в толпе гостей увидел, то невольно вздрогнул. Не в преддверии ли мы катастрофы, одному правительству известной? Семья-то почти вся здесь, держа в уме, что твой визит – человека государственного, весь в трудах – не прогнозировался…
– Ну, нет, – весело засмеялся Бретт. – Глупо тратить четыре часа на то, что у эсэмэски займет считанные секунды!
– Всё же ты здесь… – задержал пытливый взгляд на небожителе от политики небожитель потребителей грёз. – Да и как понять твой интерес к сценарному делу, его величеству Вымыслу, когда твой знак судьбы и амплуа – реалполитик?
– Дипломатия, даже классическая, застегнутых наглухо сюртуков, это стык жанров, при котором протокольный официоз марширует в одном ряду с провокацией, подковерной возней, системным враньем, психоанализом и бесцеремонным шпионажем… – изрек, сама загадка, ветеран регулярного сегмента закулисы.
– Может, надуешь свой шарик, Бретт? Замысла, имеется в виду, – не повышая голоса, предложил кузену срывать сургуч с пакета своей миссии продюсер. – А то он пока похож, сам понимаешь, на что…
Бретт Холмгрен подернутым поволокой взором осмотрел родственника с репутацией осторожного середняка, закрепившейся за ним в Голливуде, после чего, точно один на один перед зеркалом, стал прилаживать парик, который чуть ли не с юных лет носил. Должно быть, соотнесясь с координатной осью упомянутого замысла, откликнулся, тщательно подбирая слова:
– Накануне беды, говоришь… Нет, из разряда фатального ничего… Пока нечего. Но предпосылки трещины есть…
– Надеюсь, не земной коры? – холодно уточнил вдохновитель широкого спектра, включая апокалиптические, киносюжетов.
– Как бы это обтекаемо, но понятно… – задавал сценические параметры своей интриге Бретт, ассистент сценариста внешней политики США. – В общем, нужен фильм… Чем в художественном смысле и коммерчески успешнее, тем выше шансы психологического бинго – генеральная задача проекта…
– Ты свой сюжетный набросок-затравку имеешь в виду? – вклинился в техническую паузу Ник Коннелли. – Да, тема любопытна – и ее герой, многих обличий, этот русский израильтянин Алекс Куршин, и завертевшаяся вокруг него интрига, но кассовый успех – гарантированно никакой, сугубо фестивальная картина, найди она спонсоров когда-нибудь… Только, что это за «бинго»? Кого охмурять Белый Дом собрался? Целевая аудитория, имею в виду…
– Что тебе сказать, – после дюжины сигарных, как казалось, оценочных колец перешел к тезисам своего проекта Холмгрен. – Удивлю тебя, Ник: текст – плод ни моей, функционера Госдепартамента, ни кого-либо из Белого Дома фантазии. Я всего лишь его систематизатор – объединил в общий сюжет несколько отчетов, естественно, служебных, что, не сложно предположить, государственная тайна… А все действующие лица – здравствующие под своими реальными именами современники. Вот так…
– Подожди, что, и русский президент, грозный и ужасный, ты не шутишь!? – поплыл в чертах Ник Коннелли, будто в силу своего призвания искусный дозировщик правды и вымысла.
– Само собой, – небрежно подтвердил новоиспеченный сценарист, надо понимать, замахнувшийся на режиссуру мироустройства, продолжив: – Голимая калька – и сама интрига с ее завязкой и первоосновой, и последовательность и вольтаж событий, внешне будто детектив, но, по погружению в схему, вполне органичных, и сам герой – ни дать, ни взять канатоходец удачи. Хоть с ним и некий сбой – единственно, что опущено в моем сюжете: уже месяц, как от него ни слуху, ни духу… – Бретт запнулся, заметив, что кузен – человек ясного ума и дьявольской хватки – потерялся, то ли не находя своего места в путаной, несовместимой с кинорынком истории, то ли выпустив из виду ее связующую нить.
