возрасте? — спросил Дейли, вспоминая свой афоризм.
— Разницу? — удивилась Ловиза. — Разве вы не заметили, как он молод? Не в этом дело. Он любил свою жену. Странное, казалось бы, сосуществование? Но она была ему необходима. Сарказм против насмешливости, гневная желчь против иронической пренебрежительности. Вечный поединок, к которому дуэлянты настолько привыкают, что уже не могут друг без друга… Я была его жалкой тенью, Лизелотте — миром, с которым он мерялся силами.
— Уже поздно. — Мун взглянул на часы. — Вы еще в состоянии ответить на несколько вопросов?
— Вернее сказать, уже рано. — Ловиза слабо улыбнулась. — Я очень устала, едва держусь на ногах.
— Переезд Мэнкупа в Восточную Германию, вероятно, лишил бы вас наследства?
— Конечно.
— Вы слышали, о чем он говорил с нотариусом?
— Всего несколько фраз.
— Тем не менее поняли, с кем беседует?
Ловиза промолчала.
— И у вас, как и у главы нотариальной конторы, сложилось впечатление, что Мэнкуп намеревается изменить завещание? — настаивал Дейли.
— Почему? У него не было для этого никаких оснований.
— Он потерял веру в вас, разве это не причина? — жестко сказал Мун. — Вы все ему лгали.
Ловиза вся напряглась, словно борясь с криком, который рвался наружу.
— Вы только что рассказывали, что ваш конфликт с дирекцией попал на газетные полосы. Вас заклеймили коммунисткой. Почему же руководство театра «Талиа» так охотно открыло вам после этого двери?
— У меня там знакомство… — пролепетала Ловиза.
— С кем? Вы даже не заходили туда! Почему вы лгали Мэнкупу?
— Я не могла… — бессвязно начала объяснять Ловиза.
— Что не могли?
— Брать у Магнуса деньги. Поэтому соврала про ангажемент. А потом пожалела, что не взяла… Все равно пришлось переселиться сюда с вещами. Хозяйка и так терпела три месяца. Девять спектаклей в роли госпожи Бухенвальд — вот и все, что отделяет меня от полного отчаянья.
— Вы забыли про десять тысяч марок, которые достались вам сегодня! — безжалостно напомнил Дейли.
— Хватит! — Ловиза выбежала, хлопнув дверью.
— Ну как вам нравится? — спросил Дейли, когда они остались одни. — Великолепная актриса! — Он с аппетитом набросился на бутерброды. — И отличная хозяйка!
— Вы не верите ей? — спросил Енсен.
— Ни одна вера не может устоять против логики. Она нуждалась больше всех и единственная из всех наверняка знала, что нотариус приглашен для составления нового завещания.
— Вы делаете ударение на завещании. А между тем, посылая Баллина за своей сумкой, она уже заботилась об алиби, — напомнил Енсен.
— Подслушанный телефонный разговор был последним толчком. Замысел существовал раньше — об этом свидетельствует взятый у Мэнкупа пистолет. Окончательное решение связано, как ни странно, с нами. Помните, Мун, я еще в кафе предсказал, что наш приход заставит ее действовать без промедления?
— Она уже тогда знала, кто вы? — не сразу поверил Енсен.
— Несомненно. А вот от кого узнала? Если не от самого Мэнкупа, то от дьявола. Вчера, когда мы поднимались на башню Филипса, она проболталась… Ловиза знает мою биографию лучше, чем я сам.
— Все прекрасно. — Мун думал что-то свое. — Объясните мне две вещи. Где Ловиза пряталась, когда Баллин вбежал в комнату? Ведь он направился сюда непосредственно после услышанного хлопка пробки, который, по всей вероятности, был действительно выстрелом.
— Где? За шторами, — подсказал Енсен. — Как только он выскочил, чтобы позвать остальных, она за ним. В состоянии паники трудно зафиксировать, где кто находится.
— Хорошо. Второй вопрос: если Магда непричастна, зачем она соврала, что приходила к Мэнкупу днем?
— Прижали к стенке, вот и выкручивается, — пожал плечами Дейли.
— Но если Магда невиновна, зачем ей выкручиваться? — ухмыльнулся Мун.
— В следственной практике бывает немало случаев, когда до самого конца остаются темные пятна в поведении затронутых драмой людей. — Енсен понимал, к чему клонит Мун. — Все решают основные улики и мотивы. В случае Ловизы Кнооп их вполне достаточно, чтобы любой суд присяжных проголосовал: «Виновен».
— Если Ловиза Кнооп на амплуа преступницы кажется вам менее привлекательной, нежели в роли карающей палачей госпожи Бухенвальд, можно вернуться к самоубийству — остроумной версии комиссара Боденштерна. — Дейли, сложив два бутерброда вместе, откусил громадный кусок.
— Вовсе нет! — Мун закурил сигару, но тут же с отвращением отложил ее в сторону. — Я только пытаюсь доказать вам, что кроме простого исчисления существует интегральное. Или врут все остальные, или Ловиза на высоком профессиональном уровне разыграла перед нами беззаветно преданного и безмерно страдающего человека. В обычном случае третьей возможности нет. А если это не совсем обычный?
— Что вас смущает? — Дейли внимательно посмотрел на Муна.
— Гётевское стихотворение. Оно не укладывается ни в одну схему… — Мун посмотрел на часы. — Спать!
Я не предсказывал, а только предостерегал. Не накликал тучи, а пытался их разогнать. Кто виноват, если мои худшие опасения всегда сбываются?
Магнус Мэнкуп
Какие только кошмары не снились Муну! Боденштерн залезал через окно. Енсен брал отпечатки пальцев у посетителей ресторана «Розарий». Скульптор лепил статую вышиной с небоскреб, материалом ему служила вязкая вода. Баллин писал невидимыми чернилами одну книгу за другой, складывал в аккуратную стопку, прохаживался по ней горячим утюгом, и из страниц появлялась госпожа Мэнкуп, нагая, с золотыми цепочками вокруг щиколоток. Магда трудилась на кладбище над памятником Мэнкупу: на письменный стол она водрузила рабочее кресло, поставила сверху бутылку и два стакана и обвила все это венком с гётевским стихотворением. Ловиза рылась в крошечном чемоданчике, выбрасывала из него разные безделушки, им не было конца, они громоздились до потолка, наконец чемодан опустел. Не совсем. На дне лежало все то же стихотворение, обернутое вместо савана вокруг трупа. Труп зашевелился. Ловиза закричала.
Мун проснулся. Было уже утро. Он прислушался, — нет, разбудивший его крик, по-видимому, только почудился, Дейли еще спал. Кремовая пижама еле заметно колыхалась в ритме спокойного дыхания, Мун пошире раскрыл окно.