– Извини, Бретт, я отвлекся, продолжай… – приложил ладони к груди Ник Коннелли. – И вот, что. Я, по-моему, въехал в идею, но лучше с твоего позволения уточнить… Выходит, у сюжета целевая аудитория один человек – российский президент, и задача фильма – завуалированный месседж Белого Дома, дающего зеленый свет сделке «альпийское имение с пожизненным иммунитетом в обмен на отставку русского президента»? В утилитарном смысле – передача ядерного чемоданчика вменяемому устраивающего национальные элиты и Вашингтон политику. А кассовый успех ленты – некий вотум общественного доверия в масштабе планеты, освящающий токсичное в контексте западных ценностей предприятие. Сделка-то с матерым преступником, набедокурившим не только в России, но и торпедировавшим мировой порядок. С этим ты приехал?
Реакцией Бретта Холмгрена был приоткрытый рот, который не закрывался со слов «месседж Белого Дома», и парадоксальное сочетание ликов – свалившегося бремени и пристыженности, будто его политтехнологический уникум, продукт озарения, не только разложен по косточкам, но и заиграл в сторонней редакции новыми, неведомыми ему прежде гранями.
Буква «о» в облике растянулась в улыбке – поначалу нервической, затем во весь рот, наконец, Бретт стал вздымать руки и… зааплодировал, хоть и едва касаясь ладонями. Помахал кузену указательным пальцем, что истолковывалось как угодно – от последнего предупреждения до воздания огромной, не облекаемой в слова хвалы. Вновь открыл рот, на сей раз задействовав функцию речи:
– Тебя бы, Ник, с твоей проницательностью и горизонтом мышления, в госсекретари. Все именно так, как ты сказал. Одна единственная поправка: проект этот не администрации, а мой личный, и он наш с тобой секрет…
– Что?.. – казалось, безотчетно вырвалось у Ника Коннелли, секундами ранее зачисленного в золотой резерв нации. – Спонсоры тогда кто? Не агентство? И… что значит секрет? От кого – правительства, ограничивающего тебя сотней обязательств о неразглашении? Следовательно, тайна в разрез национальных интересов… Или я чего-то не понял?
Потупившись, Бретт водил растопыренными пальцами по журнальному столику, казалось, всем естеством переживая постигшее его фиаско – и не тактическое, а крах Дела судьбы. Осенившая его днями мега-идея, феерически выстроившая свою логистику, в одночасье издохла – рухнула как любой небрежно сколоченный проект, который всего минуты назад, представлялось ему, из любительского барахтанья выпрямился во весь рост…
Тремя днями ранее он, человек обостренных амбиций, и не предполагал, что окажется на юбилее кузена, хоть и состоявшегося профессионально, но в табеле о рангах на несколько ступенек его ниже. Погруженный в свою Цель – кресло госсекретаря как трамплин к Овальному кабинету – он держался особняком от своей весьма разветвленной семьи, и если бы не Люси, жена, цепко держащая периметр памятных дат родственников и жестов внимания, по факту из нее давно бы выбыл.
Круглая дата Ника – полста лет – всплыла в ежесуточном «бюллетене» трат и событий Люси, уныло озвучиваемом перед ночным фильмом. Так планерка у Блинкена того дня, наметившая бессилие Вашингтона русскую «Барбароссу» осадить, парадоксально закольцевалась проектом, который позвал Бретта в Лос-Анжелес. Шёл фильм The Good Shepherd (Ложное искушение) с Мэттом Деймоном, образ раскрытый которым был Бретту так близок…
– Подожди, Ник! – вынырнул из низин своей хандры Холмгрен. – Если тебя беспокоит финансирование, то спонсоров, можешь не беспокоится, я найду. Теперь, о конфиденциальности. Она – не более, чем диктуемый организационными соображениями момент. Неужели
